— Чего? — спросил он. — Что? Что? Что?

— Учитель, ты идешь по водам, яко посуху, — сообщил Петр.

— Я только что поел, — ответил Джошуа. — А в воду после еды целый час заходить не рекомендуется. Судорога скрутит. Вас что, в детстве мамы ничему не учили?

— Но это же чудо! — заорал Петр.

— Подумаешь. — От чуда Джош отмахнулся. — Это просто. Правда, Петр, — возьми и сам попробуй.

Петр неуверенно приподнялся с банки.

— Попробуй-попробуй.

Петр принялся стаскивать тунику.

— А это оставь, — сказал Джошуа. — И сандалии не снимай.

— Но, Господи, это ж моя новая рубаха.

— Так и держи ее сухой, Петр. Иди ко мне. Шагай на воду.

Петр свесил одну ногу с борта.

— Доверяй своей вере, Петр! — крикнул я. — Коль усомнился, ничего не выйдет.

Петр шагнул на воду сразу обеими ногами — и какую-то долю секунды стоял на воде. И все мы поразились этому.

— Эй, а я… — И он камнем пошел ко дну. Потом, отплевываясь, вынырнул. Мы все покатились со смеху, даже Джош утоп по щиколотку — так сильно он смеялся.

— Как ты мог клюнуть на такой глупый розыгрыш? — Он пробежал по воде и помог Петру забраться в лодку. — Петр, ты туп, как целая груда камней. Но какая потрясающая у тебя вера. На этой груде камней я и возведу свою церковь.

— А строительством у тебя тоже Петр будет руководить? — спросил Филипп. — Раз он по воде ходить пытался, да?

— А ты сам бы попробовал? — спросил Джошуа.

— Нет, конечно, — ответил Филипп. — Я плавать не умею.

— И у кого из вас вера крепче? — Джошуа забрался в лодку, вытряхнул из сандалий воду и потрепал Петра по мокрой шевелюре. — Кому-то надо будет за церковью присматривать, когда меня не будет, а не будет меня уже очень скоро. Весной мы на Песах пойдем в Иерусалим, и там предадут меня первосвященникам и книжникам на поругание, там будут меня бить и распинать, и в конце концов осудят меня на смерть. Но через три дня после смерти я воскресну и вновь буду с вами.

Пока Джошуа говорил, Мэгги цеплялась ногтями за мою руку. А когда закончил, из моего бицепса уже сочилась кровь. По лицам учеников скользнула скорбная тень. Мы не смотрели друг на друга, не смотрели в днище лодки, мы таращились в некую точку в нескольких футах от наших лиц — именно в ней, видимо, всегда пытаешься отыскать ясный ответ, когда по башке лупит нечто невыразимое.

— Вот паскудство, — раздался чей-то голос.

Мы высадились у города Гиппос на том берегу Галилейского моря — прямо напротив Тивериады. Джошуа в Гиппосе уже проповедовал, когда мы тут скрывались в первый раз, и многие жители согласились нас приютить, пока Джошуа снова не разошлет апостолов по городам и весям.

Мы привезли с собой из Вифсаиды множество корзин с хлебами преломленными, и Симон с Иудой помогали мне выгрузить их на берег. Таскать пришлось по воде — в Гиппосе не было причала.

— Хлеба там горами громоздились, — сказал Иуда. — Намного больше, чем тогда, для пяти тысяч. С таким рационом еврейская армия сражалась бы много дней. Если римляне нас чему и научили, так это что армия сражается на полный желудок.

Я перестал шлепать по мелководью и посмотрел на него.

Симон остановился рядом, поставил корзину на берег, приподнял край перевязи и показал мне рукоять кинжала.

— Царство будет нашим, только если мы возьмем его мечом. Пролить римскую кровь — в чем проблема? Нет господина, кроме Господа.

Я протянул руку и мягко прикрыл кинжал тканью.

— Ты слыхал, как Джошуа говорит о том, чтобы не причинять никому вреда? Даже врагу?

— Да, — ответил Иуда. — Он же не может открыто говорить о штурме Царства, пока сам не готов к атаке. А потому всегда выражается притчами.

— Горшок тухлого ячьего масла! — донеслось с борта лодки. Джошуа приподнялся — с головы его драным талесом свисала рыбачья сеть. Он спал на баке, и мы совершенно о нем забыли. — Шмяк, собери всех прямо на берегу. Очевидно, я не вполне ясно выразился и кое-кто меня не понял.

Я бросил корзину и кинулся в город собирать народ. Часа не прошло, как все мы расселись по берегу. Джошуа расхаживал перед нами взад-вперед.

— Царство открыто для каждого, — говорил он. — Для каж-до-го. Понятно?

Все закивали.

— Даже для римлян. Все перестали кивать.

— Царство Божие грядет, однако римляне останутся в Израиле. Царство Бога не имеет ничего общего с израильской государственностью. Все уяснили?

— Но Мессия должен привести народ наш к свободе! — крикнул Иуда.

— Нет господина, кроме Господа, — прибавил Симон.

— Заткнитесь, — велел Джошуа. — Я прислан не гнев нести. К Царству нас приведет не завоевание, но прощение. Народ, мы же все это проходили. Неужели до сих пор не понятно?

— Но как нам вышвырнуть из Царства римлян? — выкрикнул Нафанаил.

— В твоем возрасте пора бы поумнеть, — ответствовал Джошуа. — Балбес белобрысый. Еще раз: мы не станем вышвыривать из Царства римлян, ибо Царство открыто для каждого.

На этот раз, наверное, до каждого и дошло — уж до зилотов точно, поскольку морды у обоих разочарованно вытянулись. Это ж надо: всю жизнь ждать Мессию, чтоб он установил Царство, сокрушив римлян, а теперь он сам своими богодухновенными словами утверждает, что такому не бывать. Но тут Джошуа пустился в загадки.

— Царство — это пшеничное поле с плевелами; их невозможно выдрать, не повредив злаков.

Пустые взгляды. У рыбаков — вдвойне пустые, поскольку они в сельском хозяйстве ни шиша не петрили.

— Плевелы — это такая травка, называется вика, — объяснил Джошуа. — Очень похожа на пшеницу, сплетается с нею и с ячменем корнями, и тогда ее невозможно выполоть, не выдернув доброе семя.

Никто ничего не понял.

— Хорошо, — продолжал Джошуа. — Доброе семя — это сыны Царствия, а плевелы — сыны лукавого. Жнем и тех, и других. А когда закончим, придут ангелы, соберут всех гадов и сожгут их к чертовой матери.

— Ничего не понял. — И Петр затряс пегой гривой, словно попутавший лев, которому примстилось стадо бегущих антилоп гну.

— Парни, ну как же вы это проповедуете, если сами не врубаетесь? Ладно, пробуем иной подход. Царство Небесное — это как… э-э… купец, что ищет хороший жемчуг.

— Как перед свиньями, — обрадовался Варфоломей.

— Да, Варф, да! Только на сей раз никаких свиней, хотя жемчуг — тот же самый.

Три часа спустя Джошуа еще не закончил, хотя метафоры Царства явно истощились. Его любимая — горчичное зерно — не проканала с трех разных попыток.

— Так, еще подобно Царство Небесное мартышке… — Джошуа охрип и временами пускал петуха.

— Как это?

— Еврейской мартышке, да?

— Оно — как мартышка, жующая горчичное зерно? Я встал, подошел к Джошу и обнял его за плечи:

— Джош, сделай перерыв.

И я повел его по берегу к деревне. Он сокрушенно качал головой.

— Тупее сукиных сынов я на земле еще не видел.

— Они стали как дети малые. Ты же им сам велел.

— Но я ведь не межеумками велел им становиться.

Я услышал шаги по песку — сзади подбежала Мэгги и обхватила нас обоих руками. Джоша она поцеловала в лоб, громко и влажно при этом чмокнув. Затем явно вознамерилась проделать то же со мной, и я заранее отпрянул.

— Межеумки тут на самом деле — вы двое. Орете на них и взываете к разуму, а разум тут как раз и ни при чем. Поэтому они здесь. Вы хоть слышали, как они проповедуют? Я слышала. Петр уже умеет недужных исцелять. Я видела. И видела, как Иаков заставляет хромых ходить. Вера — это же не разумное действие, это акт воображения. Всякий раз, когда ты подсовываешь им новую метафору Царства, они только эту метафору и видят — горчичное зерно, поле с плевелами, сад с плодами, виноградник. Это как кошке показывать — кошка на твой палец смотрит, а не туда, куда тычешь. Им вовсе не нужно это понимать, им нужно верить, и они верят. И Царство они себе воображают по мере надобности. Им совершенно не обязательно схватывать при этом суть — суть в них уже есть, и пусть она себе там будет. Воображение, а не разум.