— Все то время, пока мы медитируем, чем ты, Шмяк, на самом деле занимаешься?

— Медитирую… иногда. Слушаю звуки вселенной, музыку сфер и все такое.

— Но в основном просто сидишь.

— Я научился спать с открытыми глазами.

— Твоему просветлению это не поможет.

— Слушай, до нирваны я хочу добраться хорошо отдохнувшим.

— Ты не слишком рано туда собрался?

— Эй, дисциплина у меня есть. Я много чего достиг тренировками. Например, могу вызывать у себя спонтанное семяизвержение.

— Большая победа, — саркастически заметил Мессия.

— Ладно, задирать нос можешь сколько угодно. Но когда вернемся в Галилею, и ты будешь ходить и впаривать народу эту фигню насчет «люби своего соседа, потому что он — это ты», я предложу публике программу «Ночные поллюции по желанию», и поглядим, у кого окажется больше последователей.

Джош ухмыльнулся:

— Думаю, у нас обоих получится лучше, чем у Иоанна с его принципом «топи их, пока не забулькают под твою проповедь».

— Я уже много лет о нем не вспоминал. Думаешь, он до сих пор этим занимается?

В этот миг монах Номер Два поднялся и с весьма суровым и непросветленным видом направился через всю пещеру, помахивая бамбуковой палкой.

— Извини, Джош, я пошел в не-разум. — Я плюхнулся в позу лотоса, сложил пальцы в мудру сострадательного Будды и неподвижно юркнул на сидячую дорогу прямиком к единству со всехренотенностью.

Несмотря на Гаспаров намек, что нам придется двигаться дальше, мы снова впали в рутину. Только теперь мы учились читать и писать сутры на санскрите; Джош, кроме этого, ходил в гости к йети. Боевые искусства давались мне так хорошо, что головой я мог раздробить каменную плиту толщиной в руку и научился неслышно подкрадываться даже к самым подозрительным и просветленным монахам, дергать их за уши и возвращаться в позу лотоса до того, как они развернутся и вырвут еще бьющееся сердце из моей груди. (На самом деле толком никто не знал, можно ли так сделать. Каждый день монах Номер Три объявлял, что настало время для упражнения «вырви еще бьющееся сердце из груди», и каждый день вызывал добровольцев. После минутного ожидания добровольцев не отыскивалось и мы переходили к следующему упражнению, как правило — «изувечь парня веером». Всем было любопытно, действительно ли Номер Три умеет рвать сердца, но все опасались спрашивать. Мы знали, как буддистским монахам нравится учить. Сейчас тебе любопытно, а через секунду лысый коротышка сует тебе под нос кровавый кусок пульсирующего мяса и ты недоумеваешь, почему в твоей грудной клетке сквозняк. Благодарю покорно, не так уж это интересно.)

Тем временем Джош так навострился уклоняться от ударов, что создавалось впечатление, будто он снова превратился в невидимку. Даже лучшим боевым монахам, к числу которых я не принадлежал, не удавалось коснуться Джоша и пальцем, и довольно часто после всех своих стараний они распластывались по каменным плитам. Похоже, от таких упражнений Джош радовался больше всего: он громко хохотал, увертываясь от выпада меча, что мог запросто выткнуть ему глаз. Иногда он выхватывал у Трешника копье и, ухмыляясь, с поклоном возвращал ему, будто матерый солдат просто уронил оружие, а не пытался прикончить им моего друга. Наблюдая подобные спектакли, Гаспар лишь качал головой, уходил со двора и бормотал что-то про эго, а мы покатывались со смеху. Даже Номера Два и Три, обычно самые строгие ревнители дисциплины, умудрялись раскопать на своих вечно хмурых физиономиях улыбку-другую. Да, Джошуа было хорошо. Медитация, молитва, тренировки и визиты к йети, видимо, облегчали тяжкую ношу, которая выпала ему. Впервые он казался поистине счастливым, поэтому меня как громом поразило, когда в монастырском дворике появился мой друг, и по щекам его струились слезы. Выронив копье, я кинулся к нему.

— Джошуа?

— Он умер, — вымолвил Джош.

Я обнял его, и он, всхлипывая, обмяк в моих объятьях. На нем были шерстяные гетры и сапоги, поэтому я сразу сообразил, что Джош спустился с гор.

— С обрыва над пещерой сорвалась ледяная глыба. Я его нашел. Раздавленного. Он сам превратился в лед.

— И ты не смог…

Джош немного отстранился.

— В том-то все и дело. Я не успел. Я не только не смог его спасти, я опоздал даже утешить его в последний час.

— Нет. Успел, — сказал я.

Джошуа впился пальцами в мои ключицы и потряс, точно я бился в истерике, а он старался меня отвлечь. Но затем внезапно отпустил меня и пожал плечами.

— Я иду в храм молиться.

— Я тоже скоро приду. Нам с Пятнадцатым надо еще пару движений закрепить.

Мой спарринг-партнер терпеливо ожидал на краю двора с копьем в руке. Джошуа дошел почти до самой двери, но на пороге обернулся.

— Ты знаешь, в чем разница между молитвой и медитацией, Шмяк?

Я покачал головой.

— В молитве ты разговариваешь с Богом. В медитации — слушаешь. Шесть лет я только и делал, что слушал. И знаешь, что я услышал?

И вновь я ничего не сказал.

— Ни единого слова, Шмяк. И теперь мне есть что сказать в ответ.

— Плохо, что все так обернулось с твоим другом, — сказал я.

— Еще как плохо. — Он повернулся и шагнул в храм.

— Джош, — позвал я. Он помедлил и оглянулся через плечо. — Я не позволю такому случиться с тобой. Ты ведь это знаешь, правда?

— Знаю, — сказал он и скрылся внутри, чтобы задать своему папаше хорошенькую божественную взбучку.

Наутро Гаспар призвал нас в чайную комнату. Настоятель, судя по всему, много ночей не смыкал глаз, и сколько бы лет ему на самом деле ни было, во взгляде его сквозило столетие страданий.

— Сядьте, — сказал он. — Горный старец мертв. — Кто?

— Так я назвал йети — горный старец. Он перешел в иную жизнь, и вам пора уходить.

Джошуа ничего не ответил — сидел, сложив руки на коленях, и смотрел в стол.

— Какая, интересно, связь? — не выдержал я. — Почему это мы должны уходить из-за того, что йети умер? Мы прожили тут два года и даже не знали о его существовании.

— Но я знал, — ответил Гаспар.

Я почувствовал, как к лицу моему прихлынула кровь. Наверняка череп и уши у меня запылали, поскольку Гаспар насмешливо глянул на меня:

— Вам здесь больше нечего делать. Тебе-то уж точно нечего тут было делать с самого начала. Я бы вообще не позволил тебе остаться, не будь ты другом Джошуа, Шмяк. — Он впервые назвал меня по имени с тех пор, как мы появились в монастыре. — Номер Четыре проводит вас до ворот. У него все ваши пожитки, и он даст вам еды в дорогу.

— Мы не можем вернуться домой, — сказал Джош. — Я еще не так много знаю.

— Да, — сказал Гаспар. — Наверное, нет. Но ты знаешь все, чему здесь мог научиться. Если подойдешь к реке и увидишь на берегу лодку, ты переправишься на ней на ту сторону, и лодка эта хорошо тебе послужит. Но разве взвалишь ты ее на плечи и потащишь с собой весь остаток странствия?

— А лодка большая? — спросил я.

— А какого цвета? — спросил Джошуа.

— А весь остаток странствия — это сколько? — поинтересовался я.

— А весла Шмяк понесет или мне одному все тащить? — продолжал Джош.

— Нет! — заверещал Гаспар. — Нет, не нужно брать с собой никакую лодку ни в какое странствие. Она пришлась вам кстати, но теперь она — просто обуза. Это была притча, кретины!

Мы с Джошем склонили головы пред гневом Гас-пара. Пока настоятель неистовствовал, Джошуа мне подмигнул и улыбнулся. И я понял, что мой друг оклемался.

Гаспар докричал свою тираду, перевел дух и вновь заговорил тем тоном толерантного монаха, к которому мы привыкли:

— Как я уже сказал, вам больше нечему здесь учиться. Джошуа, ступай и будь бодхисатвой для своего народа, а ты, Шмяк, постарайся никого не укокошить тем, чему мы тебя тут научили.

— Лодку сейчас можно получить? — спросил Джошуа. У Гаспара был такой вид, будто он немедля взорвется, но мой друг поднял руку, и старик промолчал.

— Мы благодарны тебе за все, Гаспар. Твои монахи — благородны и достойны, и мы у них многому научились. Но ты сам, почтенный настоятель, ты — притворщик. Ты овладел несколькими трюками тела, научился входить в транс, но ты — существо непросветленное, хотя просветление, я думаю, перед гобой маячило. Ты ищешь ответов повсюду — только не там, где нужно. Тем не менее притворство не помешало тебе научить нас. Мы благодарны тебе, Гаспар. Лицемер. Мудрец. Бодхисатва.