Я сглотнул. Джошуа ухмыльнулся и вперся взглядом в стол. Я часто задавался вопросом — не в тот именно миг, но большую часть времени, — умеет ли Джош отключать при надобности воображение? Ведь должен уметь, а? Иначе прямо не знаю, как он с соблазнами борется. Меня же, напротив, собственное воображение поработило настолько, что от картинок черепного массажа Валтасара удержу ему не было.

— Мы останемся. Мы будем учиться. Мы выполним все, что потребуется.

Джошуа расхохотался, но все же смог вымолвить:

— Да, мы останемся и будем учиться, Валтасар, но сначала мне нужно съездить в Кабул и завершить там одно дело.

— Разумеется, нужно, — ответил Валтасар. — Выехать можешь завтра. Одна из девчонок покажет тебе путь. А теперь я должен пожелать вам спокойной ночи.

И чародей величаво удалился, а Джош разразился неудержимым хихиканьем. Я же размышлял, как буду выглядеть с наголо выбритой головой.

Утром в наши комнаты зашла Радость, переодетая караванщиком: свободная туника, сапоги из мягкой кожи и панталоны. Волосы она убрала под тюрбан, а в руке держала длинный кнут для верховой езды. Извилистым проходом в недрах скалы она вывела нас наружу из какой-то отвесной стены. Потом по веревочной лесенке мы забрались на плато, где нас ждали Подушечка и Сью с тремя верблюдами — оседланными и готовыми к недолгому путешествию. На плато располагалась небольшая ферма с несколькими курятниками, козами и парой-другой свиней в загончике.

— Трудновато будет спускать этих верблюдов по лесенке, — заметил я.

Радость нахмурилась и обернула свободным концом тюрбана лицо так, что видны остались только глаза.

— Вниз идет тропа, — сказала она и ткнула кнутом верблюду в плечо. Она отъехала, мы с Джошем сами взобрались на верблюдов, как смогли, и двинулись следом.

Дорога с плато была широка лишь настолько, чтобы один верблюд мог, покачиваясь, спуститься по ней и не упасть, однако из пустыни отыскать ее было невозможно, если не знать, что она есть, — как и вход в каньон, где находилась крепость. Дополнительная мера предосторожности для крепости без единого стражника.

По пути в Кабул мы с Джошуа несколько раз пытались завязать с Радостью беседу, но она капризничала, грубила и часто просто уезжала вперед.

— Наверное, грустит, что не может больше надо мной издеваться, — размышлял я.

— Понимаю, почему ее это расстраивает, — заметил Джошуа. — Может, заставишь дромадера тебя укусить? Мне такое всегда поднимает настроение.

Я пришпорил верблюда. Дико раздражает, когда придумаешь что-нибудь революционное, вроде сарказма, а потом им начинают злоупотреблять любители. В Кабуле Радость возглавила поиски слепого охранника. Каждому нищему слепцу, что попадался нам на рыночной площади, она задавала один и тот же вопрос:

— Ты не видел слепого лучника, что пришел сюда с караваном чуть больше недели назад?

Мы с Джошем тащились в нескольких шагах позади и старались не ухмыляться всякий раз, когда она оборачивалась. Джошуа хотел указать Радости на недостаток ее метода, а мне, напротив, хотелось в полной мере насладиться ее недоумчатостью как пассивным возмездием за то, что она меня отравила. От компетентности и самоуверенности, которые она являла в крепости, сейчас не осталось и следа. Сейчас Радость оказалась не в своей стихии, и мне это нравилось.

— Вот видишь, — объяснял я Джошу, — то, чем занимается Радость, иронично, но это не входит в ее намерения. Такова разница между иронией и сарказмом. Ирония бывает спонтанной, а сарказм требует волевого усилия. Сарказм нужно создавать.

— Не шутишь? — спросил Джош.

— И зачем я на тебя время трачу?

Мы терпели поиски Радости еще час, а потом переключили ее на зрячих, в частности — на приезжих караванщиков. Вскоре зрячие направили нас к храму, где слепой охранник, как нам сообщили, огородил свои нищенские угодья.

— Вот он. — Джошуа показал на оборванную груду человечины, что подзывала к себе прихожан, двумя потоками текших по ступеням.

— Похоже, ему досталось, — сказал я. Меня поразило, что охранник этот, один из самых энергичных (и устрашающих) людей, которые попадались мне в жизни, так быстро превратился в столь жалкое существо. Но с другой стороны, я не учитывал его сценического мастерства.

— Здесь свершилась великая несправедливость, — вымолвил Джошуа. Он подошел к охраннику и мягко возложил руку ему на плечо. — Брат мой, я пришел облегчить тебе страдания.

— Пожалей слепца, — проныл охранник, потряхивая деревянной миской.

— Успокойся, — сказал Джош, прикрыв его глаза ладонью. — Когда я уберу ладонь, ты вновь будешь видеть.

Я заметил, как напряглось Джошево лицо, когда он сосредоточился на исцелении охранника. По щекам его покатились слезы и закапали на плиты мостовой. Я вспомнил, как легко давались ему исцеления в Антиохии, и понял, что нынешний напряг — не от самого акта, а от той вины, что нес он в себе с тех самых пор, как ослепил этого человека. Когда Джошуа убрал руку и отступил, они с охранником дрожали оба.

Радость отшатнулась и прикрыла лицо руками, как бы загораживаясь от гнилостного дыхания.

Охранник таращился в пространство примерно так же, как если бы просил милостыню, но глаза его больше не были белыми.

— Ты видишь? — спросил Джошуа.

— Видеть-то вижу, но все не так. У людей синяя кожа.

— Нет, он и впрямь синенький. Помнишь, это мой друг Шмяк?

— А ты всегда синим был?

— Нет, я такой недавно.

И тут охранник перевел взгляд на Джошуа. Изумление на его физиономии сменилось ненавистью. Он подскочил к моему другу, рывком выхватив из своего тряпья кинжал, и одним мощным ударом раскроил бы Джошу грудную клетку, если бы Радость в последнюю долю секунды не сшибла его подножкой наземь. Но вскочил он моментально и кинулся в новую атаку. Я успел вытянуть руку и ткнуть его сразу в оба глаза, а Радость в тот же миг пнула его в затылок. Корчась от боли, охранник повалился на землю.

— Мои глаза! — взвыл он.

— Извини, — ответил я.

Ударом сапога Радость выбила из его кулака нож. Я обхватил Джоша за плечи и оттолкнул его на всякий случай подальше.

— Тебе лучше набрать дистанцию, пока он снова не прозреет.

— Но я же хотел помочь, — сказал Джошуа. — Ослеплять его было ошибкой.

— Джош, ему наплевать. Он одно знает: ты — враг. И он должен тебя уничтожить.

— Я уже сам не понимаю, что делаю. Даже когда стараюсь совершить что-то хорошее, все идет наперекосяк.

— Нам нужно ехать, — сказала Радость.

Она взяла Джоша за одну руку, я за другую, и мы увели его, пока охранник не собрался с силами для третьего приступа.

У Радости был с собой список того, что требовалось привезти Валтасару в крепость, поэтому некоторое время мы искали большие корзины минерала под названием киноварь, из которого добывают ртуть, а также какие-то специи и красители. Джошуа бродил за нами по рынку в неком оцепенении, пока мы не набрели на торговца черными бобами, из которых в Антиохии делали темный напиток.

— Купи мне таких, — попросил Джошуа. — Радость, купи хоть немного.

Она послушалась, и Джош прижимал к себе мешок бобов, как младенца, всю дорогу до крепости. Ббльшую часть пути мы проделали в молчании, но когда зашло солнце, а мы уже почти достигли тропы на плато, Радость галопом подскакала ко мне.

— Как он это сделал? — спросила она. — Что?

— Я видела, как он исцелил глаза того человека. Как он это сделал? Я знаю много видов волшбы, но никаких чар он не насылал и никаких зелий не смешивал.

— О, это очень могущественная волшба, — ответил я и на всякий случай оглянулся — проверить, слышит ли меня Джош. Тот ехал в обнимку с мешком бобов и что-то бормотал себе под нос, как он, собственно, и делал всю дорогу. Молился, видимо.

— Расскажи мне, как это делается, — сказала Радость. — Я спросила у Джошуа, но он только поет, точно его по голове огрели.

— Что ж, я бы тебе об этом поведал, но ты должна мне рассказать, что находится за железной дверью.