– Один! – смеялся Вольф.

– Во дела… – Мисливец обошел все окна, посидел тихо у двери, выбросил на двор надколотую макитру. Снова посидел. – Во дела… Ну, Христос воскресе воистину, твою мать!

Даже Вольф поморщился.

Через несколько часов Мисливец вернулся с людьми и обозом.

Вольфа со связанными руками пинками и затрещинами погнали в лес, а Маняшу положили в телегу. Ехать нужно было за сахаром аж к Золотоноше. Ехали, как всегда, ночью. Там думали Маняшу и оставить до поры до времени.

На рассвете девочка пришла в себя, застонала, попросила воды.

Лес выходил на песчаный берег Днепра. Утром над рекой стоял туман, так что противоположного берега не было видно – только персиково-рыжее солнце в белесом небе. Люди, что правили обозом, помогли Маняше встать, отвели к воде умыться. Маняша замерла там, глядя на солнце.

– Я как будто на облако попала!

– Типун тебе на язык! – прикрикнул хромой солдат, приведший под уздцы коня, и прямо в сапогах зашел в воду.

Конь наклонился и начал пить.

С первой же оттепелью мы выползли на улицу. Муж очень быстро везде приспосабливается. В этот раз он приспособился к инвалидной коляске – научился переезжать пороги, ездить на ней в уборную (для колясочников на этаже была отдельная уборная, устроенная в какой-то огромной, как зал, процедурной, с кушеткой для принятия клизм под одной стеной и унитазом, как трон, стоящим без всякого дополнительного заграждения по середине противоположной стены). Муж с гордостью демонстрировал мне эту уборную (написал – «щас будет экскурсия!», счастливый, что даже тут может меня чем-то удивить). Окна были замазаны той же бело-серой краской, что и стекло на дверях в реанимацию. Унитаз, в своем великолепном одиночестве показался белым изваянием, похожий на рыцарский шлем с поднятым забралом. Я очень впечатлилась.

Муж потихоньку обживался. Полюбил курсировать в коляске по коридору, на пост к медсестрам, с заговорщицким видом брать у них ключ от уборной, а потом, с тихим скрипом возвращаясь одиноким печальным рыцарем, под синими и желтыми полосами света советских газовых ламп в коридоре, этот ключ им возвращать, не исключаю, что со вздохом. Вечерами выкатывался в холл с продавленными диванами и фикусом, где смотрел телевизор. В палате у него имелось два телевизора – один обычный, на тумбочке, а второй – в телефоне. Очень просил купить ему новую игрушку. Свекровь боялась, что мальчик простудится в холле и спрашивала, почему он не смотрит телевизор у себя в палате. «Там скучно», – отвечал муж. Как заправский колясочник, ловко заруливал в грузовой лифт и ездил в гости к двоюродному брату участника автофорума, чьи отчеты о путешествиях читал в Интернете. Двоюродный брат лежал после осложненного аппендицита, и они два раза играли в карты, пока на мужа не наорали за несанкционированное перемещение между отделениями и за пользование грузовым лифтом в частности.

Благодаря новому телефону осуществлял активное виртуальное общение. На «Одноклассниках» разместил свое фото из реанимации, с перебинтованной, как у мумии, головой, и потом, очень довольный, два дня отвечал на комментарии.

Готовясь к первой прогулке, муж накрыл колени теплым одеяльцем в клетку (по-моему, свекровь долго его искала и нашла именно то – в кино каждый уважающий себя интеллигентный колясочник появляется обязательно прикрытый таким вот клетчатым пледом, и обязательно с бахромой). Ноги были в толстых махровых носках желтого цвета (никогда раньше такие не носил, равно как и спортивных костюмов), но больше всего меня убило то, что вместо кроссовок он обул все те же больничные темно-синие шлепанцы с логотипом «Адидас». Точно подсмотрел где-то.

– Это что такое? – ругалась я. – Быстро надевай кроссовки!

Он пытался возразить, понял, что его мечте выехать в коляске на улицу при полном параде не осуществиться.

Для тренировочного полета мы выбрали одновременно укромное и в то же время легко доступное из приемного покоя место, где стояли баки с мусором.

Первый пробный вылет был осуществлен в коридоре – вдоль всей стены была прибита деревянная планка, что-то вроде перил. Тогда дело обернулось не самым удачным образом, но проходивший мимо нас заведующий отделением послал мне приободривающий кивок, выглядящий как «ого!».

Чтобы отсечь все соблазны и пути к отступлению, я решила перейти к более решительным действиям и опробовать уличный полигон.

Ходить он пока не научился – что-то было сильно не так с ногами, с тазобедренным суставом, но, скажу честно, все, что находилось у мужа ниже уровня грудной клетки, меня тогда мало волновало. Хотя эта проблема с тазом чуть не стоила ему жизни. Но это было чуть позже. А тогда, с первой оттепелью – он смог говорить. После небольшой операции под местным наркозом горло зажило само.

Мы продолжали выкатываться на улицу и, когда погода позволяла, долго сидели на лавке, подальше от пандуса и приемного покоя, подставляли лица солнцу, как коты, и говорили, лениво прожевывая буквы, будто с полными ртами.

– А я тоже сказку придумал, – как-то сказал муж.

Я удивилась. У нас в семье обязанности хоть и не регламентировались, но были четко поделены. Областью всевозможного бытового выдумывания у нас заведовала я – отвечала за поиски причин для экстренных отгулов, за содержание элегантных оправдательных служебных записок (муж работал в отделе, на который всегда сыпались все горшки – и от клиентов, и от своих, и отличался патологической, дубоватой такой честностью, поэтому на руководящей должности ему приходилось иногда нелегко), за построение легенды о судьбе подаренных нам свекровью подарков и консервации, словом, за все, кроме тостов и поздравлений с пожеланиями (никогда не умела говорить пустые приятные слова совершенно чужим людям).

– Ну? – сказала я, не открывая глаз.

– Короче так, – сказал муж, и я поняла, что он неожиданно смущен. – Там заяц – это такая девушка, такая темноволосая, кудрявая и с вот такими глазами.

– С какими?

– Ну, с такими, как у лисы…

– Какие глаза у лисы?

– Ну, вот такие, – он нарисовал себе очки, – это неважно. Важно, что она очень красивая, вернее, они все очень красивые.

– Кто? Зайцы?

– Да нет, не сбивай меня, их там три – заяц, лиса и медведь. И они все девушки.

– Заметь, это я придумала. Пока вижу лишь наглый плагиат.

– Нет, они другие совсем! Я только начал. Лиса – она такая маленькая, ладненькая, с небольшой аккуратной грудью… личико такое – ротик, носик, как кнопочки. Сама она такая дерзкая, с рыжими волосами, не длинными, намазанными чем-то так, что как бы стоят торчком, вот так, понимаешь?

Я кивнула.

– И у зайца тоже грудь небольшая, но она сама по себе как бы более утонченная.

– Откуда ты знаешь, какая у них грудь?

– Потому что они все голые!

– Голые девушки, не зайцы?

– Конечно!

– А по каким признакам ты определяешь, кто из них заяц, а кто нет?

– Потому что они все в масках. Как карнавальные, знаешь, такие, на глазах, – он показал на лице, – а сверху у них уши. Самая красивая у зайца – у нее ушки такие на маске, как корона. И прически тоже у них – такие, с ленточками, пышные.

– И нет одежды.

– В летящих длинных юбках, – с вызовом ответил муж.

– А медведь?

– А у нее вот такие сиськи! А в остальном тоже все как у остальных.

– Тоже в юбке?

– Да.

– То есть ты разделение по груди как бы проводишь? У зайца маленькая, у медведя ого-го…

– Знаешь, о чем я подумал… – он на миг засомневался, оценю ли я пафос, но все же продолжил, – когда вернулся с того света? Вот родина там… религия… предназначение человека на земле… да фигня это все. Я о сиськах подумал… о твоих.

– Короче, я с журналами не ошиблась?

– Ты не оценила. Твои же сиськи были первыми… это потом уже на меня, наверное, лекарства так действовали… я как будто дрейфовал… спокойствие такое было… знаешь… одна мысль в пять минут.