И потом, пока мы ехали дальше, я придерживала половину арбуза бедром, а сама, подавшись вперед, легонько массировала его шею и плечи, которые наверняка были сейчас горько-солеными на вкус. Оказалось, что он перепутал время прихода моего поезда и выехал вместе с девицами около семи утра. Невыспавшиеся девицы показались мне тогда такими унылыми…

Пока я сидела, закрыв глаза и привыкая к новым запахам реанимации (острым, приправленным кварцем и озоном, не таким приземисто-густым и глиняно-человеческим, как в остальном здании больницы), из разрозненных спасительных воспоминаний, крутившихся в голове, сложился наркотический коктейль, где присутствовали летняя придорожная пыль, дешевые базарные пляжные тапки, двадцать шагов от домика до пляжа, утренние помятости на сгоревших щеках, вездесущие влажные песчинки в складках на постели и на теле, кислородно-морская прибрежная болтанка в волнах и солнечные блики через дикий виноград сквозь деревянные жалюзи пляжного тента.

– Как ваши дела? – спросила меня медсестра, заглянувшая в наш ярко освещенный аппендикс. Я подумала, что в общем-то достаточно странно услышать тут подобного рода вопрос. Какие же варианты ответа звучали в этой палате?

– Все пучком, – не растерялась я, – так, а что мне говорить ему? Что-то одно и то же повторять?

– Говорите все, как обычно, – удивилась она.

– Но про бензин и про выборы, наверное, не стоит?

– Можно и про это, но вы, главное, не нервничайте. Говорите, что угодно. Только не плакать!

На ее «не плакать» ржавая труба внутри меня, заслоненная было леопардовой крымской тенью, тут же наполнилась, сверкнув свежим ржавым конденсатом. Я отвернулась, уставившись в пол, но противное, с подвыванием, гудение системы, якобы поддерживающей жизнь самого главного для меня человека, такой примитивной с виду, забивало всю мою сущность, подобно корням паразитирующего растения, разрушая на узком огороде моего сознания какие-либо культурные побеги. Но тело уже встало и на негнущихся ногах, с каждым шагом добавляя боли, несло меня прочь от места, где нельзя плакать.

Я ехала домой и плакала за рулем – старательно, изо всех сил, чтобы больше там не хотелось, но становилось очевидно, что впрок не наплачешься. И я думала, что мне бы хотелось больше всего рассказать ему про симферопольский вокзал и про тот арбуз, но он сам вряд ли оценил бы мои сентиментальные воспоминания. Но должно же быть какое-то решение ЭТОЙ проблемы, какой-то такой вполне убедительный способ, сохранив исходные чувства, ЭТО все как-то оформить?

– Запишите свой голос и голос его родных на плеер, сделайте аудиописьма, – объяснял врач. – Доказано, что даже в самой глубокой коме сознание воспринимает многое.

И вечером того же дня, одного из череды уже привычно-кошмарных дней моей жизни, сидя на кровати, где я еще не привыкла спать одна, я сказала вслух, как бы пробуя, примериваясь к звучанию собственного голоса, обращенного к нему, неспособному ответить и возразить:

– Я расскажу тебе сказку. Слушай…

Если, сощурившись, посмотреть на карту Крыма, мы увидим что-то вроде распластанного ромба или морского ската с плавниками-крыльями, врастающего хвостом в подпертый двумя морями плоский степной материк. На голове у ската, являющей собой самое южное черноморское побережье, расположились фантастически живописные места, растиражированные в туристических проспектах, на миллионах любительских снимков и, собственно, ассоциирующиеся с самим словом «Крым». Это и крошечный серый замок, зависший балконом на краю отвесной, страшной, выступающей треугольным мысом скалы, всегда темной в том месте, откуда делали снимок; и два дворца – один серый, каменный, в викторианском стиле с дивной террасой со львами и арабским орнаментом, другой белый, строгий, как и подобает быть царским резиденциям – со внутренним двориком, всегда закрытым, где через кованую ограду можно увидеть мраморные скамейки, на которых беспечно позировали всякие влиятельные лица из прошлого, запечатленные на изображениях из скудной музейной экспозиции. На левом плече у ската уютно дремлет, зарывшись носом в тихую лазоревую гладь, огромный каменный медведь. Чуть поодаль пасутся, бултыхаясь в солнечной ряби, две скалы, воспетые гимнами воспитанников легендарного детского лагеря. А там, выше, на широкой выемке, как бы образующей размах плавника, отмечается скопление приезжающих на джазовые фестивали и гуляющих по чуть опустевшей набережной в бархатный сезон черно-загорелых поэтов-эротоманов, иначе говоря – просто романтиков. Они деловито пьют коньяк местного производства и шныряют потом по опасным и необычайно красивым скалам вулканического происхождения. А на самом теле ската, где-то на почти невидимой, уходящей в плавники шее, посередине, вдали от моря – окруженный минаретами, под старыми черепичными крышами, стоит еще один дворец, и там, на знаменитом мраморном фонтане, в сезон, лежат две розы – белая и красная. На другом плече у ската – огромный приморский промышленный город, известный колонной с чайкой, военными кораблями, подземными бункерами и дельфинарием (где изможденные дворцами, бесконечными ступенями, горной дорогой и солнцем туристы находят хоть какую-то отраду). Все правое крыло у ската – сплошная степь, песок – большой промышленный город с колонной как бы завершает собой каскад классических достопримечательностей. Дальше туда – ввысь и на запад – едут в основном, чтобы лечиться на длинных, покрытых мелкой галькой пляжах с изумительной бирюзовой водой, где сразу за шоссе и железной дорогой тянутся мелкие широкие озера с лечебной грязью. Все остальные места – ближе к скатову хвосту – туристами изведаны мало, и, лишенные гор, дворцов, кипарисов и насыщенных фитонцидами вечнозеленых зарослей, в своем уходящем на километры степном песчаном однообразии, они не вызывают практически никакого интереса, являясь в сознании многих обывателей и не Крымом даже, а каким-то скучным преддверием, где нет никакого смысла задерживаться на пути к южным сокровищам, спрятанным за горной грядой.

Но именно там, на северо-западном побережье, посреди выжженной солнцем пыльно-бурой степи, в далеком от троллейбусной магистрали самом малонаселенном районе Крымского полуострова, на краю невысокого обрыва, будто собранного из горизонтальных пластов-коржей вулканического происхождения, расположился отель «Дива» – неказистое здание, сложенное из бежевого губчатого ракушечника. Пляжа как такового тут не было, и при малейшем волнении купание становилось невозможным, так как торчащие повсюду, словно зубы гигантского чудовища, валуны и камни представляли немалую опасность. Помимо этого обрыва, других гор не имелось, и совершенно не на чем было остановить взгляд – лишь мелкие, плоские, похожие на кочки холмы, поросшие клочьями сухой травы, неровный, словно отломанный берег, высотой метров пять, деревянные столбы с линией электропередач и грунтовая пыльная дорога, исчезающая за одной из кочек. Ближайший магазин находился в десяти километрах отсюда, трасса – в четырех. Про «Диву» почти не знали таксисты и, везя очередного постояльца, часто проскакивали выцветшую на солнце вывеску с дворцом, русалкой, дельфинами и морскими коньками, как-то несуразно пристроившуюся на телеграфном столбе посреди раскаленного безлюдного однообразия на участке между Стерегущим и Межводным, где море, словно мираж, тянется за безжизненными кочками едва различимой бледно-серой полосой.

Однако, несмотря на отсутствие какой-либо общепризнанной туристической привлекательности (а может, как раз и поэтому), постояльцы в «Диве» не переводились. Кое-кто из них был небеден – припаркованные на краю обрыва дорогие машины отливали на фоне моря серебром и глянцем, словно позируя для рекламного снимка. Неспроста ведь в ландшафтах из реклам седанов и паркетных джипов часто нет никаких следов человеческого присутствия – достигнув определенного уровня финансовой состоятельности, вполне может захотеться укатить куда-то в заповедную глушь, и чтобы не было ни души вокруг. Хозяин гостиницы особым радушием не отличался, шашлыков с рапанами не жарил, катаний на квадроциклах, лошадях и дельтапланах не предлагал, постельное белье менял раз в неделю и несколько лет работал сам, без помощников, предоставляя гостям самое главное – чувство дивного покоя, доисторического умиротворения наедине с собой и морем. Количество гостей росло с каждым годом, и после изнурительного наплыва летом 2007-го, когда ни снятая с трассы табличка с дельфинами и русалками, ни повешенное там же «мест нет» не помогли сбавить количество ползущих по узкой дороге автомобилей, хозяин гостинцы решил взять помощницу.