Жрецы и жрицы в угрюмом молчании вновь выстроились в колонны и покинули храм, за ними последовали и зрители, которые тоже были не в слишком хорошем настроении, ибо лишились предвкушаемого развлечения.

Достигнув, наконец, своей комнаты, Элисса бросилась на ложе и разразилась потоком слез. Да и как было удержаться от слез: ведь она нарушила свой жреческий обет, выдала за послание богини то, что было сообщено ей простым смертным. И она никак не могла отделаться от воспоминания о том, с каким презрением и даже ненавистью взирал на нее принц Азиэль, никак не могла забыть его жестоких, оскорбительных слов, ведь он назвал ее «дикой обитательницей рощ, детоубийцей».

В отношении Элиссы эти обвинения были совершенно беспочвенны. Никто не мог бы бросить на нее тень, ибо она всеми силами души ненавидела эти редкие человеческие жертвоприношения, и только силой можно было бы заставить ее присутствовать на них, знай она, каково будет приношение.

Как и большинство древних верований, верование финикийцев имело две стороны: духовную и материальную. Духовная состояла в поклонении далекому неведомому божеству, чьими символами были солнце, луна и планеты и чье могущество проявлялось в их величественном движении и в действии сил природы. Вот это-то и привлекало Элиссу, это божество она и считала истинным; наделенная глубокой мудростью, она стремилась проникнуть в сокровенные тайны природы. Элисса любила взывать к богине в полном одиночестве, под светом безмолвной луны; в этих молитвах она и черпала силу и утешение, но к ритуалам, особенно наиболее тайным и жестоким, о которых, впрочем, знала очень мало, она относилась с непреодолимым отвращением. Что, если устами еврейского пророка говорила сама истина? Что, если ее религия, со всеми своими корнями и ответвлениями, религия ложная и на небесах и впрямь обитает Бог-Отец, внимающий молитвам людей и не требующий от них крови им же порожденных детей?

Душой Элиссы овладело сильное сомнение, повергшее в трепет все ее существо: это сомнение, однако, принесло с собой и надежду. Если вера, которой она придерживается, истинная, как могло случиться, что она безнаказанно выдала себя за оракула богини? Ей хотелось знать больше обо всем этом, но кто мог бы ее просветить? Левит Иссахар? Но он отворачивается от нее, как от зачумленной. Принц Азиэль? Но и он отвергает ее с презрением. Почему его слова причиняют ей такую мучительную боль, будто он разит ее копьем? Не потому ли, что он… стал ей дорог, бесконечно дорог? Да, это так, надо смотреть правде в глаза. Она поняла это еще тогда, когда он проклинал ее: в ее горячей южной крови разлился какой-то еще неведомый ей огонь. И пылала не только ее кровь, пылала и душа, страстно к нему стремившаяся. Даже при первой их встрече она испытывала такое чувство, как будто нашла давно потерянного, безгранично любимого человека. Но какое же горькое разочарование — узнать, что тот, кого она так любит, ненавидит ее!

Эти невеселые размышления были прерваны появлением Сакона.

— Что там произошло в храме? — спросил он, так как не ходил в святилище. — И почему ты так горько плачешь, доченька?

— Я плачу потому, отец, что твой гость, принц Азиэль, назвал меня «дикой обитательницей рощ, детоубийцей», — ответила она.

— Клянусь головой, я ему этого не спущу! — воскликнул Сакон, хватаясь за меч.

— Но, может быть, я заслужила эти жестокие слова, с его точки зрения. Слушай! — И, ничего не утаивая, она рассказала ему обо всем происшедшем.

— Воистину беда следует за бедой, — выслушав ее, сказал отец. — Какой безумец разрешил принцу и этому необузданному Иссахару присутствовать на жертвоприношении! Говорю тебе, доченька; я, как и мои предки, — поклоняюсь Элу и Баалтис, но я знаю, что Яхве — великий могущественный бог, а его пророки никогда не лгут в своих предсказаниях, в этом я неоднократно убеждался еще в своей юности, на берегах Сидона… Так что же сказал Иссахар? Прежде чем луна опять помолодеет, храм будет залит потоками крови? Вполне вероятно, ибо Итобал угрожает нам войной. И причина этому — ты, доченька.

— Почему я, отец? — неохотно спросила она, предугадывая, какой последует ответ.

— Ты хорошо знаешь, доченька. Месяц назад ты танцевала на большом пиршестве в его честь; с тех пор он без ума от тебя; а тут еще недавно прибывший принц Азиэль разжег в нем безумную ревность. Сегодня он потребовал аудиенции; меня предупредили, что он намеревается просить твоей руки и в случае отказа объявит войну нашему городу, с которым у него старые счеты. Да, царь Итобал и есть тот самый Меч Господень, который, по словам пророка, висит над нашим городом. Если этот меч обрушится, причиной будешь ты, Элисса.

— Пророк назвал другую причину, он сказал, что это будет кара за грехи нашего народа, за его идолопоклонство.

— Не все ли равно, что он сказал? — поспешил перебить ее Сакон. — Какой ответ мне дать Итобалу?

— Ответь ему, — со странной улыбкой сказала Элисса, — что он прав в своей безумной ревности к принцу.

— Что? — удивился отец. — У него есть основания ревновать тебя к чужестранцу, который сегодня говорил с тобой так грубо?

Элисса ничего не ответила, только кивнула, глядя прямо перед собой.

— Есть ли у кого-нибудь еще такая своевольная дочь! — продолжал Сакон в раздражении и замешательстве. — Верно говорят люди: женщины любят тех, кто осыпает их побоями и бранью. Конечно, я с куда большим удовольствием выдал бы тебя замуж за принца Израиля и Египта, чем за этого полукровного варвара, но армии Соломона и фараона далеко, а сто тысяч копьеносцев Итобала у наших ворот.

— К чему этот разговор, отец? — сказала Элисса, отворачиваясь. — Даже если бы я и хотела стать женой принца, он ни за что не пожелала бы связать свою судьбу с жрицей Баала.

— Если бы все упиралось только в различие в религии, это еще можно было бы уладить, — сказал Сакон. — Но есть другие препятствия, непреодолимые. Могу ли я сообщить Итобалу, что ты согласна стать его супругой?

— Я? — воскликнула она. — Чтобы я стала женой этого дикаря, чье сердце столь же черно, как и его кожа! Отец, ты можешь ответить ему все, что хочешь, но знай, что я предпочту смерть супружеству с Итобалом.

— Но, доченька, — взмолился Сакон, — подумай, прежде чем дать окончательный ответ. Ты принадлежишь к роду, хотя и знатному, но не царскому; выйдя за него замуж, ты станешь царицей и матерью царей. Но если ты отвергнешь его предложение, мне придется употребить свою отцовскую власть, чего бы я очень не хотел, и выдать тебя насильно, чтобы предотвратить назревающую кровопролитную войну, подобной которой наш город не знал в течение многих поколений, ибо Итобал и его племена ненавидят нас уже давно и по многим причинам. Пожертвовав своим счастьем, ты будешь способствовать установлению мира, если же ты отклонишь его предложение, прольются реки крови и этот город, возможно, будет разрушен до основания, а если и уцелеет, то уже не будет процветающим торговым городом, а все его богатства будут разграблены.

— Ничто не может отвратить начертаний судьбы, — спокойно ответила Элисса. — Эта война назревает уже много лет, а что до меня, то я, как и всякая женщина, должна думать прежде всего о себе, и только потом о судьбе городов. По своей доброй воле я никогда не соглашусь выйти замуж за Итобала. К этому мне нечего добавить, отец.

— Хорошо, допустим, тебя в самом деле не тревожит, что станет с нашим городом, но подумала ли ты обо мне и обо всех, кого мы любим? Неужели мы все будем разорены, а может быть, и убиты из-за твоего девичьего своеволия?

— Этого я не говорила, отец. Повторю только, что по своей доброй воле я никогда не выйду замуж за Итобала. Пользуясь своей отцовской властью, ты можешь отдать меня ему, но знай, что, поступив так, ты обречешь меня на смерть. Может быть, это и будет наилучшим выходом.

Сакон хорошо знал свою дочь, он даже не взглянул на ее решительно поджатые губы, чтобы еще раз убедиться, что она ни за что не отступится от сказанного.