Потемнел лицом Сигизмунд, дерзок московский посол. Не иначе, большим правом наделил его Годунов.
Глаза Сигизмунда заскользили по лицам панов. Стоявший за спиной короля сеймовский маршалок от слов Постника-Огарева даже жезл опустил.
Затих сейм в ожидании королевского ответа, а московский боярин невозмутим, очей с короля не спускает. Заговорил Сигизмунд:
— Я царю Борису рад уважить, но человека, назвавшего себя сыном царя Ивана, в Речи Посполитой уже нет. Его лучше всего искать на Руси. Ведь царю Борису и его боярам известно, что царевич Димитрий осенью ушел в земли Московии, — Сигизмунд усмехнулся.
Постник-Огарев снова голос подал:
— Что вор на окрайну Московской Руси двинулся, то нам ведомо. Одначе зачем вельможный король польский и великий князь литовский даже сейчас именует самозванца царевичем? Ко всему допустил пойти с вором на Русь польским и литовским шляхтичам?
— Царевич он либо кто иной, мы не дознавались, — перебил боярина Сигизмунд, — А панам я не указ. Если вступили они в службу к тому Димитрию, их воля. О том и передай царю Борису.
* * *
Едва передовые казачьи дозоры появились у путивльских стен, как между путивльскими воеводами, князьями Михайлом Салтыковым и Василием Масальским, ссора возникла. Масальский сомнение высказал: «У нас-де и силы недостаточно, и стрельцы ненадежны. А уж о городском люде и речи нет. Они давно за самозванца. Сколь их к нему убежало…»
Князь Салтыков Масальского в измене уличил, грозился царю Борису обо всем отписать. Но ночью воевода Масальский со стрельцами ворвались в салтыковские хоромы и, связав князя Михайлу, выдали казачьим атаманам.
* * *
Края Десны тронул первый прозрачный ледок. Оголились кусты тальника, далеко видно.
Кутаясь в бобровую шубу, Петр Федорович Басманов смотрел на реку. На середине Десна играла холодной водой. Берег пустынный на всем протяжении. За спиной боярина стучали топоры, перекликался народ. На прошлой неделе Басманов принял здесь воеводство. Царь Борис Годунов, посылая его, велел задержать самозванца, покуда не подоспеют из Москвы полки воеводы Мстиславского.
Басманов наступил ногой на ледок, затрещал он звонко и обломился под сапогом. «Тонок», — подумал боярин, и на ум пришло, как мальчишками, подвязав к валенкам деревянные полозки-коньки, выбегали на Москву-реку кататься. Первый лед гнулся, потрескивал. Случалось, проламывался под кем-нибудь.
И снова мысль о деле… Отрепьев из Чернигова на Новгород-Северск двинулся. У него же, Басманова, под рукой всего-навсего две сотни пищальников да полк стрельцов. С такими силами идти на самозванца нельзя. У того, по слухам, до двадцати тысяч казаков и иного люда собрались. К тому же дальние дозоры доносят, степями на помощь самозванцу тронулись запорожцы. А тут еще князь Татев изменил…
Басманову вспомнилось, как, провожая его, царь Борис напутствовал: «Тебе, боярин Петр, верю, как самому себе. Не пусти вора на Русь! А когда подойдут князья Мстиславский да Голицын и иные воеводы, разгоните сброд и самозванца живого либо мертвого в Москву доставьте. Смуту несет он на Русь…»
Басманов в Новгород-Северск прибыл, когда Отрепьев уже овладел Черниговом. И сейчас, стоя на берегу Десны, воевода мысленно продолжал разговор, начатый Годуновым в Москве.
— Промешкал, государь Борис Федорович, — вслух укорял боярин Годунова — Тебе бы загодя воевод на польском рубеже выставить да степь перекрыть. Ты же дождался, пока вор Чернигов захватил и всю окраину возмутил, на помощь самозванцу степные городки поднялись. Нынче самозванцу дорога на Москву открылась.
Басманов повернул от берега, зашагал к городу. У ворот задержался, посмотрел, как стрельцы, скинув кафтаны, втаскивали на стену пушки. Боярин подозвал десятника. Тот подбежал, красный, разгоряченный.
— Проследи, чтоб возле каждой пушки имелся добрый запас порохового зелья.
Потом увидел старосту плотников, подошел к нему:
— Вели своим мастеровым ныне брусья на ворота сделать, а то старые слабые. Да сегодня же, к вечеру. Кузнецкие мастера завтра чтоб оковать успели.
Староста на голову ниже боярина, смотрит на него снизу вверх. В глазах хитринка.
— Слышь, боярин Петр Федорович, люд судит, не настоящий ли царевич Димитрий к нам едет? Кабы не взаправдашний, отчего тогда черниговский воевода, князь Татев, переметнулся к царевичу?
— Подь ближе, староста. — Басманов ухватил мастерового за ухо. — Годами ты вдвойне меня старше, но в башке твоей пусто. Плетешь такое, за что велю вырвать твой собачий язык.
— Да разве это я? — испугался староста. — Народ болтает!
— То-то, народ! — отпустил его боярин. — Свою голову на плечах носишь, за нее и ответ держи. Вдругорядь не помилую…
* * *
И еще одна неделя минула. Изготовившись к осаде, затих Новгород-Северск, зажил прежней жизнью. Приступили к своему ремеслу мастеровые, открыли лавки купцы, а в воскресный день на посадском торжище веселили народ музыканты и скоморохи. Будто и смуты нет никакой на Руси.
Самозванец объявился неожиданно. Утром заметили конный казачий разъезд. Казаки подъехали чуть не к крепостным воротам, и один из них крикнул зычно:
— Эй, стрельцы, выходите с повинной к царевичу. Не явитесь, ответствуете! Люд, сдавай город, такова государева воля!
Басманов поманил стрелецкого сотника:
— Ответь!
Сотник, молодой, голосистый, свесился со стены:
— Ах, сучьи дети, тати вы и клятвопреступники! Пограбили черниговцев, теперь мыслите со своим вором в Новгород-Северске поразбойничать? А это видывали? — Сотник свернул кукиш.
— Воевода Басманов, открывай ворота! — снова закричали казаки. — Уже и путивльский воевода Масальский царевичу город отдал!
По казакам пальнули из пушки. Картечь просвистела над их головами, и они, нахлестывая коней, ускакали в степь.
До обеда в укрытой снегом степи все было тихо. Но потом вдруг ожило все вокруг: у самого города замаячили казачьи бунчуки и польско-литовские значки, хоругви и стяги. Били бубны, звенели литавры, гудели трубы. Конные отряды самозванца ворвались в посад, спешились, полезли на приступ. Их отбили.
Отходя в крепость, стрельцы зажигали избы на посаде. Казаки и шляхтичи метались в узких улицах, теснимые огнем, уходили в степь, скапливались в отдалении.
Приложив к глазам зрительную трубу, Басманов разглядывал войско самозванца. Самого Отрепьева увидел в окружении шляхтичей. Указал десятнику пушкарей:
— Достанешь?
Ядро, не долетев, взрыхлило снег.
Ночь провели в тревоге. Басманову она показалась долгой. Не сомкнул очей. Утром огневой наряд самозванца обстрелял город, однако вреда не причинил.
«Не богат наряд у вора», — догадался боярин.
В тот день приступа не было: Отрепьев готовился. Шляхтичи и казаки вязали лестницы, выискивали на стенах места послабее. На рассвете третьего дня к стенам подошли польско-литовские отряды, и казаки полезли на приступ. Услышали стрельцы шум, подняли тревогу, отбили.
Отступило войско самозванца. Рад боярин Петр Федорович Басманов. Выслал стрельцов, из города, те приблизились к неприятелю на выстрел пищали, пальнули и, не дожидаясь ответного удара, отступили в крепость, под защиту пушек.
Ночью подсыпало снегу, покрепчал мороз. Зима забирала свое. Войско Отрепьева отогревалось у костров. По всей степи горели огни, гомонил люд, ржали кони.
Приказал Отрепьев строить вокруг Новгород-Северска городок. С трудом долбили в мерзлой земле ямы-землянки. Из посада натащили бревен, поставили для Отрепьева избу с баней. Ту избу нарекли дворцом. Шляхтичи мужиков из ближних сел и деревень выгнали, захватили их избы.
Паны недовольны, вместо богатства и теплых боярских хором — голод и мужицкие полати. Взроптали. Послали к Отрепьеву воеводу Мнишека. У избы на карауле два донских казака пропустили польского воеводу. В сенях Мнишек оббил снег с сапог, открыл дверь. Пахнуло в лицо теплом.
