Капитан Кнутсен от страха затрясся, какие знал русские слова и те позабыл.

Рассвирепел Басманов. Отшвырнул Кнутсена, немцев растолкал, рванул дверь и застыл на пороге, высокий, плечистый. Спросил сурово:

— Ну?

Бояре со ступенек скатились, внизу скучились. При свете поднятых над головами факелов увидел Басманов бояр и полковников стрелецких. Успел заметить, как попятился Шуйский, спрятался за спину Микулина. Усмехнулся Петр Федорович: подл и труслив князь Василий. Еще раз обвел Басманов толпу взглядом, спросил грозно:

— По чьему велению в набат бьют? А ты, стрелецкий голова, либо забыл, как крест целовал?

Бояре закричали в несколько голосов:

— Где самозванец? Подь сюда, Гришка!

Голицын закричал:

— Уходи с дороги, Басманов!

Боярин Петр кулаком потряс:

— Я, князь Василий, те в морду двину, враз уймешься! Знаю, кто царевича Димитрия сделал! Вы, бояре! Не прячь рыла, князь Василь Иваныч. Что, не то сказываю? Я к царю Димитрию пристал после вас, однако теперь не изменю!

— Пес! — высунулся Шуйский. — Не царевичу служишь, а беглому монаху-расстриге.

— Что глядим на него? А-а-а!

Татищев на крыльцо взбежал. Не успел Басманов увернуться, как Михайло его ножом снизу вверх пырнул, и повалился Басманов с Красного крыльца. А толпа озверела, ногами его пинает, копьями колет.

Ворвались в хоромы, немцев бьют, Кнутсену его же алебардой голову рассекли. Вышиб Отрепьев окошко и из хором в темень, на камни. От резкой боли в ноге упал. Увидел, стрельцы к нему бегут, закричал:

— Измена, стрельцы! Бояре люд обманули, на царя помыслили!

Стрельцы Отрепьева окружили:

— Не дадим государя в обиду!

А из хором толпа к ним валила:

— Вона вор!

Накатились, но стрельцы пищали на них направили. Микулин на стрельцов накинулся:

— Не царь он, самозванец! Это я вам говорю, ваш голова.

Десятник стрелецкий ответил дерзко:

— Ты, Микулин, не думай, что мы забыли, как ты наших товарищей за такие же слова в пыточной саблями рубил!

— Не мешайте нам, стрельцы, начатое довершить, либо и вас побьем! — закричали бояре.

— Аль у нас пищалей и бердышей нет?

— За кого вступаетесь? За самозванца! Он немцев и литву с ляхами на нас привел, вас, стрельцов, на иноземцев променял! — сказал Михайло Салтыков.

— Докажите, что царь не истинный! — возразили стрельцы.

— Инокиня-царица подтвердит! — Задрав полы кафтана, Татищев побежал в монастырь к инокине Марфе.

Отрепьеву ногой не пошевелить. Сел с трудом.

— Не выдавайте меня, стрельцы, государь я истинный, царевич Димитрий. Бояре на меня в малолетстве покушались, нынче злодейство свое довершают.

Глянул в толпу, разглядел князя Голицына, ахнул:

— Князь Василий, подтверди! Ведь ты меня в младенческие годы от Бориски спас!

Голицын от него шарахнулся, обеими руками затряс.

Горько усмехнулся Отрепьев, вспомнились речи, какими потчевал его князь Василий. Промолвил горько:

— Отрекся!

— Не слушайте его, — завопил Шуйский. — Мало он нас своими речами смущал?

Воротился Михайло Татищев, еще издали заорал:

— Инокиня Марфа говаривает, не сын он ей, самозванец. Застращал Гришка инокиню-царицу!

— Смерть Отрепьеву! — взвизгнул Салтыков.

Взревела толпа, смяла стрельцов, накинулась на Григория. А Шуйский уже Голицына из толпы тянет:

— Марину с панами спасать надобно, особливо Сигизмундовых послов. Холопов унять…

Сквернословя и потешаясь, толпа потащила тела Отрепьева и Басманова из Кремля на Красную площадь. Раскачали, на Лобное место кинули, пускай вся Москва зрит самозванца и его любимца.

А у опочивальни Марины верный рыцарь Ясь с саблей дорогу заступил. Стрельцы его бердышами достали, навалились на дверь, вломились. Марина за боярыню Милославскую спряталась. Визжали перепуганные челядные девки. Боярыня Милославская растопырила руки, что крылья, на стрельцов шикает. Тут Салтыков с Татищевым заявились, вытолкали стрельцов из опочивальни. Прицыкнул Салтыков на Милославскую:

— Угомонись!

Татищев Марину за руку выволок.

— Не тронем. Мужа твоего, вора Гришку Отрепьева, прикончили, а ты вороти все, что самозванец вам с отцом из казны надарил, и жди своего часа…

По Москве до самого утра верхоконные бояре с Шуйским и Голицыным метались, народ усовещали, утихомиривали. Ох и страшно боярам: а ну как перебьет люд ляхов и литву и за их боярские вотчины примется.

Время-времечко…

Захоронили убитых.

У оставшихся в живых вельможных панов отняли все, что они награбили и от самозванца получили. Отпуская в Речь Посполитую, наказывали: «Впредь на Москву не хаживайте!»

На Красной площади сожгли Отрепьева и пеплом самозванца из пушки на запад выпалили. С пороховым зарядом развеяли прах Гришки Отрепьева.

Из Ростова Великого приехал в Москву митрополит Филарет. Собрались бояре, гадают, кого царем назвать. За Филаретом слово. Его он давно выносил…

— Изберем князя Василия Шуйского, дабы был он нашим, боярским царем. И в том запись от него возьмем.

Так и порешили собору доложить.

А на Руси, на ее западном рубеже, гуляли со своими ватагами казачьи атаманы и шляхтичи. В Кракове король Сигизмунд готовился к походу на Москву. Паны-рыцари искали второго самозванца… На дальней окраине русской земли разгоралось пламя крестьянской войны. Близился час Ивана Исаевича Болотникова…

Россия была на росстанях.

АЛЕКСЕЕВ НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ — русский писатель (1871–1905); Алексеев Николай Николаевич — человек тяжелой судьбы, всю жизнь бедствовал, перебивался литературной поденщиной, которая привела его к нервному перенапряжению. Николай Николаевич покончил жизнь самоубийством.

Алексеев — автор многочисленных, главным образом, исторических рассказов, очерков, повестей, романов: «Татарский отпрыск», «Среди бед», «Розы и тернии», «Лжецаревич», «Заморский выходец», «В грозу народную», «Федосеевский владыка», «Огневой еретик» и др. В освещении событий разных периодов русской истории очевидна православно-монархическая позиция Алексеева; исторический материал в его произведениях зачастую служит лишь фоном для мелодраматических сюжетных линий, тем не менее его многочисленные повести и романы доносят до современного читателя неповторимый аромат того сложного и противоречивого времени.

Текст печатается по изданию А. А. Каспари. СПб., 1899.

Стр. 29. …особенно об Иване Грозном, о Феодоре, — Иван Васильевич Грозный (1530–1584) — великий князь всея Руси (с 1533 г.), первый русский царь (с 1547 г.), сын Василия III.

Феодор — Федор Иванович (1557–1598), последний русский царь из династии Рюриковичей (с 1584 г.). Сын Ивана Грозного. Неспособный к государственной деятельности, предоставил управление страной своему шурину Борису Годунову.

…про смерть Димитрия-царевича… — Дмитрий Иванович (1582–1591), царевич, младший сын Ивана Грозного. В 1584 г. отправлен с матерью (М. Ф. Нагой) в удел Углич. Погиб при неясных обстоятельствах.

Стр. 30. Царица Марья — Мария Федоровна Нагая (? — 1612), седьмая жена Ивана Грозного (с 1581 г.). В 1584 г. выслана с сыном Дмитрием в Углич, после его гибели пострижена в монахини под именем инокини Марфы. В 1605 г. признала сыном Лжедмитрия I, позднее отреклась от него.

Стр. 32. …Бориска меня не казнит смертью… — Борис Годунов (ок. 1552–1605), русский царь с 1598 г. Выдвинулся во время опричнины; брат жены царя Федора Ивановича и фактический правитель государства при нем.

Стр. 33. …наследник Иоанна… — то есть Ивана Грозного (см. примечания к стр. 29).

Стр. 56. …он принадлежит к греческой церкви, даже не к «соединенной». — После введения в Литве унии существовали две церкви: «униатская», или «соединенная», — признававшая своим главой папу, и «несоединенная», или «благочестивая», — оставшаяся чисто православной.