— Я слышу в ваших словах мысли Амануллы–хана… афганского эмира–большевика! Бывшего эмира.

— Он провозглашал прогресс. А уж Лондон объявил его большевиком… Но оставим Амануллу в покое. Лучше я вам напомню еще одно изречение:

Роза из рук друга пришла ко мне в руки,

Я от запаха розы безумен и опьянен…

Это из арабского поэта… Не помню какого. У вас, арабов, вся поэзия воспевает женщину — возлюбленную, жену, мать детей араба…

Джаббар ибн–Салман усмехнулся:

— «Меч палача кривой, и бровь красавицы крива, и то и другое проливает кровь». Отвечаю, видите, вам словами Хафиза. К сожалению, без женщин не обойтись, но…

— Я всегда советуюсь во всех делах с супругой, и мы… — В словах Гуляма звучала убежденность.

— Что вы? Сделать своим советником женщину? Поступать так, как она хочет? Поворачивать вопросы так, как она хочет…

— Напомню: Настя–ханум — моя жена. И мне хотелось, чтобы о ней говорили с подобающим уважением.

— Позвольте вам, дорогой Гулям, напомнить: в пустыне один закон сила, а вам предлагают прекрасные условия.

— Позвольте вам напомнить: вы, арабы, не выносите угроз. Мы, пуштуны, тоже…

— Мы условились: пока ведем переговоры — мы друзья. Я не угрожаю. Маленькое дружеское предостережение. Давайте спокойно поразмыслим… Кофе чудесный! Его готовила ваша супруга? Удивительно! Русская и так варит кофе…

— Извините, господин Джаббар, мы же условились не касаться больше в разговоре моей жены.

— Повинуюсь… Так вот. Кругом полудикие племена. Тегеранские власти здесь — мираж. В пустыне прав тот, кто силен. Мы коммерсанты. У вас товар — семьсот двадцать семь верблюдов… Тысяча четыреста с лишним вьюков с товаром. Солидная фирма — представляю ее я — предлагает вам за товар отличную цену. Вы избавляетесь от вьюков и… беспокойств. Хотите — плачу наличными, чек на любой из банков в Мешхеде, Тегеране, Бомбее, Лондоне… И вы со своей золотоволосой пери, любимой супругой, до конца дней своих ведете беспечную жизнь.

— Нет.

— Но мне казалось, я почти убедил вас… И только вмешательство вашей ханум.

— Ханум? Опять. Ну хорошо. А я? Разве я давал согласие? Откуда вы взяли? Моя жена только напомнила мне, что кроме денег есть еще любовь к родине! Честь! Верблюжьи вьюки? Вы очень точно осведомлены об их количестве. Эти вьюки — собственность моего народа.

— Говорят умные — решают дураки. Вы закупали оружие для независимых племен Северо–Западной провинции Индии. Тогда шла там война, мятеж. Тогдашний король Афганистана поддерживал мятежников против законного англо–индийского правительства. Теперь в Кабуле другой король — человек с каменным сердцем. Так его называют. Он не захочет портить дипломатические отношения с Великобританией.

— Деньги не Амануллы, не Надира. Деньги, на которые я покупал товар, — кровь и пот независимых пуштунов. Верховная джирга — высший совет пуштунских племен собрал деньги и послал меня в Европу. И я отдам народу Пуштунистана то, что ему принадлежит. Я надеюсь скоро лично быть в Кабуле и лично добьюсь, чтобы караван пропустили в полосу независимых племен.

— А–а–а… Понятно. Сомневаюсь… Но вы подумали о случайностях? Еще здесь, в Персии, вы с вашим караваном рискуете на каждом шагу. Полудикие племена — раз, персидская администрация — два. И что же, по–вашему, английское консульство в Мешхеде будет смотреть сквозь пальцы на оружие, предназначенное для мятежников? Уж не говорю о невероятных трудностях в Афганистане.

— «Никому не дано избежать своей судьбы», — говорил еще грек Софокл. Но… я не сражался против нового короля. На чужбине я выполнял то, что мне поручила джирга племен, — покупал оружие, чтобы пуштуны могли дать отпор пушкам и аэропланам англичан. События опередили меня. Колесо истории вертится. Я опоздал. Но что я мог поделать? Доставить груз морским путем я не мог: его захватили бы английские канонерки. Пришлось везти сушей через Турцию, Ирак, Персию. Бесконечно долго.

— Да… Как говорится, адресат выбыл. Но вы, дорогой Гулям, кажется, родственник бывшего короля Амануллы?

— О, господин Джаббар, ваша осведомленность во всем, что касается меня, поразительна. Но если вы так хорошо все знаете, то вам не мешало бы знать, что новый король — родной дядя Амануллы и, значит, тоже мой родич.

— Азиатский правитель не может спать спокойно, пока жив кто–либо из близких родственников.

— Кто не имеет сил бежать, предоставляет свое тело року. Я не побегу: не имею сил. Лай хуже, чем укус клыков.

Гуляму стало жарко. Ему изменила аристократическая выдержка. Он говорил Джаббару оскорбительные вещи. Но собеседник его даже не поморщился. Он невозмутимо потягивал кофе. Они сидели среди цветущих кустов ширазской сирени. Благоухание растворялось утренним ветерком. Настя–ханум, накинув на голову кисейный шарфик, поливала из медного кумгана цветы. Воду ей подносил, не без галантности, князь Орбелиани. Стройную ее, полную грации фигуру, скользившую среди деревцев и кустов, провожал неживой взгляд Джаббара ибн–Салмана. Но не восторг перед пленительной красотой выражал взгляд араба, а самую прозаическую подозрительность.

Он нарочно очень громко сказал:

— Я много слышал о вас, дорогой Гулям. Узнав, что вы и ваша уважаемая супруга осчастливили своим присутствием Баге Багу и Хаф, я поспешил вместе с любезным моим другом князем Орбелиани нанести вам визит. Мы мечтали насладиться вашим обществом. Но я хотел бы уверить вас: звезды вашего гороскопа неблагоприятны для поездки в Кабул.

— О, вы еще и астролог, — усмехнулся Гулям. — Но я прозаический магистр физико–математических наук. Учился в Оксфорде… Москве… И звезды для меня — обыкновенные небесные тела.

— Тогда поверьте слову человека, который знаком с обстановкой. В некоторой столице некоторого государства существует очень любопытный обычай. Каждый получивший приглашение на прием во дворец пишет завещание. Во время приема кое–кому подносят вот такую же крохотную чашечку кофе по–турецки и…

— Сказки… А впрочем, когда человек вынужден служить двум хозяевам, как я сейчас, он вынужден разгневать одного из них. И благороднее сердить могущественного короля, нежели беспомощного изгнанника.

— Кто стучится головой о скалу, тот разбивает не скалу, а голову. Давайте поставим вопрос в более широком масштабе. Князь, князь, идите сюда! — внезапно позвал Джаббар ибн–Салман. — Да простит мне прелестная ханум мою невежливость. Я вынужден оставить вас без помощника. Но мы, мужчины, вечно заняты скучными делами.

Орбелиани рассыпался перед Настей–ханум в тысячах извинений и подошел к беседке, где сидели Гулям и Джаббар ибн–Салман. Князь под нос себе мурлыкал:

Сними покрывало со своего лица,

И солнце взойдет из–за туч

Ансари! Знаменитый поэт Ансари… Прелестно, не правда ли?

— О поэтах потом, князь. Вот лучше помогите мне убедить господина Гуляма.

— О, если в моих силах…

— Вы русский офицер, князь?

— Помилуйте, Мингрельский полк… Академия Генерального штаба… чины–с… — Язык Орбелиани подозрительно заплетался.

— Тем более. Вы должны помнить… генерал Скобелев — завоеватель на белом коне. Что он говорил о Чингисхане, об ордах, о походе России в Индию?

— О Россия! О родина! — Орбелиани отставил ногу и встал в позу. — О Россия–матушка! Взгляните на нее. Перед вами на сырой земле лежит мертвое тело. Чье оно? Вы видите тело несчастной России, терзаемой большевиками. Испытываете ли вы к ней сострадание?.. О! Перед вами неомытое, не преданное земле мертвое тело… О! Вижу, грядет освободитель земли моей!

Орбелиани даже прослезился. Ибн–Салмана не тронули ламентации князя, и он резко прервал его:

— Что говорил Скобелев?..

— А, Скобелев? К сожалению, старческая память. Да, вспомнил: «Россия, преемница империи Чингисхана, имеет десятки миллионов лошадей, потомков коней Чингизовой орды…» Блестящий военный материал! «Посадите, — говорил генерал Скобелев, — на коней воинственных, полудиких инородцев, дайте им в руки ружья и посулите безнаказанность грабежа и добыч, и многомиллионные орды по мановению ока сметут с лица земли британское могущество в Индии. А за ними Россия двинет регулярные войска… и будут казаки поить своих коней в Персидском заливе…»