Но тигр не позволил больше шакалу лаять. Тигр зарычал. Рев его стократным эхом откликнулся в ущельях. Дейляни–вождь кричал: «Ты базарный лавочник, инглиз! Что ты знаешь о чести горца! От блеска вашего золота на глаза садятся болячки! Прочь!» Шакал Пир Карам–шах не обиделся. Он с улыбкой сказал: «Благоразумие, Дейляни! Твои слова о чести заезжены, твои вопли о свободе глупы, твои призывы «Долой инглизов!» мы давно слышали. И что ты говоришь о торгашестве! Разве не ты, Дейляни, взял десять тысяч фунтов за голову вождя Дзадран Вайса, которую ты собственноручно передал в мешке английскому командованию в Пешаваре? Мы честно расплатились с тобой, Дейляни». — «За голову предателя не грех получить деньги, — сказал вождь. — Вайс предал свое племя. Вайс искупил кровь соплеменников, убитых вами же, англичанами». Шакал засмеялся: «И честь покупается, и гордость покупается. Его величество король справедлив. Не губи себя и своих пуштунов, Дейляни. Я знаю, ты ищешь покровительства Кабула. Берегись. Из Кабула идет гнет и тирания. Из Лондона ты получишь богатство, а твои пуштуны — спокойствие».

Дейляни возмутился: — «Родина не продается и не покупается. Пуштуну не нужна чужеземная справедливость! — Тут взгляд старого вождя упал на меня, то есть на Салих–бая. — И потом нам помогут завоевать свободу Советы. Ага! А вы, инглизы, боитесь Советов, а они несут нам счастье и свободу!» Глаза старого безумца Дейляни горели огнем. И клянусь, душа Салих–бая стала совсем маленькой, с мышонка, и тот мышонок искал щелку, чтобы спрятаться в ней. Но счастье не оставило Салих–бая. Дейляни отвел от него свой взгляд. Инглиз пожелтел и нежной кошечкой промяукал: «Осторожнее, старик!» Но кто уймет тигра? Голос Дейляни слышали самые дальние вершины Сулеймановых гор: «Слушай, Пир Карам–шах! Душа пуштунов разбужена голосом с севера. Сердца пуштунов полны самоотверженности и горят огнем ненависти против вас, убийц женщин и детей. Пламя борьбы раздувают вести из России». И клянусь быстрыми копытами Белка, старик снова искал Салих–бая своими тигриными глазами и… к счастью, не нашел. Тогда инглиз сказал: «Осторожнее, старик. Ты играешь с огнем. Я вижу на твоем лице тень крыльев ангела смерти». Дейляни сорвал с плеча саблю и с головы чалму и возгласил на всю долину: «Хочешь убить меня, убивай! Вот сабля! Убей меня моей саблей! А вот тебе и моя чалма. Пусть мое бездыханное тело обернут моей чалмой, как саваном!» Все на площади вздохнули, и слезы брызнули у меня из глаз, потому что сердце у меня защемило. Но инглиз не плакал. Шакалы не умеют плакать. Слезинка не вытекла из его каменных глаз. Он пролаял: «Берегись, Дейляни, ты лишишься своего любимого сына». Только тогда мой взор упал на стоящего рядом с вождем связанного красивого молодого пуштуна, высокого как тополь, стройного как кипарис. Старый тигр обнял своего тигренка и лишь вырвал из своего сердца слова: «Гулям, сын мой!» А Гулям воскликнул: «За нас отомстят, отец!» Дейляни ничего не сказал. Он молчал. Он молчал, когда дьяволы в мундирах увели юношу в развалины. Он молчал, когда прогремели за стеной выстрелы. Он ничего больше не сказал, ни слова. Старому тигру, воину и вождю, не отрубили голову его собственной саблей, как он просил. Они повесили его на суку старого чинара посреди площади. Перед тем как повесить, его судили три инглиза–офицера с соломенными усами, и один из них прочитал на бумаге: «Именем короля английского, отсюда вас, вождь пуштунов, отведут к месту казни. Там вас повесят за шею, вы будете висеть, пока не умрете». В этой бумаге что–то еще говорилось о боге, который должен позаботиться о душе Дейляни. Но я не слушал от ужаса. И я не захотел смотреть на казнь, хоть и поучительно смотреть, как умирают люди с храбрым сердцем.

А потом шакалы принялись за меня, купца Салих–бая. Вы скажете, что я трепетал и дрожал. Нет. Голый спокоен: ему не страшны ни вор, ни грабитель. Что инглизы могли взять с разъездного мелкого торговца Салих–бая? Две штуки манчестерского ситца и две пары ножниц немецкого завода «Золинген». Кто мог догадаться, что Салих–бай прибыл не из Каунпура, а из Самарканда? Пыль не загрязнит ног раба на путях паломничества, и от соприкосновения с ней погаснет огонь ада. И хоть инглизы сотворены из адского пламени и ведут себя подобно дьяволам, они глупцы. Да разве они могли заподозрить купца, открыто въехавшего на белом как снег Белке в селение, где находилась тысяча солдат… Вот если бы купец Салих–бай тайно приполз ползком по–змеиному, тут, наверно, все всполошились бы и проявили подозрительность.

Пыль странствий по Памиру и Гиндукушу не загрязнила паломнических ног Салих–бая. Проклятый шакал с сердоликовыми глазами не притронулся к его чалме, хоть та чалма… Но тайна есть тайна. Печальная кончина старого тигра Дейляни сделала послание, спрятанное в той чалме, излишним.

Соломенноусые инглизы допросили Салих–бая и отпустили, не причинив ему вреда и ущебра.

Гулям, сын Дейляни, с пуштунами ночью напал на инглизов… Но разве мертвец может воевать, а Салих–бай собственными ушами слышал залп ружей, когда Гуляма расстреливали дьяволы. Да, нет предела коварству инглизов. Проклятие пусть падет на их голову. Они хотели, чтобы старик вождь ушел из жизни в отчаянии. Они хотели сломить старика. Гуляма не расстреляли, а бросили в яму. Гулям бежал и ночью напал на селение. Небо мести упало на землю. Выстрелы заглушили гром туч. Гулям унес тело отца своего Дейляни, чтобы предать его земле согласно обычаю предков. Гулям поднял знамя борьбы. Инглизы попали в западню. Инглизы ослабели от голода, и лица их пожелтели точно шафран. Они ели все, что движется и ползает. Ни одной собаки, кошки или лягушки не осталось в селении. Увы, и Салих–бай оказался в стесненных обстоятельствах. Он не привык есть нечистое мясо кошек и собак. Салих–баю пришлось выбирать между смертью и нечистым мясом… Но клянусь, Салих–бай не ел лягушек.

В мире все то вверх, то вниз. Из Пешавара пришла инглизам помощь. Воины Гуляма из победителей стали побежденными. Гулям разрешил Пир Карам–шаху и его солдатам забрать оружие и уйти из селения Точи.

Но в горах на узком овринге* инглизов встретили пуштуны. Вперед вышел Гулям, молодой, красивый, брови его сошлись, и он сказал: «Пусть Пир Карам–шах выйдет вперед. Смотрите! Я кладу на землю оружие. Пусть он тоже положит оружие, приблизится и поведет переговоры». Но вышел не шакал Пир Карам–шах. Он послал того соломенноусого офицера, который судил вождя. Они стояли с Гулямом друг против друга на овринге. Инглиз упер одну руку в бок, другой гладил усы и говорил высокомерно. Тогда Гулям сделал с низким поклоном шаг вперед и, прижимая руки к груди, сказал: «Когда дело доходит до победы, и шакал превращается в тигра». Лицо инглиза цветом уподобилось моркови, и он выплюнул слова: «Мятежник Дейляни! Твой отец кончил жизнь в петле! Берегись! За одного мятежника истребляют весь род до девятого колена». Гулям сделал еще один шаг: «Один со славой умерший лучше сотни живших с позором!» Он говорил громко, и скалы слушали его. Лицо инглиза стало свеклой, он разозлился и закричал, чтобы тоже слышали горы: «У меня хватит пулеметов для разговора с грязными горцами». А дула пулеметов смотрели прямо на овринг, где стояли инглиз и Гулям. Тогда Гулям подошел вплотную к офицеру и улыбнулся: «Плотина защитит от многоводного селя**, полководец — от вражеских полчищ». Инглиз вскинул руку ударить гордого пуштуна. Но не успела бы красавица взмахнуть ресницами, как инглиз свалился вниз в пропасть. Гулям так ударил шакала, что зубы очутились у него в желудке, а дух через зад вышел… Сипаи сразу же начали стрелять из пулеметов. Гулям отскочил за скалу, а пуштуны, которые сидели на скалах, как в пчелиных сотах, вдруг столкнули вниз камни, тысячи камней. Вы видели ад? Так вот ущелье превратилось в ад.

_______________

* О в р и н г — искусственный карниз на горной тропе.

** С е л ь — бурный поток, возникающий в горных ущельях, когда в

их верховьях проходит ливень.

Что случилось с шакалом с сердоликовыми глазами? Салих–бай ничего не видел и не знал. Он сидел под скалой, накрыв голову полой халата.