Возглас был адресован к любопытным, лица которых выглядывали из–за костра и выражали самое напряженное внимание.
— Сейчас же накормите… э… санитаров и лошадей, а вас, ваше медицинское превосходительство, господин Авиценна, прошу пожаловать ко мне.
От прохлады ночи, крепкого кофе странник почувствовал себя лучше.
— Чего хотят от тебя жандармы? — спросил его Алаярбек Даниарбек.
В глазах странника мелькнуло сожаление: «Есть еще наивные люди!»
— Кто сказал, что мертвец не воняет? — проворчал он.
— …Конечно, жандарм мертвяк, — подхватил с удовольствием Алаярбек Даниарбек. — Ха–ха! Жандармы все и всегда смердят. Я знал одного жандарма в Самарканде. Тоже был вонючка. Ха–ха!
Странник поглядел на дверь, за которой скрылись Петр Иванович с жандармом, и покачал головой:
— К сожалению, твой господин скуп.
— Это Петр Иванович–то? Пах–пах, ты неблагодарная скотина!
— Серебряный ключ закрывает дверь тюрьмы, золотой — открывает.
— Однако высоко ты себя ценишь.
— Если у доктора нет золотого ключа, взял бы у меня.
— Золото? Видели! У тебя в кошеле. Петр Иванович дал вонючке жандарму пять серебряных кран, и тот перестал источать аромат… А если бы Петр Иванович дал золотой туман… О, жандарм вскочил бы на коня, поскакал бы сломя голову в комендатуру и доложил бы своему вшивому начальнику: «Там опасные, там подозрительные! Они дают золото за молчание. Они большие преступники, опасные преступники. Вор не откупается золотом. Дело пахнет виселицей. Заберите их золотой. Не надо мне опасного золота». Да, вот что он сказал бы. А серебро? Что серебро? Вонючка жандарм бренчит кранами в своем кармане. Душа его спокойна… И ты, странник, спокойно отдыхай! Теперь ты сотрудник Советской эпиде… пе… ме… тьфу!.. ми… о… логической… ох–хо… трудно… экспедиции. Советской! Понял? Дипломатическая неприкосновенность! Понял?
Да, странник понял, и очень хорошо. Наверно, потому утром он исчез.
А доктору приснился змей, обыкновенный Змей Горыныч из детской русской сказки. Змей Горыныч? Непонятно. Как Змей Горыныч попал в Персию? Но Змей Горыныч душил, и доктор судорожно пытался стянуть его с шеи.
— Яд змеи тебе в рот! — вопил кто–то на дворе. — В чем дело? Разбудите доктора!
Освободив шею от сбившегося в жгут комариного полога, Петр Иванович поднялся с жесткого ложа. Жмурясь и позевывая, он вышел. Сплетенные из камыша, кое–как обмазанного глиной, лачужки теснились по краям дышавшей зловонием площади. Похожие на мумий женщины, оборванные поселяне, тощие мальчишки с вздувшимися от голода голыми животами сгрудились у мазанки с тростниковой крышей и что–то бубнили. Под ногами кружились голодные облезлые собаки.
Всклокоченный, в засаленной чухе и фуражке–пехлевийке старик все воздевал руки кверху и ругался.
К доктору подошел Алаярбек Даниарбек:
— Мальчишка там… Совсем отощал! Совсем плохой! Вот староста и кричит. Старик–крикун староста. Теперь его жандармы обдерут, без штанов останется.
— Мальчишка? Больной?
— Да нет, кажется… от голода… того…
Доктор раздвинул толпу.
На глинобитном возвышении лежал мальчик лет десяти, кожа да кости. Рои мух вились над его измазанной в глине головой.
— На мою голову проклятый вздумал умирать здесь, в нашей мечети! завопил староста. — Эй, урус–дохтур, дай мне лекарства. Пусть встанет и убирается. Пусть подыхает у себя дома.
Доктор склонился над мальчиком. В лицо пахнул сладковатый запах тления.
— Лекарства не помогут, — сказал тихо Петр Иванович. — Похороните его.
— Проклятый! Подох–таки! Горе мне! Пропали мы. Съедят нас полицейские! Эй, кто тут есть, помогите убрать падаль!
И вдруг оказалось, что на площади нет никого, кроме мальчишек с раздутыми голыми животами да шелудивых собак, ковыляющих на перебитых лапах.
— Эй! — завопил снова староста. Но селение будто вымерло.
Из–за угла вышел, прихрамывая, старичок в европейском костюме. Он шел, торопливо озираясь. Увидев доктора, он приложил ладонь к старенькому пробковому шлему, словно отдавая честь.
— Пардон! Разрешите представиться, — зашамкал он и щелкнул каблуками.
Он представлялся совсем как в старину в светском обществе. И выглядело это на серой, захламленной площади среди серых глиняных мазанок совсем нелепо.
— Честь имею… — сказал старичок. — Разрешите представиться? Князь Орбелиани, Николай Луарсабович, капитан Мингрельского шестнадцатого гренадерского, его императорского высочества великого князя Дмитрия Константиновича полка, князь Орбелиани, ныне телеграфист хелендинской конторы индо–европейского телеграфа… Петр Иванович, если не ошибаюсь… Приятно встретиться в нашей дыре с русским интеллигентом… Наслышаны–с, наслышаны–с. Весь Хорасан только о вашей экспедиции и говорит. А вы при исполнении, так сказать, своего долга… — Он кивнул в сторону тела мальчика. — Мрут, как мухи мрут. Невежество, нищета, голод…
Он не дал доктору говорить и потащил его в сторону.
— Прошу–с, пройдемте… Нет–нет, лучше ко мне. Рад помочь… изгладить, так сказать, тяжелое впечатление. Но вы, медики, привыкли и не к таким пейзажам… заживо гниют–с… пардон… отвратительно и печально… Азия… дикость. Тут не такое увидите. Хотите посмотреть виселицу… всенародная казнь… Именем аллаха полагается держать стадо в страхе аллаховом…
Они прошли в глинобитную, но очень чистенькую комнату.
— Прошу, вот наши аппартаменты. Увы, нищета! В сундуках шахиншаха ржавеют мертвые миллионы, а мы, русские аристократы, в грязи, блохах, песке…
Захлопнув входную дверь, князь–телеграфист мгновенно сменил тон.
— Пока кто не явился… Я, как русский интеллигент, как русскому интеллигенту скажу… Я патриот, отсюда все поймете.
Он запер дверь на задвижку.
— Так–то лучше. Глаза и уши шахиншаха всюду. Еще хуже господа англосаксы. Доверяют мне вроде: белогвардеец как–никак… А черт их разберет! Так вот я хотел…
Снова князь–телеграфист прислушался и, сделав таинственные глаза, прошептал:
— Где ваш дервиш?
Усмешка пошевелила усы доктора. Он покачал головой.
— Понимаю… Тайна! Ловкий ход. Хотите наставить нос господам британцам. Понимаю… Но, слово русского офицера, я с вами. России служил верой и правдой. Помощник командира полка. Замечательный полк. Мингрельский… Следите за мыслью?.. Овеян славой… Георгиевское знамя за взятие турецкой крепости Ахал Калача. Аристократы считали за честь у нас служить. Почти гвардия. А здесь до тошноты все надоело, до рвоты! Персидские сатрапы, британские сэры… больно видеть… Терзают нас, россиян, сволочи, прохвосты. И телеграф… линию Мешхед — Турбет — Хаф Сеистан в девятьсот втором — четвертом мы, русские, на средства русского правительства строили… А кто пользуется? Англичане да персюки. А я, русский офицер, у них в холуях. Морщитесь? Ради бога, не говорите только. Не обижайте. Но я жажду насолить этому ряженому, чертовой знаменитости, мерзавцу Джаббару в арабском бурнусе… Воображале… Вы молчите? Пренебрегаете…
— Я слушаю. И, извините, я совсем не морщусь. Я вас слушаю внимательно и… не все понимаю.
— Мотайте на ус. Мотайте. Человек, которого вы притащили из соляного болота, — фигура. За ним бегает вся шахиншахская полиция… жандармерия… Тахминат! Это их охранка, так сказать. Бегают… мечутся… ха–ха! Суетятся. По всем линиям из Хафа на все посты даны депеши: хватать и не пущать. Сам их телеграммки отстукивал на «морзе»… Догадываетесь? Хватать!
— Кого? — Доктор не спускал глаз с князя, но ничем не выдавал своего беспокойства. А оснований для беспокойства было предостаточно.
— Дервиша! Через границу из Афганистана перешел дервиш. Он не дервиш. Он агент, шпион большевиков.
— Не знаю никакого дервиша.
— А человек, которого видели на соляном озере?
— Санитар экспедиции.
— Те–те–те, голубчик. Все знают, и жандарм здешний знает: у вас такого санитара не было, и вдруг… Вы едете мимо чертовой трясины Немексор, по южному берегу, и у вас вдруг оказывается новый санитар. Из трясины. А на северном берегу из–под носа жандармов улизнул опасный дервиш. Здорово, а? В болоте черти, а? Водятся? В чертовой трясине черти?
