Зуфар стоял на гребне тридцатиметрового бархана и смотрел с него на зеленое дерево, на расстилающуюся прямо перед ними невообразимо яркую и чистую зелень пальвартских полей и садов, на широчайшую гладь мутной Аму–Дарьи. Прохладная струя речного ветра проскальзывала временами сквозь сухой зной песков. Сколько воды! Только человек пустыни так ценит, так понимает воду. В тесных оазисах люди задыхаются без воды. Доля поливной воды — «бир су» — в пустыне измеряется днем по тени от воткнутой в землю жерди, а ночью по движению звезд. В иных местах зажигают жгут из крученого хлопка, засунутый в щели глинобитного дувала. Сгорает жгут, и кончается «бир су»…

Джаббар ибн–Салман не понял, что говорил Зуфар об Аримане. Откуда дикарь пастух знает об Аримане?..

Араб без движения лежал на песке внизу, когда до него донесся возглас: «Вода! Вода!» Эти слова подстегнули его, и он вполз на бархан и тоже увидел воды Аму и зелень деревьев. Он смотрел перед собой воспаленным взглядом. Серыми высохшими губами шептал: «Мираж… Все мираж…»

Но и сады Пальварта, и воды Аму–Дарьи ничуть не походили на мираж. Опыт Зуфара, его знание пустыни спасли Ибн–Салмана от гибели в песках Каракумов. Он знал это, но не желал признать. Полжизни он провел в пустыне, но смотрел на пустыню как на врага. Зуфар знал, что пустыня для человека — мать, суровая, порой жестокая, но родная, кормящая мать. Она поит его водой своих соленых колодцев, она согревает его огнем костров из сухой колючки, она кормит его мясом овец, она одевает его в верблюжью шерсть. Тысячи и тысячи людей живут в пустыне, и не знают другой жизни, и радуются, что живут в пустыне. Истый сын пустыни не заблудится в барханах, не падет духом, не побоится зноя, не умрет от жажды… Ибн–Салман не был сыном пустыни. К такому убеждению пришел Зуфар. Ибн–Салман имел крепкие мышцы, непреклонную волю. Но для него пустыня была не матерью, а врагом.

Если бы не Зуфар, он не дошел бы до Аму–Дарьи, он погиб бы от жажды. Если бы не Зуфар, он умер бы безропотно по ту сторону последнего бархана, у его подножия, в ста шагах от первого дерева Пальвартского оазиса и первого протекающего тут арыка с мутной, но такой живой водой Аму–Дарьи… Если бы Зуфар тогда не закричал на вершине бархана «Вода! Вода!», Джаббар так и остался бы лежать на раскаленном песке, намотав поводья на руку вырывавшегося благородного своего, но вконец измученного коня. Так бы он и лежал и смотрел на крутой песчаный подъем и не знал бы, что за этой горой песка течет море воды, море жизни. Умер бы он, погиб бы его конь, который настолько обессилел, что не мог сдвинуть с места своего полумертвого хозяина, сколько ни тянул повод… Но какова воля жизни у человека! Едва до ушей Джаббара донесся с верхушки бархана слабый вопль «Вода!», он, шатаясь, встал и поплелся вверх.

Зуфар уже напился и отдыхал на зеленой траве у арыка, когда спустился с бархана Джаббар и, погрузив лицо в воду, с жадностью начал пить. Он пил… пил… пил… Конь тоже пил, шумно втягивая в себя воду. Они пили. Ибн–Салман пил еще и еще… Он не видел внимательных черных глаз, смотревших на них.

Зуфар давно уже их заметил. Заметил он и то, что они принадлежат курносой десятилетней девочке, с любопытством следившей за тем, как они спускались с бархана к арыку.

В остреньких глазах девочки любопытство сменялось тревогой, тревога интересом. Не каждый день детям оазиса приходится видеть незнакомцев, явившихся нежданно–негаданно из самых недр пустыни. Девочка пряталась за глиняным дувалом и, видимо, чувствовала себя не очень уверенно. Ежеминутно она оглядывалась на стоявшую поодаль юрту.

Пугливая девочка так забавно таращила глазенки, что Зуфар невольно ей подмигнул. Девочка испугалась. Голова ее исчезла за краем дувала, и кусочки глины посыпались на землю.

От шороха Джаббар встрепенулся. Вода вернула интерес к жизни. Он сел и беспокойно огляделся.

— Что это могло быть? — тревожно спросил он.

Зуфар не ответил. Его внимание привлекло облачко пыли на далекой дороге, скрытой стволами шелковицы.

Порыскав глазами, Джаббар остановил взгляд на лошадях. Удивительно быстро животные оправляются после тяжести лишений, приходят в себя. Оба коня щипали траву, весело помахивая хвостами.

— Отличные кони, — проговорил Джаббар. — С такими конями любое пари можно выиграть.

Пари не интересовало Зуфара. Он улыбнулся девочке, совсем осмелевшей и забравшейся на дувал. Девочка была прехорошенькая. Она тоже улыбнулась, и на гранатовых от румянца щечках у нее получались премиленькие ямочки. Добрая улыбка Зуфара успокоила девочку, и она совсем была не прочь заговорить с этим молодым красивым джигитом, неожиданно свалившимся с бархана прямо на берег их арыка.

— Придется их… ликвидировать, — вдруг прозвучал голос Джаббара.

От неожиданности Зуфар даже вздрогнул:

— Ликвидировать? Вы сказали: «ликвидировать»! Кого?

— Наших коней. Пристрелить… Однако нельзя стрелять. Услышат…

— Стрелять? Зачем стрелять коней?

— Человека на коне видно далеко… Привлекает внимание… У вас длинный нож. Придется вам заняться…

— Не понимаю. Разве можно! Если бы не ваш «араб», ваши кости уже растащили бы шакалы… Разве можно?..

— Узбеки едят конину… У вас есть пастуший опыт. Кончайте, и пошли. Нам до заката надо на ту сторону. А река широкая… Ну!

— Нет!

— А я говорю…

— Если нельзя верхом, оставим их…

— Чтобы через час весь оазис знал о подозрительных всадниках, бросивших лошадей… Ну нет.

— Ну тогда продадим коней отцу вон той девочки… Салоры знают толк в конях.

— Что! Какая девочка? Какие салоры?

— Вон из той юрты, а дочка его улыбается нам вот с того дувала.

Джаббар побледнел и весь затрясся. Он с таким ужасом уставился на девчонку, что она мгновенно спряталась.

— Доченька! — окликнул ее Зуфар. — Мы не злые люди. Не бойся!

Но с арабом творилось что–то непонятное. Он по–звериному присел и, не отрывая взгляда от верхушки ограды, лихорадочно расстегивал кобуру.

— Что с вами? — удивился Зуфар. — Да там только маленькая девочка.

— Тем хуже для нее.

Он не спускал глаз с дувала.

— Окликни ее, — пробормотал он, — пусть высунет голову.

Без церемонии Зуфар вырвал из слабых рук Джаббара оружие. Удалось ему это тем проще, что араб ослабел от лишений.

Пустыню они прошли. Они были на Аму–Дарье. Джаббар достиг цели. Он теперь знал, куда идти, где и кого искать. Он прекрасно мог обойтись теперь без Зуфара…

Все эти мысли промелькнули в голове Зуфара. Он вертел маузер и смотрел с сожалением и отвращением на Джаббара. Правильно говорят, что там не люди, а звери… Там — в капиталистическом мире. Только оттуда мог явиться такой зверь, которому ничего не стоит поднять руку на ребенка…

Успокаивало, что с Джаббаром покончено. Да, Зуфар решил. Еще немного, еще несколько часов, и он передаст этого человека в руки советских властей.

От юрты к ним шел неторопливой походкой высокий салор с крючковатым носом и пепельно–седой бородой. Шел он без оружия, совсем по–домашнему. Всем своим видом он показывал, что ему нечего бояться людей, появившихся так неожиданно из песков. Зуфар насторожился.

В те тревожные дни советские работники не разъезжали по пустыне так беспечно. Шедший к ним салор, видимо, запросто общался с подозрительными людьми Каракумов. Кем бы мог быть этот высокий равнодушно взиравший на них салор, не выразивший ни малейшего удивления при виде их?..

Салор прикрикнул на девочку, все еще выглядывавшую из–за дувала, и, подойдя к арыку, приветствовал с другого берега неожиданных гостей из пустыни:

— Салам! Не обращайте внимания на Артык. Ей дали имя Артык — Лишняя, потому что она лишний рот в семье. Поскорей бы выросла. Выдал бы ее замуж… Девчонка глаза мозолит. Даклама — такой обычай. Девчонка мне с вдовой брата досталась. Брата убили в прошлом году в песках… Жена у него с тремя детьми осталась. Ну я по обычаю даклама и женился на ней… Взял вдову второй женой…