Зуфар слушает. Поднимается все растущее чувство тревоги.
А Юсуф Ади уже убежал во двор и осматривает пригнанных только что коней и что–то оживленно объясняет туркменам в малиновых шелковых халатах и белых папахах. В таких халатах и папахах ходит только «ак суяк» — «белая кость», племенная знать. Таких Зуфар с детства ненавидит за высокомерие и надменность. Зуфар отлично знает, что это степные феодалы, враги трудящихся. Калтаманские набеги на кишлаки и колхозы возглавляют белопапашники.
Белые папахи оживленно спорят с Юсуфом Ади. Все они с маузерами и винтовками, которых они не снимают с себя даже здесь, в доме.
В Мешхеде и по дороге в Келат в маленьком селении Зейна Дилли Зуфар слышал разговор о войне в Туркменской степи, но мало ли слухов ползает по базарам и караван–сараям.
Надо осторожно разузнать, повыспросить у старика Юсуфа Ади. Он, наверно, знает. Он все знает.
Белые папахи уехали. Юсуф Ади скоро вернулся в комнату. И Зуфар подивился его силе и здоровью. Старик даже не запыхался. Грудь его, точно кузнечные мехи, равномерно вздымалась и опускалась.
Сколько ему могло быть лет? Свежее лицо, почти лишенное морщин, юношеские глаза, здоровенные лошадиные зубы, прямой юношеский стан, громкий гулкий голос — все заставляло думать, что Юсуф Ади не вышел еще из цветущего возраста… А ведь почтенному келатцу никак не могло быть меньше восьми десятков. Оглушительный хохот его слышался то в эндеруне — женской половине, то в конюшне, то в винограднике за домом.
Он и сейчас хохотал, потирая руки.
— Хо–хо–хо! Ты послушай только, сынок. Губернатор прислал своего ублюдка сборщика налогов за деньгами, — говорил он. — Губернатор имеет наглость требовать с моих крестьян налоги… Губернатор забыл, что мы, йезиды, испокон веков плюем на законы. Пехлевийский сборщик посмел бить своей «прогрессивной» нагайкой моих людей. Ну, я ему не спущу…
Юсуф Ади высказал сожаление, что уезжает в Дерегез до вечера и вынужден расстаться с дорогим внучком.
— Я мигом… Отдохни здесь, понежься, а завтра мы поговорим о деле… о хорошем деле. Просветить тебя надо… Шахр Бану воспитала тебя в честности и добродетели, только баба она. Нашего йезидского закона не знает. Завтра поговорим… Дай только мне разделаться с господином губернатором. Молокосос, большевой!.. Осмелился протянуть руки к моему Келату…
Юсуф Ади уехал, оставив Зуфара размышлять, что он имел в виду, говоря о губернаторе — «большевике». Но и губернатора и большевиков Юсуф Ади явно не любил…
И вдруг мелькнула мысль: надо уходить, и как можно скорее… Надо пользоваться моментом, пока старика нет. Или лучше подождать Ибн–Салмана.
Джаббар ибн–Салман задержался в Тегеране, но предупредил, чтобы Зуфар ждал его.
Надо ли ждать? Что–то в последнее время Зуфара все чаще охватывали сомнения. Кое–какие дела и слова Джаббара ибн–Салмана вызывали не то чтобы сомнения или недоверие, но… Так или иначе Зуфар обрадовался, когда араб послал его вперед в Келат, а сам остался в столице. Зуфар упрекал себя, называя неблагодарным, вспоминая, как благородно вел себя Ибн–Салман, старался думать только хорошее. И все же… Не лучше ли не ждать? Уехать. Граница совсем рядом.
Он пошел в конюшню. Ничего удивительного, если он возьмет коня и прокатится верхом по горам. Как–никак хозяин дома его родной прадед.
Зуфар довольно отчетливо представлял, как добраться до границы. Она близко, рукой подать…
Старик Юсуф Ади успел похвастаться своим Келатом — оплотом рода Сиях Пуш. Островерхие вершины тесно обступили котловину, по дну которой струились воды речки Келат Чай. Наружные откосы кряжа падали почти отвесно и были совершенно недоступны. Въезд и выезд из котловины имелся только через ущелья. Название одного из них — Дербент–и–Аргувани — Зуфар хорошо запомнил, ибо по нему шла контрабандная тропа к железнодорожной станции Душак в родных пределах Советской Туркмении…
В конюшне коней стояло немало. Но конюх Меред имел строгий наказ Юсуфа Ади никому их не давать, даже Зуфару.
Меред так и сказал:
— Даже вам…
И Зуфар почувствовал что–то неприятное в этом «даже».
Он хорошо сделал, что не обиделся. Тем самым он снискал симпатии Мереда и смог многое узнать. И прежде всего ему сделалось понятно, почему приказано не давать коней даже ему.
— Вы не смотрите, господин, на горы Келата. Одна видимость, — сказал почтительно словоохотливый конюх Меред, — тот, кто местность нашу знает, всюду может проехать верхом, а пешком пройти и подавно. Речка Кельте Чинар пробирается к русской железной дороге у Аннау, ручей Гульзар — к станции Артык, а поток Зенгинанлу прорывается к станции Коушут. Тут я все исходил с опиумом, тюками чая и индийской кисеей, когда еще Советов не было, а урусы смотрели на контрабандистов сквозь пальцы… Я даже по речке Арчинян–су к станции Каахка пробирался, и ни один пограничник меня не видел и не слышал… Только пузатые да безногие скажут, что из Келата и мышь не выберется. Но Келат место хорошее, неприступное. В старые времена великий царь Персии Надир–шах избрал Келат своим жильем, чтобы у него не отняли сокровища, которые он награбил милостью всевышнего в Индии и Багдаде. Надир–шах построил здесь роскошный, весь в самоцветах дворец, да только своим тиранством прогневил Мелек Тауса — и дворец от землетрясения в щебенку рассыпался… В Келат трудно войти, а выйти ничего нет легче… Я все тропинки знаю. Тут недавно с вашим дедушкой все объездили верхом… Ваш дедушка подряд взял у шахиншаха — дорогу к русским пределам прокладывать для пушек… Да, каждую тропу, каждый перевал исходили мои ноги. Тут хоть и полицейский пост, хоть и жандармы есть, хоть и таможенники с револьверами по дорогам таскаются, мы на них даже и плевка жалеем. Слепые кроты… Где захотите, там и пройдет старый Меред… И все тут.
Для большей убедительности старик нет–нет и ударял себя с силой в грудь. Зуфар слушал его жадно.
— А где ночью стоят дозоры полиции? — спросил он.
— Господин очень любознательный, — вдруг спохватился Меред. — Охо–хо! Старик Меред бедняк, у старика Мереда ноги не ходят. Старик Меред ничего не говорил… Меред пашет землю деревянным азалом на солнышке… Пот проливает. Пять батманов семян ячменя посеет да половину урожая господину доброму Юсуфу Ади отдает… Попробуй не отдай. Железный старик Юсуф Ади, и в железной руке у него железная палка. Да еще девять батманов десятнику нашего селения надо отдать, а потом десять батманов мирабу*. Ох, еще батман тому, кто гоняет воробьев, а еще один батман сатане Мелек Таусу. Один батман подметальщику улицы… Тяжело жить бедному Мереду… После восстания кругом голод. Хлеба нет. Люди — да смилуется аллах! — едят людей. Раб Меред под пятой Юсуфа Ади. Плати пять туманов великодушному нашему благодетелю Юсуфу Ади, один батман масла да еще три пуда маковых головок, два вьюка дров, два вьюка степной колючки, две тыквянки кунжутного масла для светильников, четыре курицы, два десятка яиц… Только кур и яйца мне хозяин Юсуф Ади засчитал за работу конюхом да еще сказал, что я могу не отдавать козу… Велика милость горбана Юсуфа Ади. Хороший человек Юсуф Ади. Великий ученый. Йезидский эмир он. Потомок самого Йезида. Власть ему дана не от шаха из Тегерана, а от святыни Баальбек… Имеет Юсуф Ади право жизни и смерти. Говорит нам: «Делай то и не делай это». Хороший человек Юсуф Ади, не принуждает он старого Мереда, как других крестьян, строить ему дом, кормить его и его слуг и псарей на охоте, гонять дичь с Арчевой горы, поправлять мосты и дороги… Хорошо еще, теперь Юсуф Ади не заставляет нас по ночам в темных ущельях дороги «чистить». Посылает людей помоложе и покрепче с купцами запоздавшими «разговаривать»… Добр и милостив Юсуф Ади к старику Мереду… А почему? А потому, что Меред знает все тропинки, все дороги, все перевалы. Знает, куда и как отвезти опиум, чай, духи, французские чулки. Нет контрабандиста, равного по искусству Мереду, рабу горбана Юсуфа Ади, нашего благодетеля. Тёмен Меред, но знает, что русские женщины любят чулки фильдеперс «Виктория», знает и кому в Ашхабаде и Геок Тепе можно за хорошие деньги продать порошки морфия или кокаина. Будь же добр и милостив ко мне и ты, молодой господин… Не знаю я ничего про полицию… Не знаю, не знаю… Что ты хочешь от старика Мереда, господин?
