Но почему же простаивают станки? Геннадий медлил уходить, ему не хотелось оставлять свой станок умолкнувшим, одиноким.

Около него появились начальник цеха и мастер. Они тоже смотрели на неработающие станки, как бы пересчитывая их. До Геннадия долетел отрывок разговора:

— Н-да, — медленно произнес начальник цеха. — Многовато. Как бы не отразилось на плане месяца.

— А когда дадут новых? — спросил мастер.

— Да отдел кадров раньше, чем через неделю, не обещает…

— Неделю?! — ужаснулся мастер. — Неужели неделю будут стоять?

— А что ты сделаешь! Не хватает людей…

Геннадий догадался, что речь идет о замене выбывших новыми рабочими. Вспомнился Малахов, озабоченность, с какой парторг делился с Геннадием своими соображениями насчет того, как разрешить проблему нехватки станочников.

Неделю… Значит, и его, Геннадия, станок тоже будет простаивать без дела одну смену из трех. Плохо. В такое-то время!

Беседующие повернулись, намереваясь уходить. Внезапно будто кто-то подтолкнул к ним Геннадия. Заступив им дорогу, он поспешно сказал начальнику цеха:

— Разрешите мне отстоять вторую смену?

— Вторую смену? Где? — не поняв, удивился тот.

— На своем станке. Лапшина-то нет.

Начальник, уразумев, переглянулся с мастером, который, нахмурясь, мерял взглядом Геннадия так, словно видел в первый раз. Мастер не забыл прогула, случившегося как раз в его смене.

— После ночной-то смены? Не трудно будет? — принялся допрашивать начальник, соображая, какую пользу для цеха можно извлечь из просьбы Зворыкина.

— А хоть и после ночной! Что такого?

— Да это, пожалуй, верно. Силы да выносливости тебе не занимать… Какое твое мнение, Евлампий Ильич?

Мастер в ответ на этот вопрос еще раз испытующе оглядел молодого фрезеровщика с ног до головы, как бы не доверяя ему, пожевал строго губами и неопределенно пробурчал:

— Оно конечно, если…

— Ну что «если»? Пускай встает!..

Повторять не потребовалось. Испытывая какое-то волнение, — словно собирался работать впервые! — Геннадий без промедлений шагнул к станку, с привычной сноровкой быстро заправил деталь, оставшуюся необработанной от предыдущей смены, и — не прошло минуты — станок уже гудел, содрогался в режущем усилии.

Геннадий запустил такую подачу, что впору поломаться инструменту. Впору, да не ломался. Хорошее знание своей профессии помогало Геннадию. Он хотел не только выстоять вторую смену подряд, но обязательно достичь высокой производительности. Фреза дымилась, обгладывая металл, мотор напряженно рокотал. С каким-то ожесточением: Геннадий заставлял станок работать с предельной нагрузкой, сам чутко прислушиваясь к его голосу, ощущая удовлетворение и словно бы даже облегчение от того, что поступает так.

Эх, если бы товарищи уезжали позднее, ну, окажем, через месяц, два! Он делом доказал бы, что достоин быть с ними. А сейчас — что сделаешь за два дня?

Но — все равно, все равно… Он снял обработанную деталь, поставил на ее место другую.

Мастер и начальник цеха, понаблюдав за ним минуту или две, давно ушли. Геннадий слышал, как начальник цеха, уходя, обронил в сторону своего спутника, но достаточно громко, чтобы донеслось и до того, о ком говорилось:

— Пускай. Я бы на его месте не то, что…

Дальнейшее Геннадий не расслышал. Он был благодарен начальнику за то, что тот внял его просьбе, и немного сердит на мастера за проявленную нерешительность, хотя понимал, что сам виноват в ней. Скоро он забыл об этом и продолжал работать, как всегда.

Перед концом смены в цехе зачем-то появился Пастухов. Походил в отдалении, перемолвился с одним; с другим из работающих и затем, остановившись за спиной Геннадия, сказал непринужденно, как будто между ними ничего не произошло:

— Привет, Геня!

Геннадий, не оборачиваясь, кивнул.

Что ему надо? Геннадий все еще был зол на приятеля, хоть кое в чем тот и оказался прав, все еще не мог укротить свой характер.

— Ну, как две смены? Трудно?

— Могу три… — буркнул Геннадий, и тут же мысленно укорил себя: опять! опять за прежнее: «мне все нипочем!» Пожалуй, та же мысль прозвучала и в словах Пастухова, протянувшего с сомнением:

— Ну-у! Три будет лишковато!

Геннадий сделал вид, что очень занят — разговаривать некогда. Впрочем, ему и в самом деле было некогда. Для того и остался, чтобы работать, а не балясничать. И он очень выразительно изобразил это всей фигурой, напряженно пригнувшейся к станку, подчеркнуто-сосредоточенным выражением лица.

«Что ты перчишься?» — вертелось на языке у Пастухова, но он сдержался и вместо этого опять спросил:

— Отстоишь сегодня, и на этом конец?

— Почему конец? — с ноткой раздражения отозвался Геннадий, продолжая пристально следить за фрезой, всем своим видом говоря: «Да что ты ко мне привязался? Отстань!» — Буду стоять и завтра, и послезавтра… — ответил он после паузы. — До тех пор, пока не дадут сменщика!

— А как твое мнение: не следует пригласить к участию в этом деле и других?

Сегодня Пастухов уже не изображал из себя «большого начальника». Сегодня он советовался, будучи заинтересован в чем-то.

— А что мне их, за уши тянуть? — снова после паузы, нехотя ответил Геннадий, медленно соображая, что может скрываться за этим вопросом Николая.

— Почему за уши? Можно обойтись и без ушей.

Пастухов постоял еще с минуту и ушел. Если Геннадий до сих пор был раздражен на приятеля, то Пастухов, как всякий формалист и начетчик, считал себя кругом правым и не испытывал ни малейших угрызений совести. Прием, оказанный ему Геннадием, был не слишком любезен, однако выражение лица комсорга говорило, что он доволен.

На следующий день Геннадий, уже никого не спрашивая, как будто так и должно быть, отстояв за станком полагающиеся восемь ночных часов (всю эту неделю он работал в ночь), сразу же после гудка сменил инструмент, смахнул стружку, приготовляясь работать дальше, пустил станок, разогнулся, чтобы дать роздых спине, и только тут обнаружил, что не он один — многие другие из числа молодых рабочих тоже остались на вторую смену у станков.

Вот здо́рово: оказывается, у него уже нашлись последователи!

Радостно взволнованный этим открытием, он оглядывался по сторонам и, бросив случайно взгляд вверх, прочитал на плакате, незамеченном им раньше, почти над самой своей головой:

Вот оно что. Стало понятно, зачем накануне приходил Пастухов. Факт — его работа.

Вместе с радостью опять шевельнулось нехорошее чувство против Николая. «Плакатики выставлять он — мастер. А вот поговорить по душам…» Но тут же Геннадию, сделалось стыдно за ту нарочито холодную встречу, которую он устроил вчера Пастухову. Сказал укоризненно: «Эх, Генка, еще мало учили тебя? Хватит бы топорщиться! В общем-то ведь: — польза!»

«Наверно, ему начальник цеха сказал», — продолжал он думать про Пастухова. — Позвонил по телефону и сказал…» Так было уже однажды, когда Геннадий поставил производственный рекорд.

Он почувствовал благодарность к людям, которые думают, пекутся о нем. В другом свете предстали мелочи, на которые сперва не обратил внимания. Заготовки еще до начала смены были подвезены к его станку. Небось, приказал начальник. И фрезы в инструментальной кладовой ему выдали одному из первых, без задержки, хотя у окошка стояла куча станочников. А это уже мастер позаботился. Геннадию разом стала ясна вся картина.

С этим чувством он и приступил к работе, вернее, продолжал ее. Потом вспомнил, что до проводов товарищей осталось немногим больше суток, и радость его стала быстро угасать…

В перерыве, в столовой, его окружили станочники. Кое-кто покряхтывал: не шутка — проработать кряду двенадцать часов (оставалось еще полсмены)… Геннадий, глянув с легкой усмешкой на одного сверху вниз (тот был маленького роста), промолвил снисходительно: