— Это же ненормально, — проревел Эвальд, — видеть, как двое озабоченных больных держатся за ручки в общей комнате! Над ними потешаются все кому не лень — врачи, санитарки, сестры. Я чуть сквозь землю от стыда не провалился!

Прежде я думала, что жена Эвальда алкоголичка, но мое подозрение не подтвердилось. Бернадетта страдала лекарственной зависимостью и потребляла транквилизаторы сверх всякой меры. И в данный момент она как раз проходила лечение от этой своей страсти методом воздержания.

— Надо полагать, что здоровье Бернадетты идет на поправку? — поинтересовалась Аннелиза. — Любовь порой творит чудеса.

Эвальд ничего не хотел об этом слышать.

— Подай на развод, — посоветовала я. — По своему опыту знаю, что спустя некоторое время жизнь налаживается.

— Я не могу себе этого позволить. Забудьте о моей жалкой пенсии! Дом принадлежит Бернадетте, у нее есть деньги. Я что, должен окончить свои дни в нищете? Да я лучше своими руками придушу эту святошу!

Так, это уже ближе к делу. Мы с Аннелизой перекинулись взглядами и послали Эвальду приветливые улыбки.

Семья Аннелизы проживала под одной крышей с дедушками и бабушками; домик был хоть и небольшой, но многоэтажный. Когда моя подруга праздновала день рождения, то приглашенные дети были вынуждены прятаться либо на чердаке, либо в подвале, либо в одной из двух квартир. Игра в прятки была у нее любимой, наверное, потому, что она имела перед нами значительное преимущество, поскольку лучше знала все укромные места в родном доме. Но чаще Аннелиза выражала желание «водить», и мы носились по дому, чтобы найти самую скрытую норку. Помню, какая меня охватывала паника, пока я, согнувшись в три погибели, пряталась под пахнущей чем-то кислым кроватью дедушки, среди паутины и рухляди в кладовке, в деревянном чане в прачечной, а то и в испачканном землей картофельном ящике в ожидании, когда меня обнаружат. Мне не нравилось, когда меня находили сразу, поскольку тогда бы считалось, что мое укрытие было слишком нехитрым, но, с другой стороны, еще больше я боялась, что меня вообще не отыщут, и я сгнию в подвале.

Мои страхи не являлись такими уж абсурдными, ведь в нашей школе уже был жуткий случай подобного рода: во время перемены одиннадцатилетний паренек укрылся в подвале от мстительных одноклассников, угрожавших ему побоями. Но выйти не успел, потому что ничего не подозревавший старший дворник вскоре закрыл подвал на замок. Дело происходило летом, школу не топили, и в подвал редко кто заглядывал. Паренька нашли в последний момент, когда он едва не умер от жажды.

Вот уже несколько дней, как эти давно, казалось бы, забытые страхи вновь ожили. Эвальд потерял интерес не только к прогулкам по парку, но и к самому шветцингерскому замку. Наконец мы заставили-таки себя выйти на прогулку и у входа записались на экскурсию. Естественно, охотничий замок курфюрста Пфальцского не тянул на второй Версаль. Кроме прочего, в нем не было пышных залов, его покои, которые скорее можно было назвать скромными, Карл Теодор и супруга Елизавета Августа оборудовали для гостей. И все же было в его внутреннем убранстве некое очарование.

В XVIII столетии просители, как и сегодняшние туристы, чтобы попасть в спальные покои или кабинет князя, следовали через два вестибюля. В первом, где принимали подданных из низших сословий, пол выстлан грубыми досками, стены выкрашены, а мебель проста и целесообразна. Тех же, кого допускали во второй, встречало уже более элегантное убранство. Здесь стены были затянуты набивной хлопчатобумажной тканью с рисунком. Однако паркет и шелковые обои можно было видеть лишь в примыкающей спальне.

Лично мне больше всего нравились грациозные потолочные росписи в письменном кабинете княгини, где она пудрилась, и в ее гардеробной, а также очаровательная кофейная комната. Но изящная мебель, захватывающие виды из окна и рассказы о придворном этикете не завораживали Эвальда, как большинство туристов. Его больше интересовали массивные, тяжелые сундуки в приемных, которые служили в качестве писчих столов или архивов бумаг. Чтобы хоть как-то приукрасить сундуки, их накрывали ситцевыми покрывалами. Дежурные и, надо думать, до смерти устававшие лакеи могли, приподняв тяжелое покрывало, незаметно залезть в ящики для постельного белья, а когда потребуется — быстро снова оказаться на своих постах. Как бывший инженер, Эвальд умел ценить практичные решения подобного рода.

— В таком сундуке у меня бы развилась клаустрофобия, — сказала я, — это все равно что очутиться в гробу!

Эвальд кивнул и шепнул мне на ухо:

— Ты навела меня на одну мысль! Если положить сюда труп, то его найдут очень не скоро.

Я не могла с ним согласиться. Запах тления не заставит себя долго ждать.

— Давай немного подождем, пусть туристы пройдут дальше, потом я незаметно приподниму покрывало, — тихо произнес Эвальд. — Я проверю — заложу здесь бомбу замедленного действия! — Порывшись по карманам, он достал кусок лимбургского сыра и ухмыльнулся, как школьник, когда я в ужасе закачала головой. Вонь от сыра пробивалась через упаковку.

— Староваты мы для таких проказ, — заметила я. Если нас, двух пенсионеров, арестуют в почтенном музее за детскую выходку, то мы окажемся не просто в неловком положении. Ко всему прочему я, как на беду, еще и живу по соседству с замком.

У меня возникли подозрения, что это могла быть вовсе не шутка. А если Эвальд на полном серьезе подыскивал сухое местечко, куда можно пристроить задушенную собственными руками Бернадетту? Она, похоже, все еще ни о чем таком не подозревает и, наверное, радуется, что со здоровьем нелады и у нее появился предлог подольше задержаться в клинике. Но с тех пор как Бернадетта сошлась с этим любителем кантат, Эвальд стал навещать ее реже. Однако и не уезжал насовсем.

Вчера я видела странный сон, о котором не могла никому рассказать: будто мы едем втроем в кабриолете, Эвальд, как Кэри Грант, сидит за рулем, Аннелиза поет знаменитую песню Софи Лорен «Presto, presto, do your very besto». Мне шесть лет, я скачу на заднем сиденье и громко подпеваю в припевах: «Bing, bang, bong». Эвальд с Аннелизой — мои родители, и они пребывают в прекрасном настроении. Мне нравится быть у них избалованной дочуркой, я ощущаю их заботу, я в надежных руках, и мне хорошо. Папа везет на себе семью, мама готовит.

Я проснулась с мыслью, что недавно мы в очередной раз смотрели этот старый фильм. Пожалуй, было бы разумнее и в настоящей жизни принять нейтральную роль, а не изображать тайком Софи Лорен. Во сне я была счастлива, и мои родители относились ко мне не как к назойливому и вечно докучающему обстоятельству. Так кто нам, троим, мешает добиться гармоничного существования на этой основе?

Гардероб Аннелизы снова заиграл пестрыми красками: киперовые брюки в красно-зеленую клетку, розовые летние туфли из лакированной кожи, голубая «русская» блузка и рукавицы для работы в кухне с серебряным отливом.

— А теперь у нас на повестке дня вопрос жизни и смерти, — говорит она, вызывающе поглядывая на Эвальда. — Нас ждет крапива. — Тот послушно достает из машины перчатки из оленьей кожи и встает перед своей повелительницей. Все-таки она сменила свои смешные туфли на резиновые сапоги.

Я тоже отправляюсь в сад и делаю скромный букетик из ползучих настурций. Они дают оранжевые, желтые или алые бутончики, а почти круглые светло-зеленые листочки в шарообразной стеклянной вазе вообще будут смотреться великолепно и украсят мою спальню. Замечаю, что Аннелиза со своим помощником занимаются не только выпалыванием сорняков. Они срезали кучу ростков мяты, связали в пучки и развесили их вверх корнями в сарае для инструментов. Мне стало любопытно, и я решила рассмотреть поближе урожай нынешнего года. В сарайчике, судя по состоянию, уже не одну неделю сушились не только травы для разнообразных чайных отваров, но также приправы и всевозможные цветы. Семенные коробочки безвременника осеннего, стебельки живокости, маковки и ветки рябины создавали прелестную картину. Аннелиза уже сейчас думает о зиме. Когда наступят холода, и в саду не останется ни одного живого цветка, она будет составлять букеты и композиции из высушенных цветов и трав. Откровенно говоря, мумифицированные цветы мне нравятся не больше, чем венки из цветов шиповника и высушенных фруктов на проволочном каркасе. Впрочем, о вкусах не спорят.