— За сколько сегодня ее можно продать? — поинтересовалась подруга, и в ее глазах загорелись алчные искорки, знакомые мне по моим клиентам.
— Оправа на обратной стороне немного помята, — сказала я, — и содержание золота небольшое, что сказывается на стоимости. Если хочешь продать брошь из рук в руки, то можешь просить примерно пятьсот евро. В серьезном магазине нечто подобное будет стоить, разумеется, дороже, ведь им тоже надо что-то на ней заработать.
На ее лице отразилось легкое разочарование. Аннелиза рассчитывала на более крупную сумму, но старинные украшения больше не в моде, и у молодых женщин не пользуются спросом.
Я поспешила утешить:
— С фамильными украшениями расстаются те, кто не почитает предков, либо кто голодает.
— Надо знать цену, чтобы при разделении наследства не обидеть никого из детей, — произнесла в оправдание Аннелиза.
От этих забот я избавлена, ведь у меня только Кристиан — единственный, кто претендует на то, что мне дорого.
И я терпеливо стала объяснять ей, что подобную брошь надо носить на лацкане черной кофты или жакета, где она будет смотреться наиболее выигрышно. Свои цветочные клумбы Аннелиза оформляла безупречно, с уверенностью лунатика, но когда принималась за себя, то вкус ей отказывал начисто. Похоже, она и сама это подметила. Вот и сейчас немного застенчиво призналась:
— Еще в школьные годы я восхищалась тобой, потому что ты всегда красиво одевалась. А ведь семейный бюджет у твоей мамы был не больше, чем у моей. А после того как ты неплохо заработала на старость, стала одеваться еще элегантнее. Даже можешь себе позволить носить все, что захочешь, — на твоей фигуре все смотрится изящнее, чем на моей.
— Ты от природы более статная, чем я, — заверила я, хотя мы обе знали, что это неправда: каждый день Аннелиза уплетала по плитке шоколада.
Вместе мы частенько вспоминали прошлые времена: на балу, которым заканчивались уроки танцев, мой наряд действительно выделялся самым изысканным вкусом, это подтверждают фотографии. Другие девочки упакованы, как в футляры, в платья с оборочками из сиреневой, бирюзовой и ярко-розовой тафты. На черно-белой фотокарточке этого не разобрать, но Аннелиза была в платье небесно-голубого цвета в зеленый горошек, в нем она немного смахивала на женщину-клоуна. Мама сшила мне длинную юбку из парашютного шелка, она мягко и свободно ниспадала на мои балетки. Я единственная, вставившая розу в свои черные волосы. Я выглядела такой чудесной и неживой, совсем как снегурочка.
Да, именно так. И платье не помогло. Молодых людей, приглашенных из ближайшей гимназии, которые были года на два старше нас, не интересовали юбки и блузки, их больше волновало, что внутри. Никого другого нельзя было так закружить в вальсе, как Аннелизу, никто другой не дерзнул выставить на обозрение такое шикарное декольте, никто не смеялся так задорно, как она, и никто из нас по дороге домой не позволял столь легкомысленно целовать себя.
Отец мне в тот день сказал:
— Было бы разумнее найти другую подругу, Лора! Такую, которая не будет отбивать у тебя парней!
Я высмеяла папу. Мы с Аннелизой были неразлучны, и ничто не могло встать между нами, поскольку я была равнодушна к тем прыщавым подросткам, что вечно вокруг нее увивались. Однако меня здорово задело, что я стала последней, кого пригласили на танец. Видимо, я походила на одну из тех обреченных девиц, кому уготовано подпирать стену.
Аннелиза с этим решительно не соглашалась. По ее мнению, парни просто робели в моем присутствии. Я представлялась им чересчур утонченной и возвышенной, да вдобавок умнее всех остальных.
— Да ну, ты преувеличиваешь, — возразила я, хотя, не скрою, мне было приятно это слышать.
Со своим первым приятелем Аннелиза познакомилась тоже на уроке танцев. Не забуду запах его темно-зеленой в рубчик куртки, которая застегивалась на модную «молнию». В те времена вельвет все еще называли «манчестером», и ткань пахла не как сейчас: если вещь новая, она издавала резкий въедливый запах или гнилостный, если была поношена. Из кармана куртки торчала трубка, чтобы все видели, — это делалось из чистого позерства. Подошвы его ботинок из микропористой резины во время танго повизгивали, на лбу блестели капельки пота, вельветовая куртка назойливо пахла, и ее запах перемешивался с острым ароматом «Питралона» — туалетной воды после бритья.
— Вы только целовались или дошли до обжиманий? — поинтересовалась я у подруги, ведь сейчас уже не имело смысла что-либо скрывать.
— Господи, что у тебя за мысли в голове? — засмеялась она. — В наше время даже поцелуи были невиннее, чем то, что сегодня рассказывают по телевизору в послеобеденное время. Когда он осмелился положить мне руку на грудь, то сразу схлопотал от меня пощечину. Если хочешь знать правду, я не была свободной от предрассудков.
— И как ты в конце концов выпуталась? — Я не могла не задать этого вопроса. У меня, как и у многих, в подобных вопросах были два оставшихся от бабушки советчика: книги «Женщина как домашний врач» и «Половая жизнь женщины».
Видимо, в данной области Аннелиза обладала талантом.
— Многое ведь можно додумать… — признавалась она.
— А как его звали, ну, парня в вельветовой куртке?
— Эвальд, — ответила Аннелиза и почему-то хихикнула.
Некоторое время мы молчали. В открытое окно влетел шмель и разъяренно бился об оконное стекло; наверное, его привлекла пахучая ветка жасмина в вазе. Я не люблю насекомых. У Аннелизы, напротив, благодаря работе в саду не было отвращения ко всяким червякам, улиткам и прочим существам; привычным движением она набросила на шмеля кухонное полотенце и бережно отправила жужжащее создание на волю. Если ее восхищает мое умение одеваться, то меня — ее жизненная энергия. Аннелиза никогда не роптала и не ожесточалась на жизнь, не испытывала угрызений совести. Во снах у нее даже получалось летать, в чем она меня уверяла.
Ну какая женщина, повинная в смерти мужа, может быть столь свободной от угрызений? В случае Аннелизы дело дошло аж до вызова к следователю и полицейского расследования, поскольку вечно хворый Харди умер от отравления.
Аннелиза была отличной поварихой. Когда в девяностые годы кулинары вновь открыли черемшу, Харди заказал в ресторане столь расхваливаемое лакомство и немедленно пришел в восторг от заправленного супа. Вдобавок в местной газете он вычитал, будто лучшей диеты для понижения уровня холестерина нет. С тех пор он стал требовать от жены, не выносившей ни чеснока, ни лука, ежедневно готовить весенний супчик из зелени. Чтобы польстить ей и поддержать в хорошем настроении, Харди утверждал, что ни один элитный повар не приготовит такого вкусного супа.
Правда, экономная Аннелиза не сразу разглядела, что черемша, которую она покупала на рынке, в буйно и большом количестве росла неподалеку. Однажды по недоразумению она вместо черемши сорвала пару листочков осеннего безвременника и приправила свой коронный супчик колхицином. Харди хлебал варево с огромным аппетитом до самого горького конца. Следствие не смогло обнаружить злого умысла в действиях Аннелизы. Когда у мужа начался понос и рвота, опытная домохозяйка не сразу вызвала врача. Сначала она попыталась оказать помощь проверенными домашними средствами. Наибольшие подозрения вызвало то, что сама Аннелиза не притронулась к приготовленному деликатесу. К счастью, хватило свидетелей — я была в их числе, — подтвердивших, что она и раньше никогда не притрагивалась к блюдам на основе медвежьего лука. Домашний врач засвидетельствовал, что у его пациентки уже несколько лет наблюдается желчный камень, из-за чего ей приходится избегать яств, от которых происходит несварение и пучит живот.
А недавно, готовя еду, я забыла про ее связанные с желчным камнем страдания, и все же Аннелиза уплела мою стряпню за обе щеки.
Лишь спустя пару дней я осознала свою бестактность и робко поинтересовалась, как подруга себя чувствует:
