— Эй! — снова кричит она. Входит тот же слуга.

— Подай виски! — приказывает молодая хозяйка. Бутылка стоит на журнальном столике на расстоянии шага. Но Према не хочет делать этого шага.

Сигареты и виски. Это не для кургской женщины. Но Према себя к ним и не относит. Она соприкоснулась уже с другим миром, с тем, что лежит далеко, за океаном. Она считает себя частицей этого мира. Она проучилась целый год в колледже в Филадельфии. Из Филадельфии она привезла рассказы об особняках американских миллионеров, набор мини-юбок и привычку к сигаретам и виски. Диплома она оттуда не привезла. Заниматься было слишком скучно. Если бы можно было крикнуть старому слуге:

— Эй, подай диплом!

Но слуга этого подать не может. И диплома нет, а есть тягучие праздные дни. И эти дни надо убивать чтобы дожить до вечера, когда можно будет «встряхнуться» в английском клубе.

— Скучно мне, — говорит Према. — Скучно, понимаете? Можно что-нибудь сделать, как вы думаете?

Я не знаю, что можно сделать, потому что мне не бывает скучно. Према разочарованно смотрит на меня.

— У тебя есть какое-нибудь желание? — спрашиваю я. — Самое большое?

Према на минуту задумывается.

— Конечно, есть, — уверенно говорит она. — Белый «роллс-ройс». Весь обтекаемый и стремительный. Представьте себе, я мчусь на такой машине по этой скучной деревне — Кургу.

Я представляю. Мне это не трудно сделать. Я уже видела такое. Только был не белый «роллс-ройс», а голубая японская «тайота». И Према за рулем этой машины. Машина неслась на предельной скорости по шоссе, и я успела увидеть только упрямо сжатые губы и глаза. Их выражение я помню до сих пор. Я думаю, что такие глаза бывают у пулеметчиков, нажимающих на гашетку. Только в руках у Премы была не гашетка, а баранка. Но это было уже неважно. Она «простреливала» «тайотой» скучный и ненавистный Кург. Она сводила с ним какие-то счеты. Она мстила ему этой стреляющей скоростью.

— Выбью из миссис Ченгаппы эту машину. Вот увидите! — и непреклонно вздергивает голову.

— Према! Ты рассиживаешься здесь, а я должен с утра загорать на плантации?

Это Кумар. Старший брат. Первенец миссис Ченгаппы. Единственный из троих, кто кончил колледж. Единственный из них, кто может встать с утра и отправиться на плантацию. Там он садится в кресло около сушильни и потягивает пиво из бутылок, стоящих на бетонном помосте. Когда ему кажется, что рабочие двигаются не так, как ему хочется, он кричит на них. Потом ему это надоедает и он отправляется домом. Он — единственная надежда своей матери. Чем-то близкий ей человек. Остальные чужие.

— Бедный мальчик, — жалеет его Ниламма. — Он с утра работает на плантации. А эти все еще спят.

Эти — мистер Ченгаппа, Кетту и Према. Эти предпочитают пить пиво в зале, а не у сушильни. Какая-то невидимая линия фронта делит семью на два лагеря. С одной стороны, мать и Кумар, с другой — отец и Према с Кетту. Я почувствовала эту «огневую линию» в первые дни, но не сразу смогла понять, в чем ее смысл. Сначала мне показалось, что это конфликт между стяжателем и теми, кто равнодушен к деньгам и не утруждает себя их добычей. Потом я поняла, что ошиблась. Ни Кетту, ни Према, ни Кумар не были равнодушны к деньгам. Они их любили. За обеденным столом велись нескончаемые разговоры о деньгах. Из них я узнала, что у всех троих лежит по триста тысяч рупий на счету. Это «заначка». Я выяснила, что вопрос о наследстве еще окончательно не решен, и это их очень волнует. Каждый из них в этой скрытой борьбе сделал свою ставку. Кумар — на мать, так как считает, что, распоряжаясь полновластно плантацией, она сумеет обеспечить его лучше других. Према и Кетту поставили на отца. Ибо юридические права на его стороне. Но всем им нужны деньги, много денег. Деньги тут же, в их отчем доме, и их нельзя выпустить из рук. Труд, который лежал в изначальном моменте возникновения этих денег — не для детей Ченгаппы. Им он уже не нужен.

В этом кургском имении возник конфликт, между стяжательством и потребительством. Старый извечный конфликт. Здесь он происходил между первым поколением кургской буржуазии, заложившей своим трудом состояние, и их потомками, для которых этот труд потерял смысл. Последние уже родились в богатых домах, наполненных слугами и комфортом. Все им было дано от рождения. Они знают только огромную плантацию со множеством рабочих. Тех рабочих, которые трудятся целый изнурительный день, чтобы Према могла нежиться до двенадцати часов дня в мягкой постели, чтобы Кетту мог ездить на «остине». Им, детям Ченгаппы, бог судил только одно занятие — тратить, не считая деньги. Но и такое занятие иногда становится для них скучным…

Думала ли Ниламма, что своим трудом она породит такое? Наверное, нет. Ибо породила она это своим стяжательством. И стяжательство, нарушая природу человека, мстит породившему его. Понимает ли это Ниламма? Возможно. Но не хочет себе признаться. Такое признание будет страшным. Оно может привести к катастрофе. Этого допустить нельзя. Главное, думает она, не останавливаться. И работать, работать… Но уже не так, как она делала двадцать лет назад. А вот так.

Серое дождливое утро. Зябко и промозгло. Рваные клочья тумана, похожие на грязную вату, придают земле неопрятный вид. Джип подпрыгивает на размытой дороге, но Ниламма к этому привыкла и не обращает внимания. На ней все те же мужские резиновые сапоги, потертое пальто и простой ситцевый платок, завязанный под подбородком. Вдоль дороги меж деревьев тянутся бесконечные ряды кустов кофе. Первосортного дорогого кофе, идущего на экспорт. Ниламма зорко посматривает на этот кофе, как полководец, делающий смотр своему войску. Внутренне она уже приготовилась к бою. К бою с вражеским войском. Но — не растений, а людей. Это «войско» располагается в четырех каменных бараках, поделенных на темные каморки. Двери каморок завешаны мешковиной. Ниламма поднимается на лестницу конторы своего командного пункта и начинает ждать. «Войско» появляется в серой сетке дождя, растянувшись унылой цепочкой между кустами кофе. Не начав воевать, это «войско» уже побеждено. Но полководец их ждет, чтобы еще раз напомнить им об этом. Цепочка обреченно приближается к конторе. Ниламма нетерпеливо постукивает носком сапога о деревянную ступеньку. Ей кажется, что рабочие идут не так быстро, как ей хотелось бы. Но «военных действий» еще не открывает. Она ждет их, этих мужчин, женщин и детей. Они идут, устало опустив; руки, не отдохнувшие за ночь. Их ветхая одежда промокла под дождем, босые ноги безучастно ступают по лужам на грязной дороге.

Ниламма, как опытный стратег, ведет счет силам «противника». Надсмотрщик в тяжелых ботинках, зеленых шортах и грубошерстном свитере, обтягивающем толстый живот, подает ей конторскую книгу. В книге список всех ста пятидесяти, работающих на плантации. Теперь они стоят перед ней.

— Абрахам! — выкрикивает она своим хрипловатым голосом.

— Есть.

— Бхупеш!

— Есть!

Каждый получает свою долю выволочки. Ниламма знает, как работал каждый из них вчера. По ее мнению, большинство работали плохо. Сегодня надо заставить работать их лучше. И она начинает «обстрел». Ее слова, как пули, бьют без промаха. Шеренга понуро стоит перед ней под унылым холодным дождем. Надсмотрщик предусмотрительно держит зонтик над головой хозяйки.

— Все! — кричит Ниламма. — Идите работать!

Но люди не двигаются с места. Ниламма сразу понимает, что разбитая и побежденная армия готовится перейти в контратаку. Но, опытный полководец, она знает, как с этим справиться. Главное — не давать «противнику» времени. И она первой бросается в атаку.

— Вы что стоите! — кричит она. — Не хотите работать?

Молодой парень в изодранной рубахе делает шаг вперед.

— Госпожа! — говорит он. — Нам не дали зарплату в прошлую субботу.

— А сегодня что? Суббота? — хозяйский голос снова срывается на крик.

— Нет, — робко отвечает парень. — Не суббота.

— Тогда марш на работу, а о деньгах будем говорить в субботу! — и делает какую-то пометку в книге.