– Ну да, конечно.

– Я говорю серьёзно.

– Нет. – Он ткнул в меня пальцем, так же, как я сам на балконе виллы «Закат» ткнул в Банкрофта, когда тот не хотел признать выложенные мною факты.

– Ты лжёшь самому себе. Помнишь того сутенёра, которого мы встретили в кабаке Ласло в тот год, когда вступили в банду Шонагана? Нас едва успели от него оттащить, а то бы ему точно несдобровать.

– Это всё химия. Мы накачались по уши тетраметом и выпендривались перед ребятами Шонагана. Твою мать, нам ведь тогда было всего шестнадцать.

– Вздор. Мы поступили так, потому что тот тип был похож на отца.

– Возможно.

– Точно. И по той же самой причине в течение последующих полутора десятилетий мы убивали всех начальников.

– О, успокойся, мать твою! Полтора десятилетия мы убивали всех, кто стоял у нас на пути. Это же была армия, мы зарабатывали этим на жизнь. К тому же с каких это пор сутенёр стал начальником?

– Ну хорошо, мы с тобой пятнадцать лет охотились на сутенёров. И на тех, кто пользуется их услугами. Возможно, именно за это нам сейчас приходится расплачиваться.

– Матерью отец никогда не торговал.

– Ты в этом уверен? В таком случае, почему мы обрушились на обидчиков Элизабет Элиотт с неумолимостью тактической ядерной боеголовки? Почему в этом расследовании мы сделали такой упор на публичные дома?

– Потому что, – сказал я, наливая себе слой виски толщиной с палец, – таким это расследование было с самого начала. Мы занялись девчонкой Элиотт потому, что это казалось правильным направлением. Интуиция чрезвычайных посланников. То, как Банкрофт обращался со своей женой…

– О, Мириам Банкрофт. Тут мы могли бы о многом поговорить.

– Заткнись. Элизабет Элиотт оказалась чертовски удачным ходом. Без визита в биокабины Джерри мы бы ни за что не вышли на «Голову в облаках».

– Ага. – Презрительно фыркнув, он опрокинул в рот свой стакан. – Верь во что хочешь. А я скажу, что Лоскутный человек был своеобразной метафорой нашего отца, потому что мы не могли взглянуть правде в глаза. Именно поэтому мы наложили в штаны от страха, впервые столкнувшись со сборной плотью. Помнишь санаторий на Адорасьоне? После того короткого спектакля нас целую неделю преследовали кошмары. Мы просыпались, сжимая в руках разорванную в клочья подушку. После этого нас были вынуждены отправить на психологическую реабилитацию.

Я раздражённо махнул рукой.

– Да, помню. Я помню, как мне тогда было страшно – но только я испугался Лоскутного человека, а не отца. То же самое чувство мы испытали, встретившись с Кадминым в виртуальности.

– Ну а теперь, когда его больше нет в живых, что ты чувствуешь?

– Ничего.

Он снова ткнул в меня пальцем.

– Это отговорка.

– Никакая это не отговорка. Ублюдок встал у нас на пути, угрожал, и вот теперь он мёртв. Конец сообщения.

– А больше тебе никто не угрожал? Напряги память. Быть может, когда ты был маленьким?

– Я не намерен больше говорить об этом. – Взяв бутылку, я снова наполнил стакан. – Поищи другую тему. Как насчет того, чтобы поговорить об Ортеге? Каковы наши чувства в этой области?

– Ты собираешься прикончить эту бутылку в одиночку?

– Угостить?

– Не надо.

Я развёл руками.

– Тогда какое тебе дело?

– Ты хочешь напиться?

– Естественно. Раз уж мне приходится изливать душу самому себе, не вижу причин, почему я должен делать это трезвым. Так что расскажи мне про Ортегу.

– Я не хочу о ней говорить.

– А почему бы и нет? – рассудительно произнёс я. – Помнишь, ты сам говорил, что надо же нам о чём-то говорить. Что ты имеешь против Ортеги?

– А то, что к ней мы теперь относимся по-разному. Ты больше не носишь оболочку Райкера.

– Из этого не следует…

– Нет, следует. То, что связывает нас с Ортегой, носит исключительно плотский характер. Ни для чего другого не было времени. Вот почему ты сейчас так горишь желанием говорить о ней. В новой оболочке у тебя осталась лишь смутная ностальгия о яхте, подкреплённая пачкой обрывочных воспоминаний. Теперь между вами нет никакой химии.

Я попробовал возразить, но вдруг понял, что мне нечего сказать. Внезапно обнаруженное отличие сидело между нами третьим, непрошеным гостем.

Копия-Райкер, порывшись в карманах, вынул сплющенную пачку сигарет. Достав одну, Райкер виновато посмотрел на неё и засунул в рот. Я едва удержался от неодобрительного замечания.

– Последняя, – заметил Райкер, прикасаясь кончиком сигареты к зажигательной полоске.

– Наверняка у отеля есть ещё.

– Да. – Он выпустил облако дыма, и я внезапно поймал себя на том, что завидую этой вредной привычке. – Знаешь, мы прямо сейчас должны обсудить один вопрос.

– Это ещё какой?

Но я знал, какой именно. Мы оба знали.

– Хочешь, чтобы я разложил всё по полочкам? Ну хорошо. – Сделав глубокую затяжку, он пожал плечами. – Мы должны решить, кого из нас предстоит стереть, когда всё останется позади. И, поскольку наш индивидуальный инстинкт самосохранения крепнет с каждой минутой, решить это надо сейчас.

– И как это сделать?

– Не знаю. Что ты предпочитаешь помнить? Визит к Кавахаре? Или разговор с Мириам Банкрофт? – Он грустно усмехнулся. – Полагаю, это даже не обсуждается.

– Послушай, речь идёт не просто о катании в постели. Секс размноженных копий остаётся единственным противозаконным развлечением. К тому же Ирена Элиотт заверила нас, что можно будет осуществить захват памяти и сохранить оба набора воспоминаний.

– Может быть. Она сказала, может быть удастся осуществить захват памяти. И всё равно остается вопрос, кого из нас предстоит стереть. Речь не идёт о том, чтобы объединить наше сознание. Можно лишь изъять часть памяти у одного из нас и добавить другому. Подредактировать. Ты хочешь, чтобы такое произошло с тобой? С тем из нас, кому посчастливится остаться в живых? Вспомни, мы не могли смириться с корректировкой модели, созданной «Хендриксом». Неужели ты думаешь, что мы выдержим то, что предлагает Элиотт? Нечего и думать об этом; можно говорить только о полном стирании. Или один, или другой. И мы должны решить – который из двух.

– Да. – Взяв бутылку виски, я угрюмо уставился на этикетку. – И что ты предлагаешь? Бросим жребий? Сыграем в «Камень, ножницы, бумага»? Скажем, серия из пяти игр до трёх побед.

– Я предлагаю кое-что более рациональное. Мы поделимся друг с другом нашими воспоминаниями, начиная с этого момента, и затем определим, что хотим сохранить. Какие воспоминания являются более ценными.

– Чёрт возьми, как ты собираешься сравнивать ценность воспоминаний?

– Мы их сравним. И ты это знаешь.

– А что если один из нас пойдёт на обман? Приплетет к правде выдумку, делая свои воспоминания более ценными? Или же солжет, вынося оценку?

Он прищурился.

– Ты это серьёзно?

– Многое может случиться за несколько дней. Как ты сам сказал, мы оба пожелаем остаться в живых.

– Если дело дойдет до этого, Ортега сможет прогнать нас через полиграф.

– Я бы предпочел бросить монету.

– Отдай мне бутылку, твою мать. Раз ты не хочешь подходить к этому серьёзно, я последую твоему примеру. Чёрт побери, тебе там могут просто спалить голову, и это решит все проблемы.

– Спасибо.

Я передал ему бутылку. Он аккуратно налил слой виски толщиной два пальца. Джимми де Сото не уставал повторять, что выпить за один раз марочного виски больше, чем на пять пальцев, – кощунство. После этого, как он утверждал, можно пить любую бурду – всё равно на вкус никакой разницы не будет. У меня возникло предчувствие, что сегодня вечером мы оскверним этот завет.

Я поднял стакан.

– За единство целей.

– Да, и за прекращение пьянства в одиночку.

Похмелье продолжало мучить меня почти сутки спустя, когда я наблюдал в мониторе отеля, как он уходит. Он вышел на тротуар и подождал, пока вытянутый сверкающий лимузин подъедет к бордюру. Дверь пассажирского салона плавно поднялась вверх, и я успел разглядеть внутри профиль Мириам Банкрофт. Затем он забрался в машину, и дверь так же плавно опустилась, скрыв из виду обоих. Задрожав, лимузин поднялся в воздух.