Перед революцией на острове Иль-де-Франс числилось 6386 человек свободного белого населения и до 25 тыс. рабов. На острове Бурбон было 6340 белых и 26 тыс. с лишком рабов. Свободных африканцев и малайцев насчитывалось около 2 тыс. человек (на обоих островах). Страх перед восстанием рабов заставил французов держать на островах довольно значительные силы: почти половина белого населения этих островов состояла из солдат, офицеров, моряков. Эти островки доставляли Франции продуктов (кофе, сахара, какао) приблизительно на 4,5–5 млн ливров в год. Сверх того, они вели торговлю и с Индией, снабжая некоторые части Малабарского побережья.
Если не считать вест-индских владений, французская торговая буржуазия накануне революции интересовалась больше всего этими двумя Маскаренскими островами них плантациями. Приняв во внимание, что изо всей Индии через французские фактории ввозилось во Францию накануне революции товаров всего на 4 млн ливров, то ввоз в 5 млн ливров из двух ничтожных по размерам островков должен быть признан очень значительным. Прибавим к этому, что из Индии ввозились во Францию в большом количестве всевозможные ткани— муслиновые, шелковые, ситцевые, кашемировые шали и т. д., что составляло конкуренцию французским мануфактуристам, а с Маскаренскнх островов шли кофе, сахар, какао, т. е. товары с плантаций, дешево покупаемые у плантаторов и дорого продаваемые французскими купцами в Европе.
Считая торговлю с вест-индскими владениями и с Маскаренскими островами чрезвычайно выгодной, французская торговая буржуазия отдавала себе ясный отчет, что все эти плантации как на Вест-Индских (Антильских), так и на Маскаренских островах держатся только на рабстве. И в Бордо, Марселе, Гавре, не говоря уже о Нанте, жившем работорговлей, купечество с беспокойством прислушивалось к толкам, поднявшимся в литературе и во влиятельных салонах, о колониях вообще и о колониальном рабстве в частности. В кругах буржуазии, готовившейся тогда к своему историческому выступлению против абсолютистского феодального строя, не было единодушия в вопросе о колониях и рабском труде на плантациях.
Если бы нужен был еще какой-либо типичный пример того, до какой степени классовый интерес без всяких особых усилий торжествовал у заморских плантаторов над «национальным» и «патриотическим», достаточно было бы приглядеться к поведению аристократов-колонистов французской части острова Сан-Доминго (Гаити) в эпоху буржуазной революции XVIII в. Лозунг этого класса был весьма прост и вполне отчетлив: передать поскорее Сан-Доминго в руки любой державы, которая избавлена милостивой судьбой от революционных бредней о свободе рабов.
В августе 1791 г. собрание колонистов Сан-Доминго обратилось к лорду Эффингему, губернатору соседней (английской) Ямайки, с просьбой об усмирении рабов, восставших на Сан-Доминго. Англичане помогли, и колонисты в самых низкопоклонных выражениях благодарили. Питта за доблестную помощь Англии (хотя Питт уже тогда был смертельным врагом революционной Франции).
Вскоре после этого (уже в сентябре того же 1791 г.) колонисты заводят более чем подозрительные сношения с президентом Соединенных Штатов Джорджем Вашингтоном и просят его принять Сан-Доминго под свою высокую руку. Впоследствии делегат плантаторов Рустач выбивался, правда, из сил, доказывая, что этой просьбы он не высказывал, но не забудем, что аргументировать ему пришлось «перед решеткой» Законодательного собрания в Париже, и от его аргументации зависело, отправят ли его немедленно на гильотину или оправдают.
Плантаторы сделали тогда же, в 1793 г., отчаянную попытку повлиять на Собрание в Париже, и несколько десятков человек из них отправилось so Францию. После нескольких месяцев хлопот и интриг в Париже они вернулись на остров.
Время шло, оба первые Собрания, хоть и довольно робко, нехотя, с оговорками и оглядками, но признали (и неоднократно в речах своих членов подтверждали) принцип свободы рабов.
Конвент, конечно, мог только энергичнее и решительнее действовать в том же направлении, и в августе 1793 г. формально за рабами была признана свобода.
Ровно через два года после неудачных переговоров с Вашингтоном плантаторы острова Сан-Доминго формальным письменным договором в сентябре 1793 г. через посредство английского уполномоченного губернатора острова Ямайка Адама Вильямсона отдали остров его величеству королю Великобритании и Ирландии Георгу III, причем обещали быть истинно верными подданными его величества, а его величество, со своей стороны, в том же трактате обещал своим новым верноподданным сохранение за ними в неприкосновенности всех прав, которыми они пользовались до французской революции. Казалось, рабовладение на Сан-Доминго отныне прочно ограждено всеми силами Британской империи. Немедленно английские войска занимают остров. А в пограничных местностях, там, где с французской частью Сан-Доминго соприкасается испанская часть, испанские войска усмиряют рабов во имя добрососедских отношений впредь до прихода англичан.
Но комиссары Конвента, управлявшие островом, оказались на высоте своей задачи. Были призваны под ружье все рабы для борьбы против завоевателей, все белые колонисты, не имевшие рабов, были учреждены военно-полевые суды, беспощадно расстреливавшие изменников.
Поразительно для всякого, кто изучает описываемые события, это крутое внезапное перерождение обоих комиссаров Конвента, Сонтона и Полвереля: пока дело шло лишь об освобождении рабов, они действовали довольно вяло, как и все предшествовавшие им правители начиная с 1789 г., и удосужились окончательно провозгласить «общую свободу» лишь в августе 1793 г. Но едва только появилась угроза английского нашествия, эти представители буржуазной революции мгновенно преобразились: со всей энергией, с которой их братья на далекой родине в это время боролись против ван-дейской измены, со всей революционной страстью, которая в эти же времена спасла Францию от немецких, австрийских и английских оккупантов, Сонтон и Полверель предприняли тяжкую и жестокую борьбу за Сан-Доминго. Революционным террором они отвечали на изменнические происки плантаторов. Они сделали все зависящее от них, чтобы внушить только что освобожденным рабам, до какой степени все их будущее зависит от успеха борьбы против англичан и испанцев. Они деятельно поддержали Туссена-Лувертюра, ставшего во главе ополчения рабов.
Французский военный отряд при всей своей малочисленности сражался геройски. Рабы действовали не только массой, под начальством своего одноплеменника Туссена, но и в одиночку, и отдельными группами, совершая неожиданные нападения на плантации.
Французы начали постепенно вытеснять англичан из тех позиций, которые тем удалось было занять. Генерал Лаво, которого комиссар Конвента Сонтон назначил губернатором и командующим французскими силами, выбил англичан из внутренних частей острова и стал отвоевывать у них и приморские пункты.
Англичане сделали попытку подкупить Лаво, но это не удалось. К нему писали и склоняли к измене и французы аристократы вроде плантатора маркиза Пинье-Монтиньяка, неизданное письмо которого напечатал Люсьен Леклерк, но и им это не удалось.
В письме маркиза есть интересное указание на изменнические (вполне одобряемые маркизом) тенденции не только плантаторов, но и вообще многих из тех, «кому было что терять».
Мы и из других, раньше опубликованных источников знали, что многие кормившиеся около плантаций, около работорговли белые колонисты, свободные или вольноотпущенники, тоже примкнули частично к изменникам-плантаторам и к вторгшимся во французскую часть Сан-Доминго англичанам и испанцам. Их и понимает маркиз под людьми, которым вообще «есть что терять», он только не прибавил: «от освобождения рабов». Но это и без того было совершенно ясно.
Но именно к этой свободной собственнической прослойке и обратился Туссен-Лувертюр, уже признанный вождь основной массы рабов, только что освобожденных августовской (1793) прокламацией конвентского комиссара Сонтона.
