По мысли Людовика XIV и Кольбера, по мысли парижских, нантских, бордоских, дюнкеркских, марсельских купцов и судостроителей, Франция должна была стать наследницей обеих тогда существовавших богатых колониальных империй — как голландской, так и испанской. Две кровопролитные и опустошительные войны не могли все-таки покончить с Голландией; она сохранила самостоятельность и после Нимвегенского мира 1678 г., и после Рисвнкского мира 1697 г., хотя эти страшные усилия и подорвали жестоко всю ее экономику и сильно способствовали низведению ее к рангу второстепенной державы.
Временно прекратив погоню за этой целью, внезапно оборвав войну в 1697 г., Людовик имел в виду удачным дипломатическим ходом полностью овладеть другой, еще большей колониальной империей — Испанией с принадлежащим ей Новым Светом, посадить на престол в Мадриде своего внука Филиппа, который был бы, по его мысли, чем-то вроде французского наместника, управляющего Испанией и ее колониями для вящей славы деда и вящей пользы французского купечества и французских промышленников, работорговцев и судостроителей.
Против Голландии — военная тактика, относительно Испании — тактика прежде всего дипломатическая и династическая, мирная.
Но цель одна: наверстать все, упущенное в XVI и XVII вв., одним ударом сделаться первоклассной колониальной державой, и притом ударом, нанесенным не в колониях, а в Европе.
Это была принципиально та же мысль, та же тактика, которую при совсем других условиях, в другой исторической обстановке проповедовала германская колониальная партия и пресса перед мировой войной 1914 г.
И Тирпиц, и публицист Пауль Рорбах, и такие «вдохновители германского империализма, как Теодор Шиман и граф Ревентлов, — все они укрепились на той идее, что «Германия заработает себе колонии на фландрских полях»; Людовик XIV с Кольбером и Лувуа придерживались точь-в-точь того же мнения: на тех же самых «фландрских полях» они собирались «заработать» сначала голландские колонии (в войнах 1672–1678 и 1689–1697 гг.), а потом и испанские (в войну 1702–1714 гг.). Колонии, конечно, не были единственной целью всех трех войн Людовика XIV, так же как они не были единственной целью германской политики в эпоху Первой мировой войны.
Но забывать о том, что они были одной из причин всех этих войн, ни один историк, заслуживающий этого имени, не вправе.
Когда в 1700 г. Людовик XIV посадил на испанский престол своего внука и Англия, Голландия и Австрия объединились против французских и испанских Бурбонов, то для Англии и Голландии весь интерес в начавшейся четырнадцатилетней войне заключался прежде всего в том, чтобы богатейшие испанские колонии не попали каким-нибудь путем во владение или даже в пользование французов. Южная и Центральная Америка, Вест-Индские острова, владения в Индийском океане — вот те части испанского наследства, которые больше всего интересовали англичан и голландцев.
Характерно, как началась на море в 1702 г. эта война: англо-голландский флот стал блокировать Кадис, так как англичане проведали, что туда должны прибыть из Америки испанские транспорты с грузом золота и серебра. Этот груз был так велик и до такой степени необходим именно для ведения войны, что обе стороны с большим беспокойством ждали неминуемого морского столкновения.
Испанские тяжело нагруженные галионы посреди Атлантического океана бьши встречены 23 судами французского военного флота, вышедшими, чтобы эскортировать драгоценный груз. Француз Щато-Рено посоветовал испанскому командиру дону Мануэлю Веласко идти не в Кадис, а в какую-нибудь французскую бухту, чтобы укрыться там и выгрузить драгоценные металлы раньше, чем англо-голландский флот, сторожащий у Кадиса, догадается о месте выгрузки.
Но дон Веласко очень скептически отнесся к этому дружескому совету, решив, что едва ли союзники, заполучив испанское золото в свои руки, так скоро решатся расстаться с ним. Он направился не во Францию, а все-таки в Испанию, в бухту Виго.
Здесь-то 22 октября 1702 г. англо-голландский флот и настиг испанцев и французов. Произошла упорная морская битва, закончившаяся полной победой англичан. Из 23 французских кораблей был сожжен и потоплен 21; из 24 испанских транспортных талионов было потоплено 19, а пять было взято в плен англичанами. На этих пяти кораблях оказалось золота, серебра и драгоценных камней почти на ¼ млн фунтов стерлингов, считая английской золотой монетой. Судя по позднейшим показаниям уцелевшего экипажа, несметные сокровища утонули вместе с 19 кораблями (½ млрд. реалов тогдашней испанской золотой монеты очутилось на дне океана).
Это было в начале войны. Вся эта кровавая эпопея, завершившаяся в 1714 г., хоть и закончилась утверждением внука Людовика XIV на испанском престоле, не была все же победоносной для французов. Англичане остались бесспорными владыками морей.
Что касается колониальных владений Испании, то испанский торговый капитал, хоть и ослабевший в ту пору, вовсе не желал делиться с французским своими приобретениями и позициями, захваченными в предшествовавшие два столетия.
В течение всего XVIII в., последнего века, когда еще Испания сохраняла свою колоссальную заморскую империю, французы, несмотря ни на какие «семейные союзы», ни на какое родство обеих линий дома Бурбонов — испанской и французской, всегда третировались в испанских колониях как чужеземцы, и их коммерческая деятельность стеснялась там всякими способами.
Не флот адмирала Блека и других английских адмиралов и не армии Людовика XIV покончили с голландским великодержавием, эти силы лишь несколько ускорили процесс. Основная причина лежала глубже. Она заключалась в том, что торговля стала в Голландии заглушать рост промышленности, Голландия все больше и больше и все бесповоротнее и исключительнее превращалась в страну, главное свое богатство основывающую на торговле, на посреднической роли между производителем и потребителем. Она все более и более становилась уже с конца XVII в. (если не раньше) тем, что Маркс называл «чисто торговым народом». Он, как уже отмечалось ранее, видел в неминуемом, абсолютно неизбежном упадке таких «чисто торговых народов» особую форму, в которой выражается победа промышленного капитала над торговым, победа высшей формы экономической жизни над низшей формой. Эта победа была неизбежно связана с поступательным ходом всего капиталистического производства.
Этот привычный ход мыслей у Маркса настойчиво, дважды приводит ему на память именно историю упадка Голландии и параллельно идущего возвышения Англии. Он всякий раз в виде иллюстраций своей мысли вспоминает именно Голландию. Это упоминание обличает глубокое проникновение в самую сущность вопроса.
Голландия из первой по богатству державы земного шара, какой она была в середине XVII в., сделалась второстепенным, борющимся за свое существование маленьким государством середины XVIII в. не потому, что англичане топили ее суда, — она их топила тоже немало, и не потому, что ее на суше били французы, — она тоже их била и помогала бить. Но условия всего ее экономического развития были таковы, что в подавляющей массе ее громадное богатство проистекало из торговых прибылей, и голландский купец был в конце концов побит английским промышленником.
Те, которые совсем не нуждались для своего процветания ни в машинном прогрессе, ни в каком-либо техническом прогрессе вообще, были побеждены теми, кто выдвинул и поддержал промышленную революцию и ею обильно воспользовался.
Купеческие магнаты и золотые мешки Амстердама, Саардама, Батавии с презрительным недоумением и недоверием слушали рассказы о Харгривсе, Картрайте, Аркрайте, Уатте: все, в чем сами они нуждались, это в том, чтобы мировая история как-нибудь вернулась к счастливым временам XVII столетия и, вернувшись, остановилась навеки.
Говоря о страшной для русского народа двадцатилетней войне с Швецией, происходившей как раз в те годы, когда на западе Европы свирепствовала война за испанское наследство, Ключевский замечает: «Упадок переутомленных платежных и нравственных сил народа стоил крупного займа и едва ли окупился бы, если бы Петр завоевал не только Ингрию с Ливонией, но и всю Швецию, даже пять Швеции». С еще большим правом можно применить эти слова к Франции во время и после войны за испанское наследство, но, пожалуй, еще в большей степени — к Голландии. Обе страны вели за время Людовика XIV три страшные долголетние войны и деятельно истощали свои силы. Обе вышли из последней войны, длившейся 12 лет, с потрясенными государственными финансами, с истощенными военными силами. Голландия уже не могла играть после 1734 г. ту роль, которую играла в 1667 г., когда Людовик XIV впервые на нее напал; она сохранила самостоятельность, но навсегда утратила великодержавное положение. Франция тоже в 1715 г., когда умер Людовик XIV, мало напоминала ту державу, которая главенствовала в Европе еще в 60–70—80-х годах XVII столетия.
