Наиболее преданные династии прусские монархисты ставили вопрос так: «Лучше пусть умрут император и кронпринц, но останется в живых монархия, чем наоборот». Но при характере Вильгельма II и при характере кронпринца об этом, конечно, не могло быть и речи. Дело шло о героической форме самоубийства, а Вильгельм за всю свою жизнь никогда не решался хотя бы отдаленно приблизиться к самой проблематической опасности. Но до последней минуты некоторые монархисты надеялись на этот «героический жест», и когда Зольф старался через Августа Эйленбурга убедить Вильгельма не бежать из Берлина в Спа, то Эйленбург таинственно намекал, что император будет искать смерти на поле битвы…

Среди наиболее преданной интересам и традициям монархии части прусского дворянства, именно в дворянстве Померанской провинции, в эти дни, после третьей ноты Вильсона, в самом деле возникла и была принята следующая программа действий: теперь уже спасти династию Гогенцоллернов можно только одним способом: померанские дворяне предлагают императору немедленно вместе с ним отправиться на фронт, на передовые линии и там погибнуть. Бывший канцлер империи, а в конце 1918 г. обер-президент Померании Михаэлис бьш уполномочен передать это предложение императору; сам Михаэлис был в числе тех, кто обязался отправиться на фронт и погибнуть вместе с императором. Михаэлис прибыл в Потсдам 28 октября 1918 г. Но Вильгельм, по-видимому, или чувствовал, или знал, зачем приехал представитель померанских дворян, и за обедом всячески отклонял разговор и не давал гостю высказаться. Мнхаэлис решил передать поручение после обеда, но Вильгельм твердо решил не допускать его до этого. Прежде чем Михаэлис успел выговорить слово, император вдруг сорвался с места, наскоро пожал руку собеседника и поспешно вышел вон.

Оставаться дальше в Потсдаме после этого Вильгельм не мог: ведь Михаэлис непременно вернулся бы. И кроме того, в Берлине явственно дело шло к революции. 29 октября Вильгельм, не сказав канцлеру Максу Баденскому, решил выехать в главную ставку, поближе к голландской границе и подальше от канцлера, убеждавшего его немедленно отречься от престола. Узнав совершенно случайно о готовящемся отъезде императора, канцлер сейчас же послал во дворец министра Зольфа убедить Вильгельма остаться. Но все было напрасно. Вильгельм уехал.

Внезапный, против воли и почти без ведома канцлера, отъезд императора из Берлина в Спа был, конечно, бегством, так же как бегством было любое его передвижение с лета 1918 г. То ему казалось безопаснее в Потсдаме — и он мчался в Потсдам, то безопаснее было на «фронте» — и он летел на «фронт». Конечно, на настоящем фронте, на боевых позициях он никогда не появлялся, и под «фронтом» читатель должен понимать снабженную всем комфортом богатую виллу Фрэнез в г. Спа. Жить там и гулять в парке и значило для Вильгельма «делить труды и опасности с вооруженным немецким народом», как об этом всегда объявлялось в газетах, когда император уезжал в ставку.

Но на этот раз положение было хуже. Спереди грохотала непрерывная, уже месяцами длившаяся и все усиливавшаяся канонада, слышалась поступь несметных полчищ Антанты, неуклонно надвигающихся на Германию; сзади не прекращался начавшийся в последнюю октябрьскую неделю глухой гул революции. И с каждым днем этот гул становился явственнее. Из Киля, из Гамбурга, из Бремена, из Мюнхена все отчетливее доносились определенные республиканские пароли и социалистические лозунги. В армии становилось очень неспокойно. А неприятель все медлил с перемирием, все не давал окончательного ответа. Ясно было, что придется вскоре беглецу, примчавшемуся из Потсдама в Спа, бежать снова из Спа. Но куда? В Потсдам опасно. И вот именно тогда, судя по некоторым данным, мысли Вильгельма окончательно обратились к той узенькой тропинке, которую его глаз усмотрел между Сциллой неприятельского наступления и Харибдой народной революции. Уже 8 ноября голландские власти узнали о возможности внезапного появления в пределах их страны германского императора: дело в том, что из Мюнхена пришла весть о провозглашении 8 ноября Баварской республики, и из Берлина ежечасно поступали все более и более грозные известия.

Наконец, гроза стала бушевать совсем уже близко от императора: вечером 8 ноября в императорской вилле узнали, что в Кельне, Кобленце, Майнце вспыхнула революция в войсковых частях, что все рейнские мосты в руках восставших, что в их руки попали огромные склады продовольствия. Собранные в Спа офицеры разных частей, которых созвали для информации о настроении армии, в громадном большинстве заявили, что поручиться за солдат и положиться на них никак невозможно. На другой день, 9 ноября 1918 г., к императору по собственной инициативе явились для экстренного совещания Гинденбург, Людендорф, Тренер, Гинтце, Шуленбург, Плессен и Маршаль. На вопрос Вильгельма Гинденбург заявил, что «для него невозможно сказать своему государю то, что теперь нужно сказать». Слово взял генерал Гренер, который прямо заявил, что не только революция охватывает армию, но что абсолютно невозможно выделить части, которые согласились бы эту революцию подавить силой. Граф Шуленбург не был так пессимистичен, но слова его были бездоказательны, и Гренер тотчас же вполне опроверг их. В это время императора попросили к телефону: Макс Баденский сообщал, что в Берлине с утра вспыхнула революция, что войска примкнули к ней, что необходимо Вильгельму и кронпринцу немедленно, сегодня же, отречься от престола. Император отошел от телефона, ничего не решив. Но берлинский телефон не умолкал, и, перемежаясь с сообщением о ширящейся победоносной на всех пунктах революции, к Вильгельму непрерывно поступали тревожнейшие известия о гигантском мятеже в воинских частях совсем уже близко от Спа. Тогда, к середине дня, Вильгельм внезапно остановился на таком компромиссе: он отказывается от императорской короны, но остается прусским королем.

Этот компромисс решительно ничего не устраивал. Ведь было уже известно, что вожди социал-демократов — Шейдеман, Эберт и их товарищи — поставили ультиматум: отречение императора и кронпринца и полное их удаление от дел; было известно и то, что громадная масса рабочих, в те дни шедшая за Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург, ни в каком случае не примирится ни с каким половинчатым, сомнительным решением вопроса об императоре и кронпринце.

Макс Баденский, все еще надеясь спасти монархию в случае полного и безусловного отказа Вильгельма и его сына и видя, что Вильгельм даже и в эту роковую минуту продолжает не понимать положения, решился действовать самостоятельно и не ждать более согласия императора…

Между тем Вильгельм (уже с 7-го числа знавший, что во всяком случае успеет бежать в Голландию) в последние часы еще продолжал по инерции говорить старые эффектные слова и предаваться привычной жестикуляции. Кронпринц предложил ему уехать из неспокойного уже Спа в другую армию, именно в ту группу войск, которой командовал сам кронпринц. «Нет, зачем, — возразил император, — это могло бы ведь показаться бегством. Я останусь здесь и соберу вокруг себя своих верных» (Ich werde hierbleiben und meine Getreuen um mich scharen). Королевское слово! — умиляется Ниман, присутствующий при этой сцене. Но не успело это королевское слово отзвучать, как в дверях зала показался растерянный, дрожащий генерал Гонтард с новой телефонограммой из Берлина в руках: «Император и кронпринц низложены с престола». Только что в Берлине вышло извещение от имени канцлера, в котором сообщается о состоявшемся отказе Вильгельма и кронпринца как от германской императорской, так и от прусской королевской короны. «Измена, бесстыдная, возмутительная измена!» — вскричал император, услышав извещение канцлера. Граф Шуленбург, старый вояка и верный монархист, безусловно готовый сам умереть за монархию и убежденный, что только появление императора на поле битвы может еще спасти монархический, принцип, хочет воспользоваться этим внезапным гневом Вильгельма на канцлера и вынудить у Вильгельма мрачное, но необходимое решение. «Могу я положиться на то, что ваше величество останетесь при войске?» — «Вы знаете мое решение, граф!» — гордо и героически отвечает Вильгельм. Через несколько минут снова появляются Гинденбург, Гренер, Гинтце, Грюнау, генерал Плессен и Маршаль; за последние часы положение сильно ухудшилось; уже в войсках, охраняющих главную ставку, идет большое брожение. «Я не могу ручаться, что ваше величество не будете отвезены бунтующими войсками в Берлин и не будете там выданы революционному правительству в качестве пленника», — объявляет Гинденбург. Вызванная для охраны императора вторая гвардейская дивизия охвачена также революционным движением. Граф Шуленбург молчит в ожидании. Он знает, что если нет дороги назад, то есть еще дорога вперед — к смерти под французскими пулями; он только что слышал «королевское слово» (ein Konigswort). Он помнил о генерале Альварте, который после третьей ноты Вильсона покончил с собой, чтобы не пережить унижения Германии. Но нет! Самоубийство запрещено законами религии, а смерть в отчаянной, безнадежной схватке с полчищами надвигающегося неприятеля и была бы замаскированным самоубийством. Религиозный и богобоязненный Вильгельм никак не может нарушить (в данном случае) велений церкви. Да и кроме того, это было бы «театральным жестом», а он не любит театральных жестов: «Какую пользу принесла бы такая инсценированная геройская роль?» — вопрошает он Нимана.