* * * Это наш медовый месяц. Губы сладкие с горчинкой. Лихорадка и озноб, Когда объятия ослабнут. В сердце тоненькое жало Сожаленья о грядущем И о вечности, которой Мы, конечно, недостойны. Что случилось в жизни прежней, Позабыто, как чужое. Сколько было дней прекрасных, О которых мы не знали… Обмани. Не дай увидеть, Что луна уже ущербна, Что узнать мы не успеем Всё о пчелах и о меде. * * * Перепутала природа впопыхах Дождевые-снеговые облака, Хлопья снега тихо тают на лету, Почки листьями стреляют в высоту. Почему они не. чувствуют беду, Заболеют, пожелтеют, пропадут! До салюта ли, когда не та пора, В сером небе перепутались ветра. Удивляюсь: после этой чехарды Замерзали, да не вымерзли сады. Запах радости, усиленный теплом, Разливается над письменным столом. * * * День устоялся, как вода в сосуде, Сухая гарь придавлена к земле. Час ужина. На улице безлюдье И даже птицы замерли в листве. Окраина, тебя я понимаю: Скоропостижно городскою став, Сопротивляешься, не забываешь Свой деревенский вековой устав. В ничьих полях (На будущее лето Здесь все застроят. Начали уже.) Цветет картошка нежно-белым цветом, Без дела жить — земле не по душе. На речке малой, что нетерпеливо Сквозь мусорную свалку ищет ход, Растет — не сохнет шелковая ива, А ночью даже иволга поет. * * * От восторга — до отчаянья качается душа. Я давно уже отчаялась разобраться не спеша в этой сложной ситуации с перепадом амплитуд (прочие ассоциации на память не идут). От восторга — до отчаянья, от счастья — до беды, до последнего прощания у первой у воды и от горечи, что выпита (хватило на двоих), — до прощения и лепета в объятиях твоих. Мне покоя не обещано, и ну его — покой. Я совсем земная женщина, и мой удел такой. Беспросветная и светлая жизнь тем и хороша, что от смерти — до бессмертия качается душа. * * *
Голос слышала твой однажды — И ко всем остальным оглохла. Ты не думай, что это плохо, Ты подумай, как это важно. Только раз целовала губы И поверила в то мгновенье: Все иные прикосновенья Были неисправимо грубы. И опомниться не старалась, Повторяла в рассветный час я Непривычное слово «счастье», Как оно хорошо рифмовалось! * * * Посвящается моему учителю Л. М. Фарберу Я слушаю ветер опять в одиночку. Он ластится, требует и тревожит. Балконную дверь он хватает за ручку, А в дом не прорвется, не может, не может. Я слушаю ветер. Свеча на рассвете Нальется расплавленным парафином, Сиянье ее помешает заметить, Где прячутся тени в пустынной гостиной. Я слушаю молча, я думаю молча, Я думы привычные перебираю, А ветер за дверью стеклянной хлопочет И мечется, как за воротами рая. Свободней и слаще ему, молодому, Недавно отпущенному на волю, Стрелою стремиться подальше от дома, Устав напряженной дрожать тетивою. Ну, встану, открою — прорвется, продует, Придумает перемещенье предметов, Свечу до предсмертного жара раздует, Чтоб тени отслаивались от портретов. Чтоб я разглядела спокойные лица И, вспомнив о кровном родстве между нами, В объятиях ветра могла разрешиться Стихами — бессонного сердца слезами. ЛУЧИННИК Ах, лето, лето, что тебе не длиться, Зачем недолог век у красоты… Уж нечему цвести, и только листья Алеют, как цветы. Душа, заботы бренные отбросив, Мечтой о совершенстве смущена. И если есть классическая осень — То в Болдине она. В заветной роще — словно в тихом храме, Где речи громкие запрещены, Своими неумелыми стихами Не тронем тишины. Блеснет луны серебряный полтинник, Коснется листьев лезвием луча… Подруга спросит: почему — Лучинник? (Придется отвечать.) А я не знаю. Так и так прикину, Скажу, не обрывая мысли ход, Мол, брали здесь березу на лучину. (Надеюсь, что сойдет.) Уснут друзья, гурманы от искусства И дегустаторы изящных строк. Еще не скоро видеть научусь я Светлеющий восток. Я растворюсь в рассветной дымке синей. Нет места ни разладу, ни тоске. Почудится мне, будто бы лучина Трещит невдалеке. Пойду на звук. Нам от него тревожно — Создателям искусственных огней, Лучину и представить невозможно, Тем более нельзя уснуть при ней. Но это грач расправил оперенье, И желуди просыпались на пень, И солнце, светлое, как вдохновенье, Открыло новый день. |
