Если Ромэна Мирмо ему пишет, если Ромэна Мирмо просит его посещать ее не так часто, видеться с нею реже, держаться от нее дальше, значит, он ей не безразличен. Ромэна Мирмо его любит или боится его полюбить, и эта мысль наполняла его могучим и горделивым волнением. Если Ромэна поступает так, значит, она считает его способным заставить себя полюбить. Значит, она в себе не вполне уверена, и, по мере того как он так думал, его сердце ширилось смелой убежденностью.

Теперь он понимал все и понимал себя. Теперь он знал, почему мучившая его смутная жажда деятельности ни к чему не привела; почему он жил беспокойно, нерешительно, терзаясь, в разладе с самим собой, не находя точки опоры для приложения своих затаенных сил. Теперь он ясно разбирался в своей жизни. Своей волшебной палочкой любовь опрокидывала преграду, отделявшую его от мира. Ромэна Мирмо открывала ему великолепный путь, в конце которого она ему предстала, и отныне он пойдет по нему, не озираясь назад, не останавливаясь перед препятствиями, с высоко поднятой головой, с простертыми вперед руками.

Пьер де Клерси выпрямился. Твердым шагом он расхаживал по комнате. Он испытывал чувство свободы, уверенности. Теперь он знал, чего он ждет, чего он желает, чего он хочет. Он хочет любви, с ее самым тесным, самым полным обладанием; любви, которая берет и владеет, покоряет и господствует, любви, чья вечная иллюзия для него воплощена в образе Ромэны. И что ему нужно от нее, так это не местечко в сердце, которое она ему предлагала как милостыню, это вся она, душой и телом, Ромэна в своей красоте, чей сладострастный образ воспламеняет ему кровь жгучим и страстным желанием.

С шумом в ушах, тяжело дыша, Пьер де Клерси размышлял.

Им владело странное чувство, наполнявшее его словно каким-то ослепленным удивлением. Впервые в жизни страсть давала в нем волю своим скрытым силам. Он ощущал себя способным на неожиданные действия, на новые поступки. В каком-то ясновидящем бреду он видел себя таким, каким он будет. Он не только перестал сомневаться в себе, но это сознание вновь обретенной мощи преисполняло его буйной самонадеянностью. Из чувства как бы удали ему хотелось, чтобы препятствия, отделявшие его от Ромэны, были еще более непреодолимы. Те, что он предвидел, казались ему недостаточными для того доказательства своей силы, которое он даст самому себе, преодолевая их. Ромэна от него прячется, Ромэна его избегает, старается его отдалить от себя! Тем лучше! В горделивом упоении он жаждал всего того, что еще вчера повергало его в отчаяние. Пусть бы его ненавидели, пусть его не любят, тем прекраснее, тем ярче, тем победительнее будет его победа!

И, словно в какой-то галлюцинации, перед ним проходила эта любовная борьба. Он видел себя ловким, красноречивым, дерзким, убедительным, грубым. Он измышлял уловки, затевал планы, расстраивал хитрости. О, сколько бы Ромэна ни защищалась, он ее победит! Он сумеет ее принудить полюбить его. А если она станет искать убежища там, в этой обширной Азии, откуда она приехала? Но разве есть убежище от любви? Какая жгучая радость вырвать ее, если надо, из спокойного уединения ее восточного дома! Ах, лестница, похищение, бегство посреди криков, и эта женщина, может быть, сопротивляющаяся в его объятиях, но укрощаемая поцелуем!

Задыхаясь, Пьер де Клерси провел рукою по влажному лбу, почти удивляясь сам порыву своей страсти. Что это? Неужели это он охвачен этой грубой и буйной мечтой, он, чья жизнь всегда была такой плоской, такой убогой, питаемая неясными стремлениями, пустыми желаниями? Как мог он так долго выносить эту жизнь! Перед ним возникли образы тех, кто был ее обычными свидетелями: что за жалкий человек такой Клаврэ, оставшийся стоять у порога своих желаний, ни разу не попытавшись их осуществить! Путешественник, который никогда не путешествовал, повеса, который никогда не любил, неужели он не кажется самому себе ни на что не нужной куклой? Бедный месье Клаврэ, перед которым его насмешливые мечты прошли, танцуя, словно маленькие желтые плясуньи Тимолоорского султана, надменные, крохотные, неосязаемые! Бедный месье Клаврэ, ни разу не собравшийся на далекий остров! А Андрэ, его брат, что дала ему жизнь? Что он сделал со своей молодостью, со своими мечтами? Он их гнет над старыми архивными бумагами, под грузом спокойной, умеренной, мещанской связи!

Андрэ! Месье Клаврэ! Пьер повторял себе эти имена. Он произносил их с легким пренебрежением, с чувством собственного превосходства. Что они сделали, эти двое? Тогда как он, каких только острых упоений он не вкусит! Какое он себе даст великолепное доказательство своей энергии, покорив эту женщину, которую он любит! И разве может быть лучшая подготовка к своей судьбе, чем право быть уверенным в себе, окончательно, вполне, торжественно?

Пьер де Клерси подошел к каминному зеркалу. Он внимательно оглядел свое лицо: глаза, нос, рот, лоб. Все это был он, он, Пьер де Клерси. Этот живой образ самого себя, который он видел тут, перед собой, представлял для него человека, призванного к чудесному уделу обладать Ромэной Мирмо.

Вот этот рот, его рот, поцелует губы Ромэны и услышит из них слова любви и покорности; эти глаза будут созерцать влюбленную наготу побежденной Ромэны. Да, но для этой победы сумеет ли он быть таким, каким нужно? Он ли — тот, кому достанется эта волшебная добыча? Сумеет ли он одолеть препятствия, направить события, быть одновременно и осторожным, и быстрым, потому что время не терпит?

Сразу возвращенный к действительности, Пьер вдруг забеспокоился. Ромэна Мирмо должна вернуться в Дамаск в декабре или, самое позднее, в январе, а между тем уже идет к концу сентябрь. А потом, разве не говорила мадам Мирмо, что она собирается погостить в Риме у своей приятельницы, княгини Альванци? Да, время не терпит. Пьер де Клерси тревожно задумался. Прилив уверенности успокоил его. Разве не будет он через несколько дней любовником Ромэны?

При этой мысли его возбуждение возросло. Любовником Ромэны? Но ведь им надо будет устроить свою жизнь. Как им быть? Возникнут разного рода трудности, но он их разрешит. Они падут перед его волей, перед их волей, потому что отныне их будет объединять взаимное желание; и что устоит против них!.. Ну, а пока? Жест Пьера был надменно равнодушным. Будущее его не пугало. Он находился в том состоянии крайнего напряжения, когда все кажется легким, и это чувство гордости, возникшее в нем после долгих недель неуверенности, он живо ощущал и глубоко им наслаждался. Он еще раз горделиво взглянул на себя в зеркало. Он увидел себя в образе юного героя. В кармане у себя он нащупал письмо Ромэны Мирмо. То была его счастливая карта в жизненной игре, его подорожная на пути к счастью, его талисман любви и блаженства!

Месье Клаврэ отодвинул тарелку, достал из кожаного футляра большое пенсне в черепаховой оправе и надел его на нос. Потом бережно вскрыл по проколу поданное ему слугой пневматическое[44] письмо. Андрэ и Пьер де Клерси, завтракавшие в это утро у месье Клаврэ, переглянулись с улыбкой. Месье Клаврэ очень любил получать письма по пневматической почте и не без кокетства выставлял их напоказ. Он был не прочь, чтобы другие предполагали, что эти послания заключают в себе приказания или пожелания его многочисленных подруг, ибо месье Клаврэ насчитывал немало знакомств за театральными кулисами и на Монмартрских высотах. Андрэ и Пьеру это было небезызвестно и подчас забавляло их.

Прочтя депешу, месье Клаврэ помедлил, потом положил ее на скатерть, взглянул украдкой из-под пенсне на Пьера де Клерси и сказал довольно непринужденным тоном:

— Это от мадам Мирмо. Она пишет, что едет на некоторое время в Рим к своей подруге, княгине Альванци.

Пряча пенсне в футляр, он добавил:

— Я не могу понять из ее записки, собирается она только ехать или же письмо сдано из отеля на почту уже после ее отъезда.

Говоря так, он следил за выражением лица Пьера де Клерси и закончил с деланной веселостью: