— Да, женщины существа загадочные!

На самом деле его встревожила внезапная бледность, разлившаяся по лицу Пьера. Очевидно, отъезд Ромэны Мирмо Пьера очень поразил; а между тем это только временный отъезд, и отсутствие мадам Мирмо едва ли будет продолжительным, по крайней мере Пьер должен так предполагать. Как бедный мальчик будет страдать, когда мадам Мирмо совсем уедет в Дамаск и настанет действительная разлука! Мысль об этом печалила месье Клаврэ. Ему было больно видеть страдальчески искаженное лицо Пьера. Ах, любовь — страшное чувство! С невольным эгоизмом месье Клаврэ порадовался, что изгнал ее из своей жизни и давно уже довольствуется мимолетными развлечениями, которые случай приносит и уносит по своей прихоти.

Но, увы, от любви никому не укрыться вполне! Любовь так многообразна. Вот, например, он: разве он не любит, как родных детей, своих молодых друзей Клерси? Горе Пьера его трогало. И все-таки разве не лучше было, что он предупредил Ромэну Мирмо, пока еще не поздно было помешать Пьеру отдаться безвозвратно безысходной страсти? Да, Ромэне Мирмо необходимо было удалиться. Для Пьера в этом была единственная надежда на исцеление, но пережить это ему будет нелегко. Он это предвидел по тому, как нервно подрагивала рука у молодого человека, в то время как завтрак кончался в молчании, едва нарушаемом скупыми словами.

Когда в бюро отеля Пьеру де Клерси сказали, что мадам Мирмо вышла, но что она наверное вернется — потому что она едет поездом в девять тридцать на Рим и еще не распорядилась насчет багажа, — он глубоко вздохнул. Волнение, сжимавшее ему горло, улеглось. Он поблагодарил за сведения. Часы Орсейского вокзала показывали два. Где сейчас могла быть Ромэна Мирмо? Должно быть, мадам Мирмо делает перед отъездом какие-нибудь покупки. Вернется она, вероятно, только чтобы поспеть уложиться. В три часа, может быть, даже позже. Пьер де Клерси задумчиво шагал, опустив голову, поглощенный своими мыслями. Так он дошел по набережной до Нового моста, перешел его, направился вдоль Лувра и, через площадь Карусели, вышел к Тюильри.

У входа в сад он остановился. Сад открывал перед ним свой благородный простор, со своими шпалерами деревьев, столпившихся по обе стороны средней аллеи, чью перспективу продолжали Елисейские поля. Вдали Триумфальные ворота вздымали свой величественный портик, а за ними расстилалась сень Булонского леса. Вдруг Пьеру вспомнился тот июньский вечер, когда он ехал в виктории месье Клаврэ на Кателанский луг, чтобы присутствовать на экзотическом выступлении маленьких желтых танцовщиц Тимолоорского султана. Там он в первый раз встретился с Ромэной Мирмо. Образ Ромэны возник перед ним, лучезарный и внезапный, такой сияющий, что он заморгал глазами, словно ослепленный им.

Он опустился на скамью и, подперши голову руками, задумался.

Ромэна Мирмо! Звуки этого имени имели над ним волшебную власть. И в самом деле, разве не удивительная волшебница эта Ромэна! Какой путь она проложила в его жизни! Как она понемногу овладела ею целиком, повелительно и деспотически! Все его мысли, одну за другой, она подчинила себе, и он даже не пытался противиться этому господству, оградить свою волю, защититься от захватчицы с нежными глазами, ради которой он забыл все то, что еще накануне считал целью своей жизни, своим призванием и уделом. О, как он тогда ошибался! Да и к чему бороться с таинственной властью Ромэны? Разве она не указала ему желанный путь, не подарила ему чудесный случай самому себе доказать пределы своей энергии? Нет, она ничего не разрушила в нем, она только разбудила его силы, открыла ему полноту его природы. Это чудо совершила любовь. На губах Ромэны он постигнет тайну жизни, жизни пламенной и гордой.

Он открыл глаза и снова посмотрел кругом. В этот ясный и мягкий день сад сиял нежной и тихой радостью. Посреди бассейна гармонически покачивался сноп водомета. Ах, отдаться очарованию любви! Любить без борьбы, без боязни! Прийти сюда когда-нибудь с Ромэной, не с пугливой и замкнутой Ромэной, а с Ромэной любящей и доверчивой. И он снова взглянул на небо, на деревья, на статуи, на играющих детей, на прохожих. Вдруг, устав от самого себя, он заинтересовался ими. Маленькая девочка подкатила к нему свой обруч; старый господин, читавший на ходу газету, кинул ему приязненный взгляд. О чем может думать этот старенький рантье[45]? Узнает ли он когда-нибудь, что этот молодой человек, сидящий на скамье, — Пьер де Клерси и что Пьер де Клерси любит Ромэну Мирмо? А этот мальчик с мячиком, а этот торопящийся военный, а эта дама в черном, какую ценность может для них иметь жизнь, раз они не знают, что существует Ромэна Мирмо, раз Ромэна Мирмо для них незнакомка?

При этой мысли Пьер де Клерси тревожно улыбнулся. В конце концов, разве и он сам для себя не незнакомец? Что, собственно, он знает о себе, кроме своих грез, кроме своих чувств, кроме своих желаний? Разве он знает, в состоянии ли он их осуществить? Эта мысль возникла перед ним с ужасающей отчетливостью в ту самую минуту, когда ему предстояло решительное испытание, от которого зависела вся его жизнь. Скоро, сейчас, через несколько мгновений он встанет с этой скамьи, выйдет из этого сада, войдет в некий дом, подымется по лестнице, откроет дверь. Тут ему нужно будет говорить и действовать; и, в зависимости от того, как он поступит, он займет место в ряду слабых или в ряду сильных, он будет отмечен знаком безвольных или знаком властных, он будет из тех, кто достигает, или из тех, кто терпит поражения. Несколько слов, несколько жестов решат его судьбу…

Рассуждая так, Пьер де Клерси чувствовал, как сильно бьется у него сердце. Усилием гордости и воли он совладал с собой. Итак, он принимает бой, с его надеждами и опасностями. Он заставит молчать свое воображение, чтобы лучше владеть нервами и не давать им нарушать то полное самообладание, которое будет ему так необходимо. Поэтому, вместо того чтобы сосредоточиться на догадках о том, как его встретит Ромэна Мирмо, он постарался совершенно отвлечься от всяких предположений на этот счет. Он встал, он быстро зашагал, чтобы одолеть нетерпение и успокоить нервы. Он остановился посмотреть, как дети бегают взапуски. Потом несколько раз обошел вокруг бассейна. Двое влюбленных, взявшись за руки, глядели на сверкающее неистовство водомета. Пьер де Клерси посмотрел на них так пристально, что они смутились.

Он пожалел, что у него было мало любовных приключений. Пожалел также, что никогда не путешествовал. Эти воспоминания помогли бы ему сейчас занять мысли и развлечь их. Они блуждали, беспокойные, подвижные, неуверенные, не зная, на чем сосредоточиться. В памяти у него слагались и расплывались всякие образы. Перед ним мелькали то маленькие желтые танцовщицы Тимолоорского султана, то сад месье Клаврэ, где, возле бассейна, он узнал о смерти матери, то полковые сцены, то где-то встреченные лица. Ему вспомнился павильон Флобера в Круасэ и поворот на руанской дороге, где, правя мотором Ла Мотт-Гарэ, он, в минуту опасности, не побоялся смерти. Потом эти образы истощились, и он впал в какое-то бессилие, продолжая бродить без цели и почти без мыслей.

Это состояние вялости длилось довольно долго. Неожиданный толчок в локоть привел Пьера в себя. На ходу он задел о подножие статуи. Он инстинктивно поднял глаза.

Изваянный в мраморе, мощным порывом герой уносил в своих объятиях обезумевшую героиню. При этом зрелище Пьер вздрогнул. Эта обнявшаяся группа вдруг напомнила ему об испытании, на которое он шел… Близился миг, когда он очутится лицом к лицу с Ромэной Мирмо. На его часах была половина шестого. В шесть часов он войдет в дверь отеля. Он взглянул на часовые стрелки. Они подвигались медленно, верно, неумолимо.

Когда вращающаяся дверь втолкнула его в вестибюль отеля, у него чуть не закружилась голова… Спросить ему в бюро, вернулась ли мадам Мирмо? Пока он раздумывал, мальчик распахнул дверь лифта. Пьер де Клерси сделал ему знак и вошел в машину, где уже было двое мужчин. Пьер отрывисто назвал номер. Лифт взвился; на четвертом этаже он остановился. Мальчик, держась за переводный канат, сказал: