— Что это? Вы сегодня как будто не совсем в ладах. А только как можно ссориться в такую жару?

Ромэна Мирмо, запыхавшись, опустилась в садовое кресло. Ее волосы растрепались от бега, и на лбу проступили капельки пота. Пьер де Клерси, сильно раскрасневшись, стоя смотрел на тяжело дышащую и изнемогающую Ромэну.

— Вы не можете себе представить, дорогая мадам де Вранкур, до чего мадам Мирмо неосторожна. Мы ходили на розовые грядки, и она принялась рвать букет, без шляпы, на солнцепеке. Можно было схватить солнечный удар. Я хотел увести ее в тень, но она убежала. Ну и нелегко же было ее поймать! Вот, я передаю ее вам на руки, побраните ее. Она этого заслуживает.

Ромэна Мирмо погрозила Пьеру пальцем:

— У, чудовище! Вы не можете себе представить, что за хватка у этого человека. Посмотрите, я вся в синяках. У меня почернеет рука. А что скажут тетя Тина и тетя Нина, когда узнают о поведении своего любимчика?

Пьер де Клерси рассмеялся:

— Они бы не то сказали, если бы вы вернулись в Ла-Фульри с солнечным ударом, от которого у вас сошла бы кожа на носу и на щеках.

Ромэна Мирмо пожала плечами.

— С солнечным ударом, вот тоже! Я старая азиатка и не такое видывала. А потом, велика важность, если у меня и сойдет кожа на носу, ведь у меня нет поклонников.

Она умолкла и взглянула исподлобья на Пьера де Клерси. Это была первая кокетливая фраза, которую она ему бросала. До сих пор она всегда обращалась с ним как с товарищем, как с молодым человеком, каких много. Сейчас, во время этой жаркой и уверенной погони, когда Пьер схватил ее за руку своей сильной рукой, у нее впервые мелькнула мысль, что близится другая погоня. Этот упорный бег вослед за ней, это настигавшее ее дыхание, эти схватившие ее руки вдруг дали ей почувствовать любовь или, во всяком случае, желание Пьера. Она смотрела на него с удивлением. Потом невольно опустила глаза.

Все молчали: Берта де Вранкур, откинувшись на спинку кресла, Андрэ де Клерси, тихо закуривая потухшую сигару. Пьер, присев на садовый стол и подогнув ногу, зашнуровывал развязавшийся ботинок. Ромэна Мирмо задумалась. Приятно или неприятно было ей сделанное ею открытие? Она не могла бы на это ответить. Хотелось ли ей, чтобы Пьер был в нее влюблен? Этого она тоже не знала, а между тем в глубине души она чувствовала, что это ей не было бы противно. Разумеется, она ничем бы не стала поощрять эту возникающую страсть, но сознание, что эта страсть существует без всякого поощрения с ее стороны, доставляло ей тайное удовлетворение. В конце концов, почему бы ей не быть любимой, ей тоже, как и другим?

Она подняла глаза. Ее взгляд встретился со взглядом Андрэ де Клерси, и ей почудилась в нем какая-то грусть и словно глухой упрек. Андрэ, наверное, догадывался о чувстве брата. Что он при этом испытывал? Печаль, сожаление, быть может? Предавался ли он грустным воспоминаниям о своем прошлом? Жалел ли он о своем тогдашнем молчании? Быть может, в нем воскресала доля прежней любви, оживая при виде того, как Пьер любит ту самую женщину, которую он тоже любил когда-то? В свою очередь, Ромэна пристально глядела на Андрэ де Клерси, на его красивое лицо, холодное и надменное, и смутно чувствовала, как в ней растет та глухая и затаенная досада на него, которая уже несколько раз ею овладевала. И вдруг она с удовольствием представила себе Андрэ, ужаленного в сердце смутной ревностью, и в то же время ее охватило лукавое желание тут же, на глазах у брата, выразить каким-нибудь внешним знаком свою симпатию Пьеру. Она быстро нагнулась, потянула Пьера де Клерси за шнурок башмака и крикнула ему шаловливым тоном:

— Ну-с, прекрасный чемпион, вы кончили позировать для статуи Победы, завязывающей сандалию? Подите лучше сказать, чтобы нам принесли попить чего-нибудь холодного, я умираю от жажды. Вы позволите, Берта?

Берта де Вранкур улыбнулась.

— Разумеется, позволю, но сперва вы должны помириться. Вы сегодня точно кошка с собакой!

Ромэна надула губы, протянула руку Пьеру де Клерси, и тот ее поцеловал. Потом он направился к замку. Нежная кожа Ромэны Мирмо лучше освежила его горячие губы, чем самый холодный из налитков Востока.

Пьер де Клерси не мог уснуть и ворочался в постели. Вдруг он откинул легкое одеяло, которым был накрыт, повернул выключатель и соскочил на пол: потом облокотился о раскрытое окно. Стояла чудесная ночь, одна из тех лунных летних ночей, которые в наших странах дают почти что иллюзию Востока. Было светло, как днем. Ни малейшая дымка не омрачала необычайной прозрачности воздуха. Пьер де Клерси, наклонившись, смотрел.

Перед ним расстилался Аржимонский парк, весь залитый серебристым, теплым светом. Внизу, под окном, тихо светился песок аллеи. Дальше хрустальными остриями трав мерцала лужайка. Еще дальше расположились купы деревьев, округляя свои неподвижные вершины. Атмосфера мира и покоя окружала уснувший замок, где, должно быть, он один не спал. Это наполнило его чувством одиночества и превосходства.

Он прошелся по комнате, вернулся к окну, потом направился к двери и осторожно отворил ее. Миновал коридор и вышел на лестницу. Держась за перила, он спустился по ступеням и очутился в вестибюле. На вешалке висел его автомобильный пыльник. Он надел его, отодвинул засовы входной двери, скользнул в нее и ступил на крыльцо.

Он был рад, что он на воле, среди благосклонной неги ночи. Он пошел вперед, обогнул большую лужайку и углубился под сень деревьев. Так он шел некоторое время, ни о чем не думая. Под густыми ветвями было довольно темно. Там и сям сквозь листву падали капли света. Запах многолиственной тени был восхитителен. Аллею, по которой он шел, Пьер различал неясно. Иной раз ветка задевала его на ходу. Иной раз крик ночной птицы нарушал тишину. Пьер де Клерси остановился… Легкий шум, шепчущий, задушевный, прелестный, исходил словно из самых уст ночи… Пьер узнал этот шум. То был шепот воды, переливавшейся через запруду. Пьер зашагал быстрее.

Под луной, которая как раз отражала в воде свой рог, сверкал пруд. Его окружали красивые деревья. На плотине стояла деревянная скамья, куда мадам де Вранкур нередко приходила посидеть днем. Иногда также здесь собирались после обеда, подышать водной прохладой, послушать лягушачий концерт, посмотреть на колдовские росчерки летучих мышей в сумеречном небе.

Пьер де Клерси сел на скамью… Стояла такая полная, такая глубокая тишина, что ему казалось, будто он слышит, как бьется его сердце.

С тех пор как он приехал в Аржимон, Пьер де Клерси жил странной и нежданной жизнью, жизнью внезапно изменившейся, обновившейся, хоть сам он и сообразовывался покорно с окружающей обстановкой. Действительно, по утрам он вставал в приличный час. За завтраком сидел со всеми, ел, разговаривал. Днем гулял, читал, удил рыбу. Вечером, за обедом, принимал участие в общей беседе, совершал с остальными прогулку по парку. Месье де Вранкур заявлял, что это премилый молодой человек, выигрывающий при ближайшем знакомстве.

Пьер принимал все эти комплименты. Но иногда его удивляло, что он не совершил никакого безрассудства, не надел брюк на левую сторону, не вывернул рукавов пиджака. Проходя перед зеркалом, он с изумлением узнавал собственное лицо. Ему казалось также странным, что его называют его именем.

Что общего было между этим Пьером де Клерси, который ходил, ел, разговаривал, и настоящим Пьером де Клерси?

Этот последний стал избранным существом, обитающим в новом мире и только отдаленно связанным с прежним Пьером де Клерси. Предметы, люди, которые долгое время были для него привычными, исчезли из его мыслей или же утратили всякое значение и всякий интерес. Разве не зыбким призраком был месье де Вранкур, каждый день выходивший к столу из своей библиотеки? Или не пустою тенью мадам де Вранкур, сколь ни была она прелестна и добра? И даже его брат, его дорогой Андрэ? Когда Андрэ ему что-нибудь говорил, его слова доносились из такой дали! Если уж даже люди, которых он видел воочию, казались ему почти нереальными, то что же отсутствующие? Бедный месье Клаврэ, например! Конечно, Пьер очень любил своего доброго старого друга Клаврэ, но месье Клаврэ казался ему еще более далеким, чем если бы он находился у антиподов, уехав в одно из своих великих воображаемых путешествий. Отправься бедный месье Клаврэ на дикий океанский остров к маленьким танцовщицам Тимолоорского султана, он не стал бы оттого более далеким для рассеянной мысли Пьера! Но каким бы ни сделался невещественным месье Клаврэ, ему все же посчастливилось по сравнению с другими друзьями Пьера, потонувшими в почти полном забвении.