Ромэна Мирмо отвечала нерешительным жестом. Месье Клаврэ настаивал:

— Значит, вы не заметили в нем ничего необычного?

Ромэна Мирмо по-прежнему молчала. Месье Клаврэ продолжал:

— Дорогое мое дитя, позвольте мне вам сказать, в чем, по-моему, причина этой перемены, которая меня озабочивает. Пьер влюблен.

Это заявление месье Клаврэ Ромэна Мирмо встретила немного деланным смехом.

— Влюблен? Что же, это вполне возможно; в его годы молодые люди всегда влюблены. Здесь не о чем тревожиться, дорогой месье Клаврэ.

Месье Клаврэ покачал головой.

— Вы ошибаетесь, Ромэна, потому что если Пьер влюблен, то он влюблен в вас. И он не только влюблен в вас, он вас любит, и любит безумно.

Месье Клаврэ подчеркнул эти последние слова. Ромэна Мирмо стала возражать:

— Ах, месье Клаврэ, как вы преувеличиваете! Да, я готова допустить, что месье Пьер немного неравнодушен ко мне. Он даже мне признался в этом однажды в Аржимоне; но я отнеслась к этому как к шутке, и уверяю вас, что и не вспоминаю об этом больше.

Месье Клаврэ поднял руки.

— Не вспоминаете больше! Так, значит, вы не видели, на что он похож, Ромэна! О нет, я не преувеличиваю. Пьер вас любит страстно, и это-то меня и пугает. Да, он вас любит, Ромэна, а вы его не любите. Впрочем, если бы даже вы его любили, вы бы не захотели стать его возлюбленной. Я вас знаю, Ромэна. Поэтому…

Месье Клаврэ снял шляпу и отер лоб. Потом продолжал:

— Поэтому, Ромэна, остается сделать одно, и я знаю, что вы это сделаете, пока еще, может быть, не поздно. Надо, чтобы вы перестали видеться с Пьером, чтобы вы как можно дальше отстранили его от себя; надо, чтобы вы отняли у него всякую надежду, надо…

Ромэна Мирмо вспыхнула.

— Отняла у него всякую надежду! Да я ему никогда и не подавала никаких надежд. Разве моя вина, если он забил себе в голову сумасшедшие мысли? Я тут ни при чем. Мне не в чем себя упрекнуть.

Она стучала зонтиком о землю. Легкое раздражение окрашивало ей щеки румянцем, делало жестким ее красивый профиль с упрямой горбинкой. Она продолжала:

— Да это же невыносимо, это тирания! Что я могу поделать, если месье Пьеру де Клерси я нравлюсь и он страдает оттого, что у меня нет охоты платить ему тем же? Потому что, повторяю вам, месье Клаврэ, я не чувствую за собой никакой вины во всем этом деле, никакой ответственности. Я считала Пьера де Клерси молодым человеком отнюдь не сентиментальным, отнюдь не страстным, а жаждущим прежде всего деятельности, приключений, стремящимся приложить свою энергию. Как я могла предвидеть, что произойдет? Очевидно, мне не следовало принимать с ним этот товарищеский, фамильярный, дружеский тон, который, по-видимому, ввел его в заблуждение… Но вот я и рассердилась, это смешно. Простите меня, дорогой месье Клаврэ. Я понимаю, что вы беспокоитесь и что вам неприятно видеть, как Пьер де Клерси сбивается с дороги, и все-таки я не могу вполне поверить тому, что вы о нем рассказываете. Все это устроится, дорогой месье Клаврэ.

Она перешла на шутливый тон, но в глубине души была серьезна и озабочена. Месье Клаврэ вздохнул.

— Ах, если бы вы были правы, дорогая Ромэна! Но только это вы должны меня простить, что я вам поверил свои страхи. Словом, я чувствую, что надо действовать не откладывая, и я знал, Ромэна, что вы мне поможете, вы, такая добрая, такая прямая, такая умная!

Мадам Мирмо рассмеялась.

— Полно, полно, не льстите мне, дорогой месье Клаврэ. Знаете, вот что я вам предложу. По пути в Дамаск я намерена остановиться в Риме. Так вот, я теперь же уеду в Рим и останусь там, пока не придет время возвращаться к мужу. В Париж я заеду всего на несколько дней, только чтобы проститься с Бертой де Вранкур. Я телеграфирую моей приятельнице княгине Альванци, чтобы узнать, в Витербо ли она. И я вас уверяю, что, как только месье Пьер перестанет меня видеть, он перестанет обо мне думать. Он очень скоро меня забудет, потому что все-таки я не думаю, чтобы он был так увлечен, как вам кажется. Ну вот, довольны вы мной, дорогой месье Клаврэ?

Месье Клаврэ наклонился и поцеловал Ромэне руку.

— Благодарю вас, Ромэна, за то, что вы собираетесь сделать. Благодарю вас за вашу помощь. Ах, бедный Пьер будет жестоко страдать!

Ромэна Мирмо жестом выразила сожаление. Месье Клаврэ продолжал:

— Хорошо еще, что у него есть брат, есть старый Клаврэ, есть молодость; но что меня пугает, так это то, что о своей любви он не сказал ни Андрэ, ни мне; и это доказывает, что эта любовь очень глубока, очень глубока. И потом, эта перемена в нем, эта печаль!

Ромэна Мирмо уже не слушала месье Клаврэ. Склонив голову, она думала об этой любви, в которой ей признался Пьер и которая родилась в нем в тот летний вечер, когда на этих зеленых подмостках плясали маленькие экзотические балерины, уступившие теперь место девочкам, прыгающим через скакалку и оглашающим своим пронзительным и радостным смехом спокойный воздух, едва тревожимый вдалеке глухими выстрелами на голубином стрельбище…

Письмо, которое Пьер де Клерси получил от мадам Мирмо, было написано на голубоватой бумаге крупным ровным почерком. Его ему передал швейцар отеля, когда он в середине дня спросил в бюро мадам Мирмо. Он зашел за нею, чтобы пойти вместе гулять по городу, но ему сказали, что мадам Мирмо вышла и оставила на его имя письмо.

Эту записку, двадцать раз перечитанную, Пьер де Клерси знал наизусть. Буквы плясали у него перед глазами. За обедом он все время повторял в уме ее содержание. Он был так явно рассеян, что Андрэ обратил на это внимание. Когда Пьер не заметил, как старый Лоран подает ему блюдо, Андрэ мягко сказал ему:

— Послушай, Пьер, что это с тобой сегодня? Или случилась какая-нибудь неприятность?

При этом вопросе Пьер вздрогнул.

— Да нет, уверяю тебя; я весь день гулял. Погода была такая чудесная-чудесная…

И Пьеру де Клерси вспомнилась солнечная набережная, парапет, на который он облокотился, чтобы прочесть записку мадам Мирмо, текущая вода. Он снова слышал шум экипажей. Голубоватая бумага письма была точь-в-точь того же цвета, что и небо над домами.

Пьер сделал вдруг волевое усилие, чтобы не думать об этом письме, и принялся оживленно говорить, переходя от одного к другому, задавая вопрос за вопросом удивленному этой неожиданной переменой Андрэ. Он обращался с шутками к старому Лорану, так что тот даже сказал:

— Какой месье Пьер сегодня веселый!

Андрэ де Клерси смотрел на брата с удивлением. Что значил этот резкий перелом настроения, эта внезапная веселость, так не вязавшаяся с печалью, которую Пьер проявлял последние дни? Андрэ хотелось его расспросить, но поведение Пьера как-то смущало его. Он смутно догадывался, что эти переходы Пьера от радости к унынию чем-то связаны с Ромэной Мирмо.

После обеда, когда они перешли в кабинет к Андрэ, Пьер продолжал смеяться и болтать. Потом вдруг замолчал. Затем встал с кресла, сидя в котором он курил сигару, и несколько раз прошелся по комнате. Андрэ де Клерси следил за ним глазами.

— Ты сегодня идешь куда-нибудь, Пьер?

Пьер остановился, чтобы стряхнуть в пепельницу пепел сигары.

— Нет, но ты работай; а мне надо написать барышням де Жердьер, которым я послал ящик сластей. Кстати, Андрэ, писала тебе мадам де Вранкур? Когда она возвращается?

Андрэ де Клерси, разбиравший бумаги на письменном столе, отвечал:

— Не знаю. Она, вероятно, еще недели две проведет в Нормандии.

Пьер взял книгу:

— Спокойной ночи, Андрэ, до завтра.

Дверь закрылась, и Андрэ слышал, как он удаляется, насвистывая.

При свете электрических лампочек его комната показалась ему более пустой, чем обычно. Повернув выключатель, Пьер подошел к камину. В зеркале он увидел себя. Опершись локтями о мрамор, он долго пристально рассматривал себя. Первый раз в жизни ему понравилось его лицо. Первый раз в жизни он с удовольствием смотрел на свое изображение. Ведь он же молод, силен, почти красив! Выражение смелости, решимости, уверенности легло на его черты. Какая разница с тем унылым, нерешительным существом, которым он был всего несколько часов тому назад! Он сам себе улыбнулся, словно приветствуя в себе самом пришельца. Скрестив руки на груди, он с гордостью почувствовал легкое шуршание бумаги. Это было письмо Ромэны.