поэзия Поэзия — отдельная страна верна печали светлой полна нетронутого знания накопленного скрягами Вселенной. Там жизнь странна унылой сути нет у здания любовью освященного жрецы в одеждах — джинсы, фраки, тоги, рога и пистолеты. Одна судьба на всех одна душа дыша пространством и балетом и верной смертью на пороге молчащей между строк кладет спокойно на алтарь исписанные листики бумаги которые читает Бог ухмыляясь очередной отваге. дуэль …Письмо Геккерну — ярость, боль и мат, Стакан воды с окна у «Беранже», Короткий разговор с Данзасом, Летний сад, Месье Лепаж — свинцовое драже. На Троицком мосту, в цвету — жена, Не угадавшая ни мужа, ни судьбу, Что отражалась на арапском лбу, И, как часы, была заведена. «Все решено — дуэль, я не сверну, Пускай потом прибьют гвоздем ко дну, Пускай распнут, повисну на ноже, Пускай в Михайловском хоть с плугом на меже, На Черной речке, вечером, к пяти. Мне не свернуть и с рифмы не сойти…» Темнело быстро, небо прятало войну, Д’Аршиак с Данзасом втаптывали в снег Барьер бессмертия, холодную луну, Последний вздох и час, блестящий этот век… Темнело быстро, и в морозный горизонт Стучала мысль — предсказанный финал, Лишь мерзлый ветер брил деревьев сон А за кустом, дрожа, старик Геккерн стоял. Удобное ли место? Все равно. Скорее бы, уж не видать ни зги. Дантес, подлец, желание одно — Вогнать свинец в его холеные мозги! Все! Начали! К барьеру! К черту страх, Пускай убьют, любовь моя со мной, Поплыли облака, мундиры, пальцы на курках, Рванули кони, жизнь сворачивалась в бой… И в дикой скачке бледных фонарей, И в шепот нервный, мертвый у дверей, И в клетках порванных — осиный, дикий вой… Он знал одно, что он один живой. Он знал одно, что он не промахнулся, «Хотел его убить, но рад, что смерти нет, Дай руку, друг, идем туда, где свет! Свободен я», — и в вечность улыбнулся… в последнюю осень В последнюю осень ни строчки, ни вздоха. Последние песни осыпались летом. Прощальным костром догорает эпоха, И мы наблюдаем за тенью и светом. Осенняя буря шутя разметала Всё то, что душило нас пыльною ночью. Всё то, что дарило, играло, мерцало, Осиновым ветром разорвано в клочья. Ах, Александр Сергеевич, милый, Ну что же Вы нам ничего не сказали О том, как дышали, искали, любили, О том, что в последнюю осень Вы знали. Голодное море, шипя, поглотило Осеннее солнце, и за облаками Вы больше не вспомните то, что здесь было, И пыльной травы не коснетесь руками. Уходят в последнюю осень поэты, И их не вернуть — заколочены ставни. Остались дожди и замерзшее лето, Осталась любовь и ожившие камни. храм
На холодном, хмельном, на сыром ветру Царь стоит белокаменный, А вокруг черными воронами Старухи снег дырявят поклонами. А вороны заморскими кенгуру Пляшут на раскидистых лапах крестов, А кресты золочеными девами Кряхтят под топорами молодцов. Царские врата пасть раззявили — Зубы выбиты, аж кишки видны. Иконы комьями корявыми Благословляют проклятья войны. Вой стоит, будто бабы на земле В этот мертвый час все рожать собрались. — Ох, святая мать, ох, святой отец, Что ж ты делаешь, Егор? Перекрестись! А грозный командир, опричник Егор, Кипит на ветру, ухмыляется: — Ах вы, дураки, мудачье, позор Ваш в эту конуру не вмещается! Верный пес царя — грозного Иосифа, Скачет Егор в счастливую жизнь: — Старое к чертовой сносим мы, Новая вера рванет — ложись! Небо треснуло медным колоколом, Залепил грязный свет слюнявые рты. Вороны черными осколками Расплевали кругом куски тишины. Купола покатились, как головы, Стены упали медленно От сабель нежданных половцев… Пошли-ка домой! Слишком ветрено. коммунизм подошел, как весенние талые воды… Коммунизм подошел, как весенние талые воды. Старики на сносях, ждут волхвов в шалаше у Разлива. Я смотрю в их глаза, не познавшие сути свободы. Этот вечный закату воды — мало смысла, но очень красиво. На Разливе бетон голосит соловьем откровений. Те, кто жаждет добра для других, утешают их после — расстрелом. Написать бы еще горсть лирических стихотворений, А потом выйти в поле в исподнем, отчаянно белом. Пусть я буду последним убитым на этой гражданской. Что за секс, когда пень на колоду, сестра на сестру, брат на брата?! Ночью деда Сосфена спилили в тайге, на промзоне у Канска, И сейчас нас не слышат и тащат к добру, без вины виноватых. Коммунизм хорошо, если ты Карл Маркс, на худой конец — Ленин, Если Альпы в снегу и горят, как хрусталь в электрическом свете, Если ты с кружкой пива янтарного в праздничной Вене С омерзением классовым потчуешь мух на бараньей котлете. …Молодые смутьяны и ныне весомо ругают систему, За добро вновь идут на борьбу, на тюрьму и на плаху. Я их всех понимаю, но есть ли гуманная схема?! И скребет по доске и хрипит восстающий из праха. |
