Кровать перенесли в гостиную, и Саския лежала там вечер за вечером на стеганых подушках, на которых когда-то позировала для Данаи — с божьей помощью она еще будет снова позировать для нее! Если бы даже Тюльп не предупредил, что ее следует окружить вниманием и всячески ублажать, каждый, кто бывал в квартире на Ниве Дулен, все равно тянулся бы к ней, как пчела к меду. Ансло и Свальмиус в своих черных одеяниях, капитан Баннинг Кок и молодой лейтенант Рейтенберг в мундирах городской стражи, ученики с краской под ногтями и на рубашках — все ждали, когда наступит их черед поднести ей букет цветов, бутылку французского вина, кусок хорошего мыла или пачку дорогого китайского чая.
Жена португальского торговца книгами, подвижная особа с лицом, сморщенным, как сушеная ягода, принесла ей котенка, и целую неделю всем казалось, что госпожа Пинеро нашла как раз то, что нужно, — магнетическую точку, способную притянуть к себе неустойчивую иглу существования Саскии. Но вскоре больную целиком поглотило дело, настолько банальное и чуждое Рембрандту, что он даже не радовался пробуждению в ней интереса к жизни. В Амстердам с официальным визитом собиралась прибыть Мария Медичи, и город решил превзойти себя, устроив в ее честь празднество на реке и пышные зрелища в новом театре, выставив трубачей на всех башнях и воздвигнув триумфальные арки на главных улицах. Рембрандт не понимал, как может его жена с таким нетерпением ожидать приезда женщины, чей род прославил себя в Италии главным образом деспотизмом, а во Франции — резней протестантов во время Варфоломеевской ночи.
Тем не менее Саския была заинтересована, притом настолько, то из шкафов вновь были вынуты юбки и корсажи, с которыми она еще так недавно не желала возиться. И хотя до приезда Марии Медичи оставалось еще много месяцев, Саския ухаживала за волосами и ногтями так, словно ей завтра надо было ехать на большой бал. Капитан Баннинг Кок и лейтенант Рейтенберг наперебой подбрасывали топливо в костер, на котором она горела: ожидается костюмированная процессия во всю длину Бреестрат; все бывшие и нынешние бургомистры заказали своим портным новые плащи и капюшоны; городской совет назначил Фонделя председателем комиссии, состоящей из поэтов и художников — первые будут сочинять пьесы и приветственные оды, вторые делать эскизы арок и костюмов, расписывать декорации и знамена для нового театра и ратуши.
Участвовать в многословных публичных выступлениях, придумывать мишурные костюмы и знамена, размалевывать золотую листву и бумажные цветы — это было, конечно, занятие не для Рембрандта. Однако, раздумывая о приезде Марии Медичи, что случалось редко, так как принц заказал ему еще две картины на сюжет страстей господних, художник не отказывался от мысли принять участие во всей этой возне отчасти ради Саскии, отчасти для того, чтобы загладить неприятную сцену в саду Дома призрения. Вспоминая о ней теперь, когда возбуждение минуты улеглось, он испытывал нечто похожее на дурной вкус во рту. Особенно он сожалел, что под непосредственным впечатлением от нее написал две причудливые картины: толстого, орущего во все горло, пустившего со страху струю «Ганимеда, которого уносит орел» и развеселую «Диану, испуганную Актеоном», где быкоподобный охотник чуть ли не лопается от восторга при виде двадцати одной толстой голой бабенки, плескающихся и визжащих на фоне типично аркадского пейзажа. На обе картины нашлись покупатели, оба покупателя немедля пригласили знакомых посмеяться над шуткой художника, и в течение нескольких месяцев стоило Рембрандту высунуть нос на улицу, как к нему тут же подбегал какой-нибудь охотник похохотать вместе с ним «над превосходными карикатурами на классические потуги мейденцев». Правда, к нему не поступало никаких сведений о том, что члены этого кружка небожителей видели его картины, но такая возможность была все-таки не исключена…
Однажды, в начале сентября, Рембрандт ждал к девяти часам вечера Кока и Рейтенберга, но они почему-то запаздывали. Весь день художник работал над серией набросков к «Воскресению из мертвых», одной из двух дополнительно заказанных принцем картин. Работа шла трудно, как всегда, когда он возвращался к прежнему, изжившему себя стилю. Все — ангел, римские воины, изможденный Христос, выходящий из открытой гробницы, — получалось не так, как хотелось: убедительность деталей лишь сообщала неправдоподобность полотну в целом. Не в силах ни справиться с задачей, ни отказаться от попыток решить ее, он перенес доску, бумагу и мел в гостиную и сел за работу. Там собралось пока что всего три посетителя — Свальмиус, Ансло и доктор Бонус. Поскольку офицеры, с которыми можно было бы затеять спор, еще не явились, проповедники и врач отошли от позолоченного ложа Саскии и уселись вокруг стола, тщетно силясь прийти к единой точке зрения на природу и атрибуты бога.
— Мне кажется, мы изрядно надоели нашей хозяйке, — спохватился наконец Бонус. — И все-таки наш хозяин тоже должен сказать свое слово. Послушайте, Рембрандт, можете вы написать бога?
— Не знаю. Никогда не пробовал.
— Но вы же писали бога во плоти, и притом не раз, — заметил Свальмиус.
— Но разве, изображая Иисуса, вы воспринимаете его как бога и создателя вселенной? — спросил маленький доктор.
— Я не очень понимаю, что вы имеете в виду, — отозвался художник. — Я ведь не следил за спором.
— Бонус спрашивает, в силах ли вы придать атрибуты бога-отца личности бога-сына, — пояснил Ансло.
— О каких атрибутах вы говорите?
— О тех атрибутах, которые не поддаются определению в силу своей непостижимости, — как всегда, грустно улыбнулся Бонус.
Ответить Рембрандт не успел — в комнату вошел капитан Баннинг Кок, еще более официальный, чем обычно, в черном бархате, брыжах, новой красивой касторовой шляпе с изогнутыми полями, и направился прямо к ложу, чтобы поздороваться с хозяйкой.
— Вы сегодня на редкость нарядны, капитан, — бросил ему вдогонку Ансло.
— Да, наряднее, чем мне хотелось бы, — отозвался Баннинг Кок.
— А где же лейтенант? — осведомилась Саския, приподнявшись на подушках и протягивая ему для поцелуя руку, потом щеку.
— Лейтенант? Он просил меня принести вам извинения — его задержали.
— Вы и сами опоздали, — вставил Рембрандт.
— Знаю, — отозвался Баннинг Кок, снимая свою роскошную шляпу и засовывая ее под стул, словно он стеснялся ее. — Видите ли, мы с Рейтенбергом были у мейденцев. Там все еще продолжается совещание, но мне стало невмоготу и я удрал.
— У мейденцев? — переспросил Рембрандт. — Но что, скажите, ради бога, вы там делали?
— Говоря по правде, ничего, ровным счетом ничего. Пустая трата времени, — ответил капитан. — Нас пригласили туда в связи с этой дурацкой встречей Марии Медичи. Не отвечай мы за парад городской стражи, мы ни за что бы не впутались в эту нелепую затею. Трудно представить большую бессмыслицу, чем то, что происходит у Хофта: взрослые мужчины и женщины целый день рассуждают о позолоченных ореховых скорлупках и бумажных цветах.
Внезапно Саския побледнела так сильно, что губы ее стали почти столь же бесцветными, как щеки. Она спустила ноги на пол и села на край позолоченного ложа, опустив локти на колени и подперев голову сжатыми кулачками.
— Значит… Значит, комиссия из художников уже составлена? Я не думала, что это сделают так быстро, — сказала она.
— Да, все члены ее назначены и приступили к делу. И нечего сказать, хорошенькое у них, бедняг, дело — писать декорации для глупых представлений и придумывать костюмы для толстых старух, призванных олицетворять город Амстердам, Добродетель, Навигацию и Стойкость.
— И кто же входит в комиссию?
— В ней нет ни одного мало-мальски стоящего живописца. Все больше такие, как бывший ученик вашего мужа Флинк. Бедный Флинк, мне даже стало жаль его: он признался мне по секрету, что никогда бы не впутался в эту историю, да уж очень Фондель настаивал.
— Значит, Рембрандта не пригласили?
Губы у Саскии дрожали, в глазах стояли слезы, но ее взволнованный вид вызвал у Рембрандта не столько жалость, сколько злость. Разве недостаточно и того, что его обошли, что им пренебрегли, что мейденцы исподтишка насмехаются теперь над ним? Разве недостаточно того, что любимый ученик Флинк изменил ему и вытеснил его? Зачем ей понадобилось устраивать публичное зрелище из его позора, выказывать свою слабость и ставить гостей в затруднительное положение?
