Дочь шла впереди него по лестнице, а Ребекка и Арт следовали за ними, говоря, что он очень устал и теперь хорошо уснет. Дальняя дорога, глубокий долгий сон…

Когда они поднялись наверх, художник отказался идти в спальню и настоял на том, что проведет эту ночь там, где провел уже много ночей, — на кушетке в мастерской. Что бы ни говорили его домашние, он не уснет, пока не вспомнит этот текст. А лежа близ картины и вдыхая запах свежей краски, он скорее сумеет вызвать желанные слова в своей непослушной памяти. В свете ламп, принесенных Корнелией и Артом, Рембрандт увидел неясные пятна — другие картины, выстроенные вдоль стены: «Руфь и Вооз», «Семейный портрет», «Блудный сын»… Сегодня они были ему не нужны. Рембрандт не стал раздеваться — он был слишком утомлен, а просто лег на кушетку и повернулся спиной к полотнам, чтобы они не отвлекали его от «Симеона во храме», но он не столько видел, сколько вспоминал слепого старика и его умирающее лицо, поднятое к сиянию, исходящему от незаконченного тела божественного младенца, которого он держит в своих морщинистых руках. И когда из комнаты унесли последнюю лампу, художник уставился в темноту, наблюдая за хлопьями, нитями и пушистыми перышками света, танцующий вихрь которых то останавливался, то повисал в воздухе, то удалялся. В этих остановках, в далеких голосах, желавших Рембрандту спокойной ночи, в замиравших внизу шагах был покой. Покой… Он обрел его и наслаждался им, пока бархатистая тень, прекрасная и величественная, не поглотила последние нити сияния. «Боже, видели очи мои свет, — вот что сказал старый Симеон. — Ныне отпускаешь слугу твоего с миром».

Читатель биографической повести или романа надеется найти в послесловии прежде всего ответ на вопрос, что в прочитанной им книге соответствует истине, а что является плодом вымысла автора. Это отнюдь не праздный вопрос, хотя в данном случае и автор книги и автор послесловия поставлены в особые условия. Эти особые условия определяются прежде всего тем, что главным источником наших знаний о жизни и деятельности героя книги являются картины, офорты и рисунки — свидетели, как известно, бессловесные. Однако истинное значение Рембрандта рождается именно в результате правильного прочтения этих бессловесных документов. В этом отношении авторы повестей и романов о Рубенсе или Ван-Гоге находятся в несравненно лучшем положении. Большое эпистолярное наследие, оставленное этими художниками, явилось исчерпывающим источником дополнительной информации о их жизни и творчестве и донесло до нас, кроме того, их живой, разговорный язык. От Рембрандта и о Рембрандте сохранилось очень мало: семь писем, которые являются скорее деловыми записками, воспоминаниями его ученика Самюэля ван Хохстратена, и несколько слов Константейна Хейгенса, хотя и очень ценных, так как относятся к молодым годам жизни мастера, но и очень ограниченных, так как в те годы Рембрандт еще не стал полностью Рембрандтом.

Гледис Шмитт (род. в 1909 г.) — опытная писательница, известная главным образом как автор исторических романов. Прежде чем сесть за книгу, она, конечно, внимательно изучила не только названные, но и десятки и сотни других прямых и косвенных источников — документов и художественных произведений того времени. Это позволило ей создать правдивые характеры и верный исторический фон. Автор внимательно проштудировал также многочисленные искусствоведческие исследования о творчестве гениального голландского живописца и графика. Весьма важно при этом, что в своих оценках она опирается на выводы прогрессивной критики. Со страниц книги перед нами встает убежденный демократ, горячо любящий свой народ и тесно связанный с его судьбами, художник-новатор, решительно порывающий с приемами эпигонского искусства, — художник, обогативший западноевропейский реализм новым мощным средством выразительности — психологизмом. Наконец, со страниц книги встает живой человек, счастливый в любви и несчастный в семейной жизни, неистовый в творчестве и затравленный в обществе, грубый и нежный, любящий и заботливый сын и отец. И в этом, пожалуй, главная ценность книги Гледис Шмитт. Созданный писательницей живой образ художника делает для читателя ближе и понятнее его искусство.

Глубоко и серьезно разбираясь в специфически искусствоведческих: проблемах, встающих в связи с изучением жизни и творчества Рембрандта, автор тем не менее нигде не стремится подменить историка искусства. Более того, сознавая, что углубление этих проблем, вынесение оценок как отдельным произведениям, так и всему творчеству Рембрандта с нашей современной точки зрения, но устами современников художника выглядело бы искусственным и даже фальшивым, автор предпочитает оставаться на позициях романиста, избегающего авторских отступлений. Поэтому единственной возможной формой послесловия в этом случае является, как нам кажется, искусствоведческая статья, которая поможет читателю понять и оценить истинное значение гения Рембрандта, его историческую роль в развитии западноевропейского и мирового реализма и непреходящую ценность созданных им шедевров. Но вполне естественно, что главный упор в этой статье сделан в первую очередь на анализ тех произведений, по той или иной причине упомянутых в романе. Эти же произведения, как правило, включены и в иллюстрации книги. В послесловии дается также современная оценка фактам и событиям в жизни Рембрандта, либо недостаточно полно, либо не вполне верно освещенных в романе, который печатается с небольшими сокращениями. Что же касается главного вопроса читателя — кто из героев романа существовал на самом деле, то в конце книги приведен список достоверных лиц, упомянутых автором.

В начале XVII века родина Рембрандта переживала важнейшие события — здесь была успешно завершена буржуазная революция и связанная с нею национально-освободительная война против владычества Испании.

Победа революции дала простор развитию производительных сил страны. Она открыла огромные возможности экономического, политического и культурного прогресса. Быстро восстановив разрушенное войной хозяйство, молодая республика появилась на мировой арене в качестве крупнейшей торговой и колониальной державы. К середине века, когда почти во всей Европе еще господствовал феодальный строй, Голландия стала «…образцовой капиталистической страной XVII столетия…»[3]

Бурному экономическому подъему сопутствовало интенсивное развитие естественных наук. Важнейшие открытия были сделаны в географии, астрономии, физике, медицине. Голландия XVII века — родина выдающихся ученых и философов. Мировой известностью пользовались ее университеты и издания амстердамских и лейденских типографий.

Семнадцатый век был для Голландии периодом расцвета всех областей духовной культуры. Крупнейшие писатели этого времени являлись создателями голландского литературного языка, их произведения и поныне пользуются на родине большой популярностью. Значительное развитие получили также архитектура и театр. Но наибольшие культурные ценности в этот «золотой век» истории Голландии были созданы ее народом в области изобразительного искусства.

Рожденное в период революции и героической освободительной борьбы, приведших в движение широкие народные массы, голландское искусство созревало в годы бурного послереволюционного подъема. Поэтому так сильны были в нем демократические элементы и так ясно отразилось окрепшее национальное самосознание голландского народа. Смелый реализм, решительное обращение к изображению жизни, даже в самых будничных ее проявлениях, отличают голландское искусство XVII века и делают его самым передовым для своего времени.

Голландское искусство опиралось на вековые традиции реалистического искусства Нидерландов XV–XVI веков. В XVII столетии страна выдвинула блестящую плеяду художников, отразивших в своем творчестве новую ступень жизни народа — период сложения нации.

В становлении голландской национальной школы сыграло большую роль реалистическое искусство харлемского портретиста Франса Хальса, крупнейшего после Рембрандта художника Голландии. Значительных успехов в правдивом изображении родной природы и народного быта добились в первой трети XVII века также живописцы, работавшие в пейзажном я бытовом жанрах.