Евгений Боратынский Переселение душ Зевес, любя семью людскую, Попарно души сотворил И наперед одну мужскую С одною женской согласил. Хвала всевышней благостыне! Но в ней нам мало пользы ныне: Глядите! ныне род людской Размножась, облил шар земной: Куда пойду? мечтаешь с горем, На хладный север, знойный юг? За Белым, иль за Черным морем Блуждаешь ты, желанный друг? Не всё. Задача есть другая. Шатаясь по свету, порой Столкнешься с родственной душой И рад; но вот беда какая: Душа родная – нос чужой!.. И посторонний подбородок!.. Враждуют чувства меж собой: Признаться, способ мировой Находкой был бы из находок! Но он потерян между нас, О нем живет один рассказ. В земле, о коей справедливо Нам чудеса вещает старь, В Египте жил-был славный царь, Имел он дочь – творенья диво, Красот подсолнечных алмаз, Любовь души, веселье глаз: Челом белее лилий Нила; Коралла пышного морей Устами свежими алей; Яснее дневного светила Улыбкой ясною своей. В пределах самых отдаленных Носилася ее хвала И женихами привела К ней полк царей иноплеменных. И Мемфис град заликовал! В нем пир за пиром восставал: Светла, прелестна, восседая В кругу любовников своих, Моя царевна молодая Совсем с ума сводила их. И всё бы ладно шло; но что же? Всегда веселая, она Вдруг стала пасмурна, грустна, Так что на дело не похоже. К своим высоким женихам Вниманье вовсе прекратила И кроме колких эпиграмм Им ничего не говорила. Какая же была вина, Что изменилась так она? Любовь. Случайною судьбою Державный пир ее отца Украсить лирною игрою Призвали юного певца: Не восхвалял он Озирида, Не славил Аписа быка, Любовь он пел, о Зораида! И песнь его была сладка, Как вод согласное журчанье, Как нежных горлиц воркованье, Как томный ропот ветерка, Когда, в полудень воспаленный Лобзает он исподтишка Цветок, роскошно усыпленный. Свершился вышний приговор, Свершился! никакою силой Неотразимый, с этих пор Пред ней носился образ милой; С тех пор в душе ее звучал, Звучал всечасно голос нежной, Ее питал, упоевал Тоскою сладкой и мятежной! «Как глупы эти дикари, Разноплеменные цари! И как прелестен он!» вздыхая, Мечтала дева молодая. Но между тем летели дни; Решенья гости ожидали, Решенья не было. Они Уже сердиться начинали. Сам царь досадою вскипел; Он не охотник был до шуток И жениха, чрез трое суток, Избрать царевне повелел. Была как громом речью гневной Младая дочь поражена. На что ж, в судьбе своей плачевной Решилась бедная она! Рыдала долго Зораида, Взрывала сердце ей обида, Взрывала сердце ей печаль; Вдруг мысль в уме ее родилась: Лицем царевна прояснилась И шепчет: «ах, едва ль, едва ль… Но что мы знаем? статься может, Он в самом деле мне поможет». Вам рассказать я позабыл, Что в эту пору, мой читатель, Столетний маг в Мемфисе был, Изиды вещий толкователь. Он, если не лгала молва, Проник все тайны естества. На то и жил почтенный дядя; Отвергнув мира суету, Не пил, не ел, не спал он, глядя В глаза священному коту. И в нем-то было упованье; К нему-то, милые друзья, Решилася на совещанье Идти красавица моя. Едва редеет мгла ночная, И, пробуждаться начиная, Едва румянится восток; Еще великой Мемфис дремлет И утро нехотя приемлет, А уж покинув свой чертог, В простой и чуждой ей одежде, Но страха тайного полна, Доверясь ветреной надежде, Выходит за город она. Перед очами Зораиды Пустыня та, где пирамиды За пирамидами встают И (величавые гробницы) Гигантским кладбищем ведут К стопам огромной их царицы. Себе чудак устроил тут Философический приют. Блуждает дева молодая Среди столицы гробовой: И вот приметен кров жилой, Над коим пальма вековая Стоит, роскошно помавая Широколиственной главой. Царевна видит пред собой Обитель старца. Для чего же Остановилася она, Внезапно взором смущена И чутким ухом настороже? Что дланью трепетной своей Объемлет сердце? что так пышет Ее лице? и грудь у ней, Что так неровно, сильно дышит? Приносит песнь издалека Ей дуновенье ветерка. Песня
Зачем от раннего рассвета До поздней ночи я пою Безумной птицей, о Ниэта! Красу жестокую твою? Чужда, чужда ты сожаленья: Звезда взойдет, звезда зайдет; Сурова ты, а мне забвенья Бессильный лотос не дает. Люблю, любя в могилу сниду; Несокрушима цепь моя: Я видел диво-Зораиду И не забыл Ниэты я. Чей это голос? Вседержитель! Она ль его не узнает! Певец, души ее пленитель, Другую пламенно поет! И вот что боги ей судили! Уж ей колена изменили, Уж меркнет свет в ее очах, Без чувств упала бы во прах; Но нашей деве в то мгновенье Предстало чудное виденье. Глядит: в одежде шутовской Бредет к ней старец гробовой. Паяс торжественный и дикий, Белобородый, желтоликий, В какой-то острой шапке он, Пестреет множеством каракул На нем широкий балахон: То был почтенный наш оракул. К царевне трепетной моей Подходит он; на темя ей Приветно руку налагает, Глядит с улыбкою в лицо, И ободрительно вещает: «Прими чудесное кольцо: Ты им, о дева! уничтожишь Хитросплетенный узел твой; Кому на перст его возложишь, С тем поменяешься звездой. Иди, и мудрость Озирида Наставит свыше мысль твою. Я даром сим, о Зораида, Тебе за веру воздаю». Возвращена в свои чертоги, Душою, полная тревоги, Царевна думает: «Во сне Все это чудилося мне? Но нет, не сновиденье это! Кольцо на палец мой надето Почтенным старцем: вот оно. Какую ж пользу в нем найду я? Он говорил, его даруя, Так бестолково, так темно». Опять царевна унывает, Недоумения полна; Но вот невольниц призывает И отыскать повелевает Свою соперницу она. По повелению другому, Как будто к празднику большому Ее чертоги убраны; Везде легли ковры богаты И дорогие ароматы Во всех кадилах возжены, Все водометы пущены; Блистают редкими цветами Ряды узорчатых кошниц, И полон воздух голосами Дальноземельных, чудных птиц; Всё негой сладостною дышит, Всё дивной роскошию пышет. На троне, радостным венцом, Порфирой светлою блистая, Сидит царевна молодая, Окружена своим двором. Вотще прилежно наблюдает Ее глаза смущенный двор, И угадать по ним желает, Что знаменует сей позор: Она в безмолвии глубоком, Как сном объятая, сидит И неподвижным, мутным оком На двери дальние глядит. Придворные безмолвны тоже. Дверь отворилась: «Вот она!» Лицем бледнее полотна, Царевна вскрикнула. Кого-же Узрела, скорбная душой, В толпе невольниц пред собой? Кого? – пастушку молодую, Собой довольно недурную, Но очень смуглую лицом, Глазами бойкую и злую, С нахмуренным, упрямым лбом. Царевна смотрит и мечтает: «Она и мне предпочтена!» Но вот придворных высылает И остается с ней одна. Царевна первого привета Искала долго, наконец, Печально молвила: «Ниэта! Ты видишь: пышен мой дворец, В жемчуг и злато я одета, На мне порфира и венец; Я красотою диво света, Очарование сердец! Я всею славою земною Наделена моей звездою: Чего желать могла бы я? И что ж, Ниэта, в скорби чудной, Милее мне твой жребий скудной, Милее мне звезда твоя. Ниэта, хочешь ли, с тобою Я поменяюся звездою?» Мудрен царевнин был привет, Но не застенчива природно: «Как вашей милости угодно», Ниэта молвила в ответ. Тогда на палец ей надела Царевна дивное кольцо. Закрыть смущенное лицо Руками, бедная, хотела; Но что же? в миг волшебный сей Моя царевна оживилась Душой Ниэтиной; а в ней Душа царевны очутилась. И быстрым чудом бытие Переменив, лице свое Закрыла дурочка степная, Царевна же, наоборот Спустила руки на живот, Рот удивленный разевая. Где Зораида, где она? Осталась тень ее одна. Когда ж лице свое явила Ниэта, руки опустя, (О как обеих их шутя Одна минута изменила!), Блистало дивной красотой Лице пастушки молодой: Во взорах чувство выражалось, Горела нежная мечта, Для слова милого, казалось, Сейчас откроются уста, Ниэта та же, да не та. Так из-за туч луна выходит, Вдруг озаряя небеса: Так зелень свежую наводит На рощи пыльные роса. С главой поникшею Ниэта, С невольным пламенем лица, Тихонько вышла из дворца И о судьбе ее до света Не доходил уж слух потом. Так что ж? о счастии прямом Проведать людям неудобно; Мы знаем, свойственно ему Любить хранительную тьму, И драгоценное подобно В том драгоценному всему. Где искрометные рубины, Где перлы светлые нашли? В глубоких пропастях земли, На темном дне морской пучины. А что с царевною моей? Она с плотнейшим из князей Великолепно обвенчалась. Он с нею ладно жил, хотя В иное время, не шутя, Его супруга завиралась, И даже под сердитый час, Она, возвыся бойкой глас, Совсем ругательски ругалась: Он не роптал на то ничуть, Любил житье-бытье простое, И сам, где надо, завернуть Не забывал словцо лихое. По-своему до поздних дней Душою в душу жил он с ней. Что я прибавлю, друг мой нежной? Жизнь непогодою мятежной, Ты знаешь, встретила меня; За бедством бедство подымалось; Век над главой моей, казалось, Не взыдет радостного дня. Порой смирял я песнопеньем Порыв болезненных страстей; Но мне тяжелым вдохновеньем Была печаль души моей. Явилась ты, мой друг бесценный, И прояснилась жизнь моя: Веселой музой вдохновенный, Веселый вздор болтаю я. Прими мой труд непринужденный! Счастливым светом озаренный Души, свободной от забот, Он твой достаток справедливой: Он первый плод мечты игривой, Он новой жизни первый плод. |
