– Пойду, Перси, – ответила Маргарита, – я ведь обещала.

– У Фоукса есть запас надежных паспортов, а старьевщик даст все, что необходимо для переодевания. У него есть крытая повозка, которую можно у него нанять. Фоукс отвезет всю эту компанию на ферму Ашара в Сен-Жермен, где их будут поджидать прочие члены Лиги для отправки в Англию. Фоукс знает, как все устроить; недаром он всегда был самым деятельным моим помощником. Когда все будет готово к отъезду, Фоукс может передать дальнейшее руководство Гастингсу. Тебе же, мое сокровище, я предоставляю поступить, как ты сама захочешь. Ферма Ашара могла бы служить надежным приютом тебе и Фоуксу, если бы… Знаю, дорогая! Как видишь, я даже не настаиваю на том, чтобы ты меня покинула. С тобою будет Фоукс, и я знаю, что ни ты, ни он не послушались бы меня, даже если бы я этого требовал. И ферма Ашара, и домик на улице Шаронн будут безопасным убежищем для тебя, если с тобой будет Фоукс; а там с Божьей помощью, я в своих объятиях отвезу тебя в Англию, если только… Прости, мое сокровище! – перебил он сам себя, страстным поцелуем останавливая готовый вырваться у нее жалобный стон. – Все в воле Божьей! Я никогда еще не был в таких тисках, но я еще жив. Повтори мне, дорогая, что ты поняла меня и сделаешь все, о чем я прошу. Я чувствую, как становлюсь крепче и бодрее, когда слышу твой милый голос.

– Я поняла каждое сказанное тобой слово, – твердо повторила Маргарита, – я все поняла, Перси, и твоей жизнью клянусь исполнить все, как ты сказал.

Блейкни вздохнул с чувством полного удовлетворения, и как раз в эту минуту из дежурной комнаты послышался грубый голос, презрительно напомнивший:

– Полчаса почти прошло, сержант; вам пора исполнить свою обязанность.

– Остается еще три минуты, гражданин, – последовал короткий ответ.

– Три минуты! О дьявол! – сквозь зубы прошептал Блейкни с внезапно вспыхнувшим в глазах огоньком, значение которого ускользнуло даже от Маргариты. – Спрячь это в своей косыночке, дорогая, – прошептал он, передавая ей третье письмо. – Храни его до той минуты, пока тебе не покажется, что ничто не может спасти меня от позора… Ш-ш… дорогая, – нежно поспешил сказать он, видя, что с ее губ готов сорваться горячий протест. – Теперь я не могу высказаться яснее; неизвестно, что еще может случиться. Ведь я только человек, а кто знает, к каким дьявольским ухищрениям прибегнут еще эти животные, чтобы унизить непокорного искателя приключений? Меня уже довели до постыдной слабости незначительными физическими неудобствами. Вроде недостатка в сне. Если же мой разум не выдержит, – Бог знает, на что я тогда окажусь способен! – тогда передай этот пакетик Фоуксу – он уж будет знать, что делать; здесь мои последние инструкции. Обещай мне, жизнь моя, что ты не тронешь этого пакета, пока не убедишься, что мой позор неизбежен, что я уступил здешним негодяям и послал Фоуксу или кому-нибудь другому приказание выдать дофина ради спасения моей жизни; когда мое собственное письмо докажет, что я – низкий трус, тогда, и лишь тогда, отдай пакет Фоуксу. И обещай мне, что когда вы оба основательно ознакомитесь с содержанием моего письма, то в точности исполните все. Обещай мне это, дорогая, поклянись своим дорогим именем и именем Фоукса, нашего верного друга.

Сквозь потрясавшие ее рыдания Маргарита прошептала желанное обещание.

Голос Блейкни становился все глуше из-за волнения.

– Дорогая, не смотри на меня такими испуганными глазами, – прошептал он. – Если что-нибудь из того, что я сказал, смущает тебя, постарайся еще несколько времени не терять веры в меня. Помни, что я во что бы то ни стало должен спасти дофина: это – долг чести, чем бы это ни кончилось для меня. Но я хочу жить ради тебя, мое сердце!

Его лицо снова дышало бодростью, в глазах светился прежний веселый огонек.

– Не смотри же так печально, моя дорогая женушка, – вдруг как-то странно произнес он, словно говоря через силу, – ведь эти проклятые собаки еще не завладели мной!

Едва успел Блейкни докончить фразу, как потерял сознание. Возбуждение утомило его, и ослабевший организм не мог более выдержать.

Маргарита чувствовала себя совершенно беспомощной, однако не позвала никого; положив голову любимого человека к себе на грудь, она нежно целовала милые, усталые глаза, с невыразимой тоской видя человека, всегда полного жизни и энергии, беспомощно лежащим в ее объятиях, подобно утомленному ребенку. Это была самая тяжелая минута во весь этот грустный день. Но ее вера в мужа ни на минуту не пошатнулась. Многое из сказанного им смущало ее, было ей непонятно, но слово «позор» в его устах нисколько не пугало ее. Быстро спрятав в косынку миниатюрный пакетик, она твердо решила выполнить до последней мелочи все сказанное мужем, будучи уверена, что и сэр Эндрю ни на минуту не поколеблется. Ее сердце готово было разорваться на части от горя; наедине сама с собой она охотно дала бы волю слезам, которые облегчили бы ее; но теперь она заботилась лишь о том, чтобы Блейкни, придя в себя, мог прочесть на ее лице лишь мужество и решимость.

Несколько мгновений в камере царило молчание. Привыкшие к своей низкой обязанности солдаты, очевидно, решили, что им уже пора вмешаться. Железный засов был поднят и с громом отброшен в сторону, и два солдата, стуча о пол прикладами, с шумом ворвались в комнату.

– Ну, гражданин, вставайте! – закричал один из них. – Вы еще не сказали нам, куда дели Капета!

У Маргариты вырвался крик ужаса. Она инстинктивно протянула руки, словно хотела защитить любимого человека от безжалостных мучителей.

– Он в обмороке, – проговорила она дрожащим от негодования голосом. – Боже, неужели в вас нет ни капли человеколюбия?

Солдаты с грубым смехом только пожали плечами в ответ на ее слова. Им и не такие сцены приходилось видеть, с тех пор как они служили Республике, управлявшей при помощи кровопролития и террора. По грубости и жестокости они были достойными товарищами тех бессердечных людей, которые несколько месяцев назад на этом самом месте день за днем следили за агонией королевы-мученицы, или тех героев, которые в ужасный сентябрьский день, по одному слову своих подлых вожаков, казнили восемьдесят безоружных узников – мужчин, женщин и детей.

– Заставьте его сказать нам, что он сделал с Капетом, – продолжил солдат, сопровождая свои слова грубой шуткой, от которой у Маргариты вся кровь прилила к щекам.

Жестокий смех, грубые слова и брошенное в лицо Маргарите оскорбление заставили Блейкни очнуться. С неожиданной силой, которая показалась ничего не ожидавшим присутствующим почти сверхъестественной, он вскочил на ноги и, прежде чем ему смогли помешать, нанес обидчику удар кулаком прямо в лицо. Солдат с проклятием отступил, а товарищ его громко позвал на помощь. Оторвав Маргариту от мужа, ее толкнули в дальний угол, откуда она могла видеть только синие мундиры с белыми отворотами; поверх того, что ее разгоряченному воображению показалось целым морем голов, на одно мгновение появилось бледное лицо Блейкни с широко открытыми глазами. К счастью для себя, она видела все, как в тумане.

– Не забудь! – прогремел он, причем на этот раз его голос прозвучал ясно и полно.

Затем Маргарита почувствовала, как ее потащили вон из камеры, слышала, как опустился тяжелый железный засов. Уже почти теряя сознание, она увидела, как отодвигали засов на наружной двери, машинально следила за тем, как поворачивали ключ в огромном старом замке, в следующую минуту на нее пахнуло свежим воздухом, и она мгновенно пришла в себя.

– Я очень сожалею о всем случившемся, леди Блейкни, – произнес возле нее резкий сухой голос. – Поверьте, что мы тут ни при чем.

Маргарита повернулась, содрогаясь при мысли о близости презренного негодяя. Она слышала, как позади нее тяжелая дубовая дверь со скрипом повернулась на своих петлях, как еще раз щелкнул ключ в замке, и ей показалось, словно ее положили в гроб, и на грудь ее летят комья земли, не давая ей дышать.

Машинально следовала она за Шовеленом по длинным коридорам, по которым проходила полчаса назад. На какой-то отдаленной колокольне часы пробили половину десятого. Действительно прошло всего тридцать коротких минут, с тех пор как она переступила порог этого мрачного здания; ей же показалось, что над ее головой пронеслись целые столетия. Она вдруг почувствовала себя старой и с трудом передвигала ноги; как в тумане, видела она фигуру Шовелена, который шел спокойным, размеренным шагом впереди нее, заложив руки за спину и высоко подняв голову с видом торжества.