Литмир - Электронная Библиотека

Баронесса Эмма Орчи

Клятва Рыцаря

Глава 1

Несмотря на царивший во Франции террор, французы находили возможным по-прежнему веселиться, танцевать, наслаждаться музыкой, посещать театры. Ювелиры были завалены работой, а модистки придумывали, как прежде, новые фасоны одежды, давая нарядам названия, такие, например, как туника «отрубленная голова». Только три раза в течение этих памятных четырех с половиной лет театры были закрыты: это было в дни сентябрьских убийств 1792 года, заставивших Париж содрогнуться от ужаса. Во все остальное время театры гостеприимно отворяли свои двери, и те же самые зрители, которые днем присутствовали при постоянных драмах на площади Революции, вечером наполняли ложи и партер, смеясь над сатирами Вольтера или проливая слезы над сентиментальными трагедиями преследуемых судьбой Ромео и невинной Джульетты.

В те страшные дни смерть стучалась почти в каждую дверь, и люди, мимо которых она проходила со снисходительной улыбкой, привыкли смотреть на нее с презрением, с беззаботным равнодушием, ожидая, что назавтра она и их может удостоить своим благосклонным посещением.

В холодный вечер двадцать седьмого нивоза второго года Республики, иначе шестнадцатого января 1794 года, в Национальном театре собралось блестящее общество. На сцене возобновляли комедию Мольера «Мизантроп» в новой постановке, и жадный до веселья Париж готовился приветствовать выступление одной из своих любимых артисток.

В этот день Конвент вотировал новый закон, по которому шпионы Конвента имели право производить домашние обыски, не предупреждая об этом Комитет общественного спасения, и могли по своему личному усмотрению отправлять в тюрьму врагов общего блага, причем им было обещано по тридцать пять ливров «за каждую добычу для гильотины»; а вечером те же члены Конвента, поставившие тысячи жизней в зависимость от горстки кровожадных ищеек, собрались на улице Ришелье смотреть веселую комедию своего бессмертного соотечественника.

Появление каждого из этих «отцов народа» вызывало вокруг благоговейный шепот. Вот пришел Робеспьер со своим задушевным другом Сен-Жюстом и его сестрой Шарлоттой; вот протолкался к своему месту Дантон, напоминавший громадного косматого льва; громкими приветствиями был встречен красивый мясник Сантерр, кумир парижской черни, появившийся в блестящем мундире национальной гвардии.

В одной из маленьких лож авансцены уже давно находились двое мужчин, по-видимому, очень довольных царившей в глубине ложи темнотой. Младший из них оказался новичком в Париже, так как при появлении всем известных членов правительства постоянно обращался к своему собеседнику за разъяснениями.

– Скажите мне, де Батц, – произнес он, указывая на группу только что вошедших мужчин, – кто этот человек в зеленом костюме с обезьяньим лицом и глазами шакала?

– О, это – гражданин Фукье-Тенвиль! – ответил ему товарищ, выглянув из ложи. – Правительственный прокурор, а рядом с ним – Эрон.

– Эрон? – вопросительно повторил молодой человек.

– Да, в настоящее время он главный агент Комитета общественного спасения.

– Что это значит?

Оба собеседника снова уселись в глубине ложи и инстинктивно понизили голоса, лишь было упомянуто имя правительственного прокурора. Старший из них – полный, цветущего вида мужчина с маленькими, проницательными глазками, с лицом, испещренным оспой, – пожал плечами при наивном вопросе товарища и добавил с презрительным равнодушием:

– Это значит, мой милый Сен-Жюст, что два эти человека, спокойно изучающие программу сегодняшнего спектакля, – порождения сатаны, и их хитрость равняется их могуществу.

– Ну да, Фукье-Тенвиля я знаю, – с невольной дрожью сказал Сен-Жюст, – мне хорошо знакомы его хитрость и могущество. Что же касается Эрона…

– Могу только сказать вам, мой друг, – беззаботно произнес де Батц, – что сила и жадность проклятого прокурора совершенно бледнеют перед властью Эрона.

– Не понимаю, почему!

– Вы слишком долго прожили в Англии, счастливец, и не имеете понятия о смене актеров на этой кровавой арене. Сегодня играет роль Марат, завтра он уступает место Робеспьеру. Сегодня еще пользуются властью Дантон, Фукье-Тенвиль и ваш милейший братец Антуан Сен-Жюст, но Эрон и ему подобные бессменны.

– Разумеется, шпионы?

– И какие шпионы! Вы не были на сегодняшнем заседании Конвента? Там разбирали новый декрет, почти уже утвержденный. В одно прекрасное утро у Робеспьера в голове создается капризная фантазия; после полудня она уже превращается в проект закона, который усердно поддерживает толпа рабов, опасающихся, как бы их не обвинили в умеренности или в человеколюбии, и мы получаем закон, освящающий величайшие преступления.

– А Дантон?

– Дантон теперь рад был бы обуздать диких зверей, которым сам отточил зубы, но завтра он уже будет обвинен в умеренности. Это Дантон-то, который находил, что гильотина действует слишком медленно! Он может завтра же погибнуть по обвинению в измене Республике, а поганые псы, подобные Эрону, будут упиваться кровью таких львов, как Дантон.

Де Батц невольно замолчал, так как его голоса совсем не стало слышно из-за поднявшегося в зале шума. Спектакль задерживался, и публика выражала свое нетерпение свистками и топотом.

– Если Эрон потеряет терпение, – весело промолвил де Батц, – то антрепренер театра, а с ним, может быть, и его главные артисты и артистки, проведут завтра неприятный день. Ведь сегодняшним декретом все агенты Комитета общественного спасения, с Эроном во главе, получили разрешение преследовать врагов общего блага. Не правда ли, как это туманно сказано? Один окажется врагом общего блага потому, что тратит слишком много денег, другой – потому, что их слишком мало; этот виноват в том, что оплакивает умершего родственника, а тот – зачем радуется чьей-нибудь казни; тот окажется чересчур чисто одетым, а этому поставят в вину пятна на его платье. Отныне эти агенты имеют право допрашивать узников частным образом, без свидетелей и без околичностей предавать их суду. Обязанности их вполне определены: они должны «набирать добычу для гильотины» – вот точное выражение декрета. Да, если Эрон и его негодяи усердно примутся за работу, то в неделю свободно положат в карман от четырех до пяти тысяч ливров. Мы делаем большие успехи, дорогой Сен-Жюст!

Все это де Батц проговорил, не повышая голоса, не выражая ни малейшего негодования; в его тоне скорее слышалось удовольствие.

– Но мы должны спасти из этого ада тех, кто отказывается плавать в море крови! – с жаром воскликнул Сен-Жюст. Глаза его сверкали, щеки покрылись ярким румянцем.

Тонкие черты лица Армана Сен-Жюста очень напоминали черты его сестры, красавицы леди Блейкни, но в нем не было и следа энергичного выражения, характеризовавшего очаровательное лицо Маргариты. У него был лоб не мыслителя, а скорее мечтателя, и серо-голубые глаза могли принадлежать идеалисту, но никак не человеку, способному на энергичные поступки. Все это не укрылось от проницательных глаз де Батца, пока он с добродушной снисходительностью смотрел на своего юного друга.

– Мы должны думать не о настоящем, а о будущем, мой милый Сен-Жюст, – медленно и многозначительно произнес он. – Что значат несколько жизней в сравнении с теми великими принципами, которые мы должны наметить себе целью?

– Вы подразумеваете восстановление монархии? – перебил его Сен-Жюст. – Я знаю это, а тем временем…

– А тем временем, – серьезно продолжал де Батц, – всякая жертва ненасытной жадности этих людей является лишней ступенью к восстановлению законности и порядка. Другими словами – к восстановлению монархии. Только таким образом может народ дойти до сознания, что он был одурачен и обманут людьми, которые имели в виду лишь собственные выгоды, воображая, что единственный путь к власти через трупы тех, кто стоял у них на дороге. Пресытившись наконец постоянным зрелищем нескончаемой борьбы честолюбия и ненависти, народ обратится против этих диких зверей и потребует восстановления всего того, что они стремятся разрушить. На это наша единственная надежда, и – поверьте мне, друг мой! – каждая голова, которую вырывает из пасти гильотины ваш романтичный герой, Рыцарь Алого Первоцвета, является новым камнем, служащим упрочению этой гнусной Республики.

1
{"b":"200130","o":1}