IV. Карл Грюн
«Социальное движение во Франции и Бельгии»
(Дармштадт, 1845),
или
Историография «Истинного социализма»
{337} {338}
«Скажем откровенно: если бы не задача сразу охарактеризовать целую клику… мы отшвырнули бы прочь перо… И вот теперь она» («История общества» Мундта) «выступает с теми же претензиями перед широким крутом читающей публики, которая жадно хватается за все, к чему приклеена этикетка: социальный, ибо здоровое чутье подсказывает ей, какие тайны будущего скрыты в этом словечке. Двойная ответственность лежит в таком случае на писателе, и он должен быть наказан вдвойне, если взялся за дело без призвания к нему!»
«Мы, собственно, не собираемся препираться с г-ном Мундтом по поводу того, что о фактических достижениях социальной литературы Франции и Англии он знает только то, что ему сообщил г-н Л. Штейн, книга которого заслуживала еще некоторого признания при своем появлении…{339} Но в наши дни… разглагольствовать о Сен-Симоне, называть Базара и Анфантена двумя ветвями сен-симонизма, ставить за ними Фурье, болтать вздор о Прудоне и т.д. …И все-таки мы охотно закрыли бы на это глаза, если бы хоть генезис социальных идей был изложен оригинально и ново».
Такой высокопарной, радамантовской сентенцией начинает господин Грюн («Neue Anekdota», стр. 122, 123) рецензию на «Историю общества» Мундта.
Как же будет поражен читатель артистическим талантом господина Грюна, узнав, что под этой маской он скрыл лишь самокритику своей собственной, тогда еще не родившейся на свет книги.
Господин Грюн являет забавное зрелище слияния «истинного социализма» с младогерманским литераторством{340}. Вышеназванная книга изложена в виде писем к даме, из чего читатель уже может понять, что здесь глубокомысленные боги «истинного социализма» появляются увенчанные розами и миртами «молодой литературы». Соберем букетик из этих роз:
«„Карманьола“ сама пелась в моей голове… Но во всяком случае уже одно то ужасно, что „Карманьола“ может, если не совсем поселиться в голове немецкого писателя, то хоть позавтракать в ней» (стр. 3).
«Имей я перед собой старика Гегеля, я схватил бы его за уши: Как, природа – инобытие духа? Как, Он – ночной сторож?» (стр. 11).
«Брюссель представляет в известном смысле французский Конвент: у него своя партия Горы и своя партия Долины» (стр. 24).
«Люнебургская степь политики» (стр. 80).
«Пестрая, поэтическая, непоследовательная, фантастическая хризалида» (стр. 82).
«Либерализм Реставрации, этот беспочвенный кактус, который, как паразитическое растение, обвился вокруг скамей палаты депутатов» (стр. 87, 88).
Что кактус не является ни «беспочвенным», ни «паразитическим», – это так же мало портит красивый образ, как не портит предыдущего образа тот факт, что не существует ни «пестрых», ни «поэтических», ни «непоследовательных» «хризалид» или куколок.
«Я сам кажусь себе в этом океане» (газет и газетных сотрудников в кабинете Монпансье{341} «вторым Ноем, высылающим своих голубей, чтобы узнать, нельзя ли где-нибудь построить хижины и развести виноградники, нельзя ли заключить разумный договор с разгневанными богами» (стр. 259).
Господин Грюн говорит здесь, вероятно, о своей деятельности в качестве газетного корреспондента.
«Камилль Демулен – это был человек. Учредительное собрание состояло из филистеров. Робеспьер был добродетельным магнетизером. Словом, новая история, это – борьба не на жизнь, а на смерть против лавочников и магнетизеров!!!» (стр. 111).
«Счастье, это – плюс, но плюс в иксовой степени» (стр. 203).
Итак, счастье =+х; такая формула встречается только в эстетической математике господина Грюна.
«Что такое организация труда? И народы ответили сфинксу тысячью газетных голосов… Франция поет строфу, а Германия – старая, мистическая Германия – антистрофу» (стр. 259).
«Северная Америка мне даже противнее, чем Старый свет, потому что эгоизм этого мира лавочников пышет красным цветом наглого здоровья… потому что все там так поверхностно, так беспочвенно, я готов даже сказать – так провинциально… Вы называете Америку Новым миром; это – самый старый из всех старых миров. Наши поношенные платья считаются там парадной одеждой» (стр. 101, 324).
До сих пор было известно, что носят там – неношенные немецкие чулки, хоть они и слишком плохи для «парадной» одежды.
«Логически-твердый гарантизм этих учреждений» (стр. 461).
Кого не радуют подобные цветы,
Быть не достоин, право, «человеком»!
{342} Какая грациозная резвость! Какая задорная наивность! Какое героическое плавание в море эстетики! Какая гейневская небрежность и гениальность!
Мы обманули читателя. Беллетристика господина Грюна вовсе не является украшением науки «истинного социализма», наука же лишь заполняет пустоты этой беллетристической болтовни. Она образует, так сказать, ее «социальный фон».
В одном очерке господина Грюна: «Фейербах и социалисты» («Deutsches Bürgerbuch», стр. 74), встречается следующее утверждение:
«Когда называют Фейербаха, тем самым называют всю работу философии от Бэкона Веруламского до нашего времени; тем самым указывают также, чего хочет и что означает в последнем счете философия, указывают на человека как на последний результат всемирной истории. И это более надежный – ибо это и более основательный – подход к делу, чем разглагольствования о заработной плате, о конкуренции, неудовлетворительности конституций и государственных порядков… Мы обрели Человека, человека, который избавился от религии, от мертвых мыслей, от всего чуждого ему и от всех вытекающих отсюда практических последствий. Мы обрели чистого, истинного человека».
Одной этой фразы достаточно, чтобы выяснить степень «основательности» и «надежности», которую можно искать у господина Грюна[463]. В мелкие вопросы он не вдается. Вооруженный непоколебимой верой в результаты немецкой философии, как они даны у Фейербаха, а именно, что «Человек», «чистый, истинный человек» есть якобы конечная цель всемирной истории, что религия есть отчужденная человеческая сущность, что человеческая сущность есть человеческая сущность и мера всех вещей; вооруженный прочими истинами немецкого социализма (смотри выше), гласящими, что и деньги, наемный труд и т.д. представляют собою отчуждения человеческой сущности, что немецкий социализм есть осуществление немецкой философии и теоретическая истина зарубежного социализма и коммунизма и т.д.[464], – вооруженный всем этим, господин Грюн уезжает в Брюссель и Париж, преисполнившись самодовольства «истинного социализма».
Мощные трубные звуки, которыми господин Грюн славит социализм и немецкую науку, превосходят все, что сделано в этом отношении остальными его единоверцами. Что касается «истинного социализма», то эти восхваления исходят, очевидно, из самых глубин сердца. Скромность господина Грюна не позволяет ему высказать ни одного положения, которое не было бы уже высказано каким-либо иным «истинным социалистом» до него в «Двадцать одном листе», «Bürgerbuch» и «Neue Anekdota». Да и вся его книга преследует единственную цель – заполнить схему конструкции французского социального движения, которую Гесс дал в «Двадцать одном листе», стр. 74 – 88, и удовлетворить, таким образом, потребность, указанную там же на стр. 88{343}. Что же касается прославления немецкой философии, то последняя должна ему быть за это тем больше благодарна, чем меньше он ее знает. Национальная гордость «истинных социалистов», гордость Германией как страной «Человека», «сущности человека», – по сравнению с другими заурядными национальностями, – достигает у него кульминационной точки. Приведем тут же несколько примеров:
