Вернулся он через несколько минут, неся кружку с водой. Гражданин Жюльен уже не кашлял. Когда Ганьон вошел в камеру, то первым делом увидел мальчишку, посланного за лекарством. Как видно, старик уже оправился от приступа — теперь он стоял, склонившись над Жаклин, которая неподвижно лежала на кровати.

— Все в порядке, гражданка, не стоит так волноваться. Это просто легкое головокружение и озноб. Такое часто наблюдается у приговоренных к казни, — проговорив эти слова сиплым голосом, чиновник натянул одеяло на плечи девушки и вздохнул.

— Что это с ней? — подозрительно спросил Ганьон. В Республике не приветствовались смерти заключенных до казни — это трактовалось как уход от справедливого наказания.

— Гражданке Дусет нужно немного отдохнуть, — объяснил Жюльен. — Думаю, волнения последних дней плохо отразились на ее состоянии.

Ганьон ответил легким смешком.

— Завтра она получит такой долгий отдых, о каком и подумать не могла.

— Это верно, — согласился старик. — Но я хочу дать ей возможность собраться с силами, чтобы мы могли закончить наши дела. — Он сел за стол и принялся перечитывать свои бумаги в тусклом свете свечи. Юноша снова занял свое место в углу, уронил голову на грудь и, похоже, заснул.

— Позовете меня, когда соберетесь уйти отсюда. — Ганьон еще раз оглядел присутствующих и вышел из камеры.

Через некоторое время до него донеслись голоса Жаклин и старика. Девушка диктовала письмо, а гражданин Жюльен уточнял некоторые моменты; затем последовал долгий и весьма оживленный торг по поводу оплаты его услуг, что едва не вызвало у старика новый приступ кашля.

Когда перепалка наконец стихла, Ганьон услышал, как Жаклин заплакала. Гражданин Жюльен высказал ей свое сочувствие и посоветовал прилечь. Через несколько минут он позвал Ганьона, чтобы тот выпустил его.

— Она отдыхает, — сказал он Ганьону тихим голосом. — Я прошу, чтобы ее никто не беспокоил до завтрашнего дня, особенно тот молодой человек, который был здесь, когда я пришел. Его присутствие совершенно нежелательно — заключил старик, грозно приподнимая седую бровь.

Ганьон пожал плечами.

— Гражданин Бурдон — инспектор Комитета национальной безопасности и может входить куда угодно. Мне нет дела до того, что он делает.

Старик с неприязнью взглянул на тюремщика:

— Гражданка Дусет будет казнена утром, но до этого она находится под вашим надзором, и если завтра, когда я приду, чтобы отрезать ее волосы, мне станет известно о каких-либо нарушениях, я немедленно сообщу об этом гражданину Фуке-Тенвилю. Наш общественный обвинитель чтит закон и не приветствует дурное обращение с заключенными, принадлежащими Республике.

— Так вы не отрезали ей волосы? — удивился Ганьон, заглядывая в камеру. Волосы Жаклин выбивались из-под одеяла, которым она была укрыта с головой.

— Бедняжка так расстроилась, — со вздохом объяснил старик. — Я предложил ей проделать это утром, чтобы облегчить ее сегодняшние страдания.

— Вы так добры, — пробормотал Ганьон, думая о том, что у него появился шанс завладеть этими роскошными волосами.

— В наше трудное время доброта встречается нечасто, — Жюльен собрал со стола бумаги и уложил их в кожаную папку. — Пойдем, Дени, — позвал он. — У нас с тобой сегодня еще пять клиентов.

Паренек подал Жюльену трость, взял из его рук папку и подставил свое плечо, чтобы старик мог подняться со стула.

— Боюсь, я уже слишком стар для всего этого, — сказал тот, медленно выходя из камеры.

Ганьон посмотрел на свечу и решил, что оставит ее догорать до конца, а потом придет к Жаклин, чтобы договориться об оплате. Это будет неплохая сделка, с удовлетворением подумал он.

Однако ему не повезло. Не прошло и десяти минут, как появился инспектор Бурдон, который потребовал впустить его к гражданке Дусет.

— У нее закружилась голова, и она легла, — предупредил Ганьон, снова отпирая дверь.

Войдя в камеру, Бурдон первым делом посмотрел на спящую узницу. Ее волосы, словно золотистые волны, разметались по подушке. Он еще никогда не видел столь роскошных волос. Желание охватило его с новой силой.

В этот момент свеча на столе зашипела и погасла.

— Принести новую? — подобострастно спросил Ганьон.

— Нет, — резко ответил Бурдон. — Убирайся.

Ганьон послушно кивнул и вышел, оставив посетителя в полной темноте.

С трудом сдерживая нетерпение, Никола снял пальто, перчатки, жакет и шляпу, затем медленно расстегнул пояс и спустил штаны. Наконец-то ему достанется то, о чем он так долго мечтал!

— Жаклин, я вернулся, чтобы закончить то, что мы начали, — прошептал он, и, протянув руку, погладил один из локонов, лежащих поверх одеяла. Женщина не пошевелилась. — Я рад, что ты не отрезала волосы — мне хочется насладиться всей твоей красотой.

Он начал наматывать локон на руку, чтобы Жаклин скорее проснулась.

— Что такое…

Бурдон недоуменно уставился на локон, который безжизненно повис на его руке.

— Черт! — Он ухватил за край одеяло и стащил его с кровати. Громкий вопль огласил стены камеры, когда Никола увидел, что одеяло скрывало рубашку, набитую полусгнившей соломой.

Улицы Парижа были незнакомы Жаклин — она была в этом городе только один раз, много лет назад, когда герцог де Ламбер привез ее и Антуана на спектакль «Комеди Франсез». Хотя тогда ей было всего четырнадцать лет, отец не возражал, чтобы она сделала высокую прическу и напудрилась. Жаклин надела пышное платье из белоснежного шелка, украшенное золотой и серебряной вышивкой: лиф платья имел глубокий вырез и представлял собой настоящее произведение искусства, волшебное сплетение жемчуга и сапфиров. В этом великолепном наряде Жаклин казалась себе сказочной принцессой, которая обязательно должна встретить в Париже прекрасного принца. Она представляла, как этот принц немедленно упадет перед ней на колени, сраженный ее красотой, так как со взрослой прической она выглядит намного старше своих четырнадцати лет. В руках ее был маленький веер, который она постоянно раскрывала и закрывала перед зеркалом в своем замке. После того как принц сделает ей признание в любви, она подарит ему этот веер на память об их встрече и наверняка разобьет сердце сообщением о том, что на самом деле перед ним маленькая девочка.

Поездка в Париж была попыткой герцога де Ламбера отвлечься от тоски по безвременно умершей жене. После ее смерти замок превратился в тихое, скучное пристанище, в котором медленно и однообразно текли дни герцога и его четверых детей.

Вечер в Париже превзошел все ожидания Жаклин. После спектакля они отправились в ресторан, где был подан роскошный обед, который начался с устриц на льду, продолжился целой чередой деликатесов и закончился мороженым, сырами и сладостями. Слух присутствующих, утолявших жажду искрящимся шампанским, услаждали искусные музыканты.

На рассвете де Ламберы сели в свой экипаж и направились в гостиницу, персонал которой уже ждал распоряжений, готовясь выполнить любой их каприз. Вот почему Жаклин представляла себе Париж чудесным, сверкающим миром, в котором ходят в роскошных одеждах, носят великолепные драгоценности, едят вкусную еду и пьют восхитительные вина.

В следующий раз Жаклин оказалась в Париже, приехав туда к отцу, который сидел в тюрьме, — это случилось весной 1793 года, когда мир изменился до неузнаваемости. Высокообразованные идеалисты, такие как герцог де Ламбер, выступили против абсолютной власти короля. Они предложили новую общественную философию, которая была основана на равенстве, а не на сословной иерархии, царившей многие века. Де Ламбер стал членом Конституционного собрания, отменившего феодализм и провозгласившего Декларацию прав человека и гражданина. Едва появились первые ростки свободы и равенства, собрание пошло дальше и отменило все привилегии знати, включая право на сбор податей, ношение титулов и знаков высшего сословия. Так родилась новая Франция, в которой все граждане объявлялись равными перед законом, а умы наполнялись романтикой и несбыточными фантазиями. Увы, эти мечтатели и не предполагали, что их идеи выйдут из-под контроля и превратятся в жесточайшую тиранию. Однако кое-кто из них все же был способен заглянуть в грядущее дальше других. Еще не прозвучал приговор королю Людовику XVI, еще не начала свою кровавую работу революционная гильотина, когда герцог де Ламбер понял, что происходит нечто ужасное.