— Я говорю о том, что мы поженимся. Сюзанна, Серафина и Филипп, конечно же, будут жить с нами.

— Поженимся? — переспросил он.

— Но ты же не собираешься сделать меня своей любовницей навсегда? — Жаклин была слегка задета тем, что ей приходится разъяснять ему такие очевидные вещи.

— Нет, конечно, нет, — заторопился Арман, словно не желая обидеть ее. — Просто дело в том… — Он помолчал. — Жаклин, я не могу на тебе жениться…

— Это из-за того, что у тебя нет титула? Это меня не волнует, — перебила она. — Согласно современным французским законам, я тоже лишена титула, так что теперь мы равны.

Арман удивленно взглянул на нее. Неужели эта высокомерная дочь герцога всего несколько месяцев назад отстаивала перед ним свой аристократический статус, искренне веря, что ее превосходство над ним — дело рук Господа и не должно подвергаться сомнению? Изменения, произошедшие в ней, поразили его.

Однако вовсе не отсутствие титула мешало Арману стать ее мужем.

— Жаклин, я не могу жениться на тебе не по этой причине, — попытался объяснить он. — Через несколько недель мне предстоит вновь стать Черным Принцем, и я не смогу оставить тебя терзаться неизвестностью в ожидании вестей от меня. Если я буду постоянно думать о жене и детях, то не смогу рисковать, а это скорее всего закончится для меня трагически. — Арман протянул руку и погладил ее по щеке.

Приподнявшись, Жаклин села рядом с ним, прикрывшись одеялом.

— Ты сошел с ума! — воскликнула она дрожащим от возмущения голосом. — Не смей даже думать о том, чтобы вериться туда!

Арман серьезно посмотрел на нее.

— К несчастью, революция с каждым днем становится все более жестокой: Робеспьер и его приспешники насаждают новый кровавый порядок. В тюрьме я узнал, что волна насилия захлестнула не только Париж, но и всю Францию — только в декабре было казнено более четырех тысяч заключенных.

— Как бы тебе ни хотелось, ты не можешь спасти всех, — быстро возразила Жаклин.

— Представитель Комитета национальной безопасности Нанте, — продолжал Арман, словно не слыша ее замечания, — придумал новый способ казни, который назвал вертикальной депортацией. Ты знаешь, что это такое?

— Нет, — ответила Жаклин. Она не была уверена в том, что вообще хочет это знать.

— Он помещает людей на плоты, в которых заранее пробиты дыры, заделанные деревянными пробками, и вывозит их на середину Луары. Палачи выбивают пробки и быстро перебираются в ожидающую их лодку, а приговоренные медленно опускаются на дно. Тех, кто пытается плыть, рубят саблями.

Жаклин в ужасе смотрела на него, стараясь осмыслить то, что он ей только что рассказал. Из жалости Арман не стал посвящать ее в детали этой казни и умолчал о так называемых республиканских свадьбах, когда ради развлечения палачи привязывали друг к другу обнаженных мужчин и женщин, перед тем как утопить.

— Я не могу прекратить свою работу, — сказал он.

— Даже ради меня?

— Да, даже ради тебя.

Глаза Жаклин наполнились слезами.

— Тебе долгое время удавалось уходить живым, но теперь они знают, как ты выглядишь. Если ты вернешься во Францию, тебя обязательно поймают, это лишь вопрос времени.

Арман осторожно вытер слезу, которая катилась по ее щеке.

— Пойми, это всегда было опасно, но я смог выжить и совершить много хорошего. Ты — главное тому доказательство. Каждая жизнь, которую я спас, является моим покаянием перед теми, кого я не смог спасти. Надеюсь, теперь ты понимаешь?

— Я знаю о гибели твоих родных, — с трудом выговорила Жаклин сквозь слезы, — и мне кажется, ты совершил уже достаточно, чтобы искупить свою вину, которая вовсе не является твоей. Ты ничего не мог сделать, неужели ты этого не понимаешь?

Арман нахмурился.

— Я мог быть с ними и не дать им уехать или отправиться вместо них. — Он опустил голову.

— Тогда убили бы тебя!

— Возможно, но моя мать, Анжелика и Люсет были бы живы.

— Зато ты не спас бы остальных. Ты уже сохранил столько жизней! А твоя смерть никому не принесет пользы.

— Но я не могу просто стоять в стороне и смотреть, как они убивают тысячи невинных людей!

— Однажды ты сказал мне, что нужно оставить прошлое позади и начать жить настоящим, — тихо сказала Жаклин. — Теперь я знаю, что ты испытал не меньшую боль, чем та, которую мне пришлось перенести, и прошу, умоляю тебя забыть прошлое.

Осторожно заглянув в ее глаза, Арман вздохнул. Она просто не понимает, о чем просит.

— Я не могу, — коротко сказал он.

Дрожа от обиды и страха, Жаклин отвернулась от него, чтобы он больше не видел ее слез.

— Тогда убирайся. Немедленно.

Арман встал. Ему не следовало приходить сюда. Он жестоко обидел Жаклин и теперь не знал, как исправить положение. Любые слова, которые он может сказать, ранят ее еще глубже.

Когда, закончив одеваться, Арман направился к двери и вышел из каюты, глухие рыдания, раздавшиеся позади, острой болью отозвались в его душе.

Жаклин находилась в комнате для занятий вместе с сестрами и Филиппом. Мальчик учился читать по-английски, с трудом осваивая незнакомые ему слова, и она терпеливо поправляла его.

Неожиданно Сюзанна оторвалась от книги, которую читала, и презрительно сощурилась.

— Не понимаю, зачем ты учишь его читать по-английски, когда он не умеет толком делать это по-французски…

— Филипп будет учиться читать на обоих языках, — уверенно ответила Жаклин.

— Зачем вообще учить его читать, — продолжала Сюзанна. — Он же обычный мальчик с конюшни.

Филипп посмотрел на сестер.

— Вы говорите обо мне? — спросил он по-французски. Сюзанна улыбнулась:

— Ты разве не знаешь, в комнате для занятий запрещено говорить по-французски.

Филипп усмехнулся и начал водить пальцем по странице.

— Сюзанна — маленькая дурочка, — медленно прочитал он.

— Филипп! — строго произнесла Жаклин.

— Да как он смеет! — закричала Сюзанна, вскакивая из-за тола.

— Но я же сказал по-английски, — невинно возразил ей Филипп.

— Больше я ни минуты не останусь в одной комнате с этим грязным крестьянином! — крикнула Сюзанна, переходя на французский, и выбежала из класса.

Филипп пожал плечами:

— Она думает, что я ниже ее.

— Прости, она нехорошо поступила.

— А вот ты никогда не думала, что я ниже тебя, — заметил Филипп. — Ты рисковала ради меня своей жизнью, хотя тогда даже не знала, кто я такой.

— С ней все по-другому, — объяснила Жаклин. — У Сюзанны не было возможности изменить те убеждения, с которыми она выросла. Всю свою жизнь она провела за стенами Шато-де-Ламбер или в доме Харрингтонов, и в ее глазах ты такой же, как те люди, которые арестовали и казнили ее отца и брата. Сюзанна относится к тебе так не только потому, что считает ниже себя, но и потому, что она тебя боится.

Филипп удивленно поднял глаза:

— Я ничего ей не сделал.

— Знаю. Но ты все равно пугаешь ее, независимо от твоего желания. А еще она ревнует тебя ко мне. Ты стал членом нашей семьи, и я провожу с тобой столько же времени, сколько с ней. Она не понимает, что от этого я не стала любить ее меньше.

— А вот Серафима меня не боится. — Филипп посмотрел на младшую сестру Жаклин, которая сидела за соседним столом и рисовала. Мальчику она казалась сказочной фарфоровой куклой. Он буквально обмирал, глядя на завитки светло-русых волос, пляшущих над воротником ее шелкового платья.

— Малышке только шесть лет, и она не успела заразиться предубеждениями и страхами, — пояснила Жаклин.

— Может быть, и так. — Филипп поднялся и подошел к Серафине, чтобы посмотреть на ее рисунок. — А может быть, я просто ей нравлюсь.

Он схватил мелок, который лежал у доски, и сделал вид, что проглотил его. Глаза Серафимы широко раскрылись от изумления. Тогда он взял еще мелок, потом другой, третий — все они один за другим исчезали у него во рту. Когда исчез последний мелок, Филипп зажал рот обеими руками и упал на пол.