Одна женщина, навестившая ее в те дни в Джорджтауне, вспоминает:
«Когда она открыла шкаф, меня поразило большое количество бежевых туфель и около двадцати пяти образцов губной помады в золотых тюбиках. Она проводила все утро, делая себе макияж. В одном ящике у нее лежали короткие перчатки, в другом — длинные. Казалось, она живет очень организованной жизнью. Каждую неделю в назначенный час она ехала к парикмахеру и каждый день спала после обеда. Она не любила сюрпризы или когда ее заставали врасплох, и у нее всегда было припасено достаточное количество еды и спиртного просто на всякий случай. В холодильнике всегда имелась рыба, которую любил Джек, так что ей ни о чем не приходилось беспокоиться.
Поручив основную работу прислуге, Джекки сконцентрировала свое внимание на мелочах — выбирала, в какой цвет должна быть покрашена столовая, каким должен быть узор на полу, подбирала рамки для картин и постоянно переставляла мебель.
Она ни с кем особенно не дружила и однажды, когда я спросила ее о причинах этого, сказала, что любит грустить в одиночестве.
Она часто находилась в подавленном состоянии духа, и Джек не любил этого, так что ей приходилось часто пребывать в одиночестве. Тогда-то она и читала все бестселлеры, какие только могла достать».
«Мама говорит: моя беда в том, что я не играю в бридж с подругами, — говорила Джекки, не любившая женского общества. — Я полагаю, что веду себя не по-американски, ибо в этой стране люди любят собираться вместе. Наверное, это первыми начали делать мужчины, а потом к ним присоединились женщины…»
После рождения ребенка ее жизнь обрела смысл, она почувствовала, что в ней нуждаются. «Ребенок изменил ее жизнь, — вспоминает подруга Жаклин по Джорджтауну. — Она так старалась, чтобы эти роды прошли нормально. Если бы что-то случилось, у нее непременно произошел бы нервный срыв. Теперь и Кеннеди, у которых не было проблем с детьми и которые уже стали считать Джекки не совсем здоровой, начали относиться к ней с большим уважением».
В те дни Джекки вела себя как хорошо воспитанная молодая леди, которая «немного» интересуется искусством, знает толк в тонких винах, дает обеды и заботится о том, чтобы у джентльменов всегда имелись сигары. Но всякая помощь Джеку в осуществлении его политической карьеры была ей тягостна. В отличие от мужа ей не нравился активный образ жизни, и она не считала нужным утомлять себя, пожимая руки всяким незнакомым людям, спрашивая у них, за кого они голосуют.
Даже позировать перед фотокамерой было ей в тягость, и она старалась уклоняться от встреч с журналистами. Вот как она объясняет это в письме к одному редактору:
«Дело в том, что о нас в последнее время уже появилось несколько статей. О нашей семье писали журналы «Лайф», «Лук», «Ледиз хоум джорнел» и «Редбук». Я очень устаю от разговоров репортерами и особенно от позирования перед фотокорреспондентами. Сейчас я просто измотана… Не могли бы вы использовать какие-нибудь старые фотографии, которые есть у Жака Лове. Я фотографировалась у него три раза и всякий раз приходилось менять одежду и освещение, подыскивать соответствующий пейзаж, заставлять ребенка улыбаться. Я уверена, что ему все это надоело так же, как и мне!»
Отказываясь от еще одного предложения, Джекки писала:
«Мне хотелось бы сказать вам, что я согласна или что я только что попала под автобус и не смогу позировать в течение месяца. Мне очень понравились ваши статьи, но — только не злитесь — я больше не хочу демонстрировать свою красоту и свой гардероб! Всякий раз мне приходится вторгаться в область политики вместе с Джеком, и я всегда очень смущаюсь по этому поводу. Конечно, будь я фотомоделью, мне бы нравилось это занятие, а так — я не могу. Надеюсь, вы поймете меня правильно».
Джекки представляла себе президентскую кампанию в виде ужасного монстра, готового проглотить ее, а потом выплюнуть остатки.
«Боже, мне страшно, — говорила она одной женщине. — Одна мысль об этом приводит меня в смятение. Джек постоянно будет в дороге, а мне придется догонять его до полного изнеможения».
В те дни Джекки не раз говорила своей подруге о том, как она одинока. Однажды она сказала: «Даже когда муж дома, чертов телефон так часто звонит, что мы не можем спокойно пообедать. Но, если я прошу Джека не снимать трубку, мы начинаем ссориться. Я говорю ему, что у меня такое ощущение, будто я содержу пансионат, но он меня не понимает. Он просто смотрит на меня, как это умеет делать только он один, и говорит, что я вполне справляюсь с делами».
Кеннеди был предан одной единственной цели и не уделял должного внимания своей жене. Раздражительность Джекки иногда доходила до такой степени, что она впадала в ярость или замыкалась в себе — непонятая, беспомощная, страдающая. Часто, когда Джек начинал говорить с кем-то о политике, она выходила из комнаты.
Не имея настоящих друзей и просто преданных ей людей, Джекки порой едко высмеивала знакомых мужа и даже его самого. Как-то она жаловалась соседке: «К нему приходят люди, которые по возрасту подошли бы в друзья моей матери, или политические шакалы, от которых меня просто тошнит».
Вспоминает одна ее подруга: «Она постоянно насмехалась над матерью, пародируя ее. Все это делалось за спиной матери, разумеется, но производило неприятное впечатление. После замужества она стала пародировать ДФК, если его не было поблизости. Все это было очень смешно, но я чувствовала себя при этом неловко, так как в ее отношении чувствовалась враждебность. Она умела подражать другим людям, безжалостно высмеивая их при этом. Было очень забавно, но вы понимали, что она и вас может высмеять за вашей спиной в присутствии других людей».
Робин Дуглас-Хоум однажды признался, что он далеко не сразу почувствовал себя непринужденно, беседуя с Джекки с глазу на глаз. Поначалу он постоянно боялся, что она с ее острым умом вдруг по какой-то прихоти захочет высмеять его. Ему казалось, что способность вызывать подобные страхи была неотъемлемой чертой этой обаятельной женщины. Личная секретарша Жаклин Кеннеди, проработавшая с ней шесть лет, вспоминает: «Лучше всего Джекки чувствовала себя со своей сестрой, потому что только в присутствии Ли могла по-настоящему расслабиться и излить душу. Они походили на одноклассниц, делились секретами и говорили о неприятных типах, которые доводят их до белого каления».
Джекки не уставала издеваться над политическим окружением ДФК, называя этих людей «лакеями», «шакалами», «дебилами», когда их не было поблизости, но в их присутствии мило улыбалась и вела с ними светский разговор.
Как бы ее ни пугала избирательная кампания, у нее не было иного выбора, как только помогать во всем мужу.
«Если Джек не будет баллотироваться в президенты, — говорила она, — он уподобится тигру в клетке».
На этот раз Кеннеди путешествовал по всей стране, произнес 100 речей в 100 городах за один год, встречаясь с партийными лидерами и избирателями, делегатами и добровольцами, создавая мощную политическую машину, способную обеспечить его победу. В то же время он делал все, чтобы общественность не сравнивала его как политика с отцом, отличавшимся консервативными взглядами, ибо у Джека имелась своя стратегия. Джо Кеннеди во время кампании не появлялся на людях, и его нельзя было увидеть на фотографиях в газетах рядом с сыном.
Во время избирательной кампании Кеннеди было всего сорок два года. Поначалу к нему никто не относился всерьез. Срок его пребывания в сенате был еще слишком мал, а то, что он являлся католиком, рассматривалось как препятствие на его пути в президенты. У него часто спрашивали, не согласится ли он стать вице-президентом, на что он раздраженно отвечал: «Я не собираюсь быть вице-президентом».
Отец соглашался с ним. Джо, истративший более семи миллионов долларов на то, чтобы ввести своего сына в Белый дом, заявлял: «Мы не собираемся быть на вторых ролях».
Джекки, при всем ее отвращении к политике, твердо настаивала на том, чтобы ее муж баллотировался в президенты. Однажды вечером, когда Билл Этвуд, помощник Стивенсона, ужинал вместе с Кеннеди в джорджтаунском доме Бена и Тони Брэдли, Кеннеди спросил Этвуда о том, что замышляет его босс. В то время Джек хотел добиться одобрения Стивенсона и был поражен, узнав от Этвуда, что лидер демократов прочит его на вторые роли.
