Но она расстроила его планы: внезапно она повернулась и неторопливо направилась в сторону спальни. Она больше не искала Жако; на ее очаровательном лице легко читалась другая цель. Шуп уловил запах роз, смешанный с сигарным дымом, когда она проходила мимо. Вдруг она сорвала с кровати простыни и начала шарить руками под матрасом. Шепча проклятия, она направилась к столу.

Аккуратные стопки, в которые Шуп сложил бумаги Жако, не привлекли внимания этой женщины; она рассыпала их, как листья. Затем она внезапно повернулась и распахнула дверь шкафа.

Они уставились друг на друга.

— Мисс Джонс, — узнал он, — какое удовольствие.

— Какого черта ты здесь делаешь, белый? И откуда ты знаешь мое имя? Дерьмо, — она отошла на два шага к кровати, ее ярость моментально остыла.

— Нет такого человека в Париже, кто бы не знал, как вас зовут, — если бы у него была на голове шляпа, он бы снял ее перед ней. Ирония была одним из сильных мест Шупа.

— Я спросила, кто вы.

— Макс Шуп. Юрист.

Было ясно, что это имя ничего ей не говорило. Глаза джазовой певицы сузились.

— Что вам было нужно от Жако?

— Я мог бы спросить то же самое у вас.

— Он не пришел на работу сегодня вечером. Я плачу этому человеку зарплату и хочу видеть его в клубе, понимаете?

— Конечно. Но Жако мертв, мисс Джонс, и я не думаю, что вы искали под матрасом его тело.

Ее глаза широко открылись.

— Жако занял у меня денег пару дней назад. Теперь они мне нужны.

«Она не задает вопросов по поводу его смерти и не скорбит о нем», — подумал Шуп.

— В квартире нет денег, и скоро здесь будет полиция. Вряд ли вам захочется, чтобы полицейские обнаружили вас здесь.

Она запрокинула голову и рассмеялась. Ее смех был такой детский и веселый, что он вздрогнул.

— Вы думаете, я вчера родилась, мистер? Вы думаете, Мемфис такая девушка, которая делает то, что ей говорят? Я не уйду без своих денег, а если полиция будет задавать вопросы, я отправлю их к своему адвокату. А мистер Макс Шуп сможет им рассказать, почему он прятался в шкафу у Жако?

Он всмотрелся в ее лицо: настойчивое и расчетливое, ни следа от бессонной ночи. Она была сильна по своей природе, эта Мемфис Джонс, упрямая и поглощенная своими мыслями.

Шуп решил, что она может быть полезна.

— Сколько? — спросил он, доставая свою чековую книжку.

— Чтобы хватило на билет до Марселя. Скажем… две тысячи франков.

— Вы можете купить билет и за пару сотен.

— Но поезд уходит сегодня. Все хотят уехать на юг сегодня. И я не буду ждать до завтра. Нет, сэр.

— Я удивлен, — медленно сказал Шуп. — Девушка вроде вас должна сразу ухватиться за возможность очаровать миллион солдат.

— Может, вы и правы, — согласилась она, — за исключением того факта, что мой муж уехал прошлой ночью, забрав все деньги до последнего пенни, которые нам удалось скопить. «Иди завтра в банк, Мемфис. Скажи им, что мы уезжаем». Только банки на этой неделе не платят ни гроша по еврейским счетам, потому что скоро придут немцы, и банкиры полагают, что на них тут же как с неба свалится море честно заработанных наличных, понимаете, что я имею в виду? Сегодня нет счетов, до которых могла бы добраться эта маленькая девочка. Вы даете мне деньги, мистер, и я ухожу.

— Это не так просто.

Она подняла голову, ее взгляд выражал неодобрение. Шуп предположил, что он относится к тому типу мужчин, которые время от времени появлялись в ее клубе: с деньгами, в годах, с похотливыми желаниями под белыми крахмальными воротничками. Она думала, что знает, чего он хочет.

— Думаете получить кусочек сладкой попки Мемфис, мистер? Если это так, я должна вам сказать, что я не продаюсь за какие-то две тысячи франков. Быть может, в целом мире нет таких денег, за которые я согласилась бы продаться вам.

Шуп раздумывал над предложением и над последствиями. В его мозгах рисовались все возможности, которые женщина может предложить в определенные часы ночи.

— Мне нужна информация, — сказал он осторожно, — об одном из ваших людей.

— Их много, мистер. Она присела на кровать Жако и скрестила ноги, состроив глубоко скучающий вид.

Он достал ручку и чековую книжку из кармана. Поставил четкую подпись под суммой в тысячу долларов — этого достаточно для получения наличных в офисе «Американ Экспресс». При курсе примерно тридцать франков за доллар Мемфис этого хватило бы, чтобы уехать туда, куда она пожелает.

Он поднес чек к ее носу.

Ее глаза, красивые и теплые, как только что приготовленная карамель, на мгновение встретились с его взглядом; он почти потерял свою решительность и про себя умолял ее взять чек.

— Кого вы имеете в виду?

— Немца, — мягко ответил он, вкладывая чек ей в руку. — Того, кто ходит в ваш клуб. Он называет себя Спатц.

— Итак, парень был геем, — размышлял Буллит, когда его длинная черная машина повернула на запад к Булонскому лесу, — а девушка не смогла этого принять? Дерьмо. Салли Кинг — одна из девушек Коко и должна понимать.

Посол достал золотой портсигар из кармана своего парадного пиджака; Джо Херст предложил зажигалку. Посольство уже закрывалось, Салли отправили на такси одну, последние гости медленно спускались по ступенькам, когда Буллит неожиданно положил руку на плечо Херста и приказал ему: «Поедешь со мной».

Это могло бы означать час верховой езды в Булонском лесу перед завтраком — одна из постоянных привычек Буллита — но сегодня вечером он предпочел машину с водителем и поездку на запад, в коттедж, который он арендовал в Шантильи. Буллит ненавидел одиночество. Даже в короткие минуты походов в туалет.

Под его подбородком сверкнуло желтое пламя и осветило его умное и суровое лицо. Он происходил из одной из лучших семей в Филадельфии, настоящая голубая кровь старого образца — и временами Буллит походил на гангстера. Эта смесь воспитания и суровости влекла к нему женщин, как мух.

— Она и не притворяется, что ничего не понимает, — спокойно ответил Херст. — Она не отрицает обстоятельств смерти. Ее беспокоит наличие третьего стакана в комнате, где всего два тела.

— Стакан был разбит, — сказал Буллит презрительно. — Что ты делаешь, Херст, когда разбиваешь стакан? Выбрасываешь осколки и достаешь новый.

— Но зачем вообще использовать стекло? Судя по всему, эта ночь больше подходила для вина из бутылок или кальяна. Я согласен с мисс Кинг: здесь что-то не сходится.

— Салли довольно симпатичная, — заключил Буллит, — хочешь задрать ей юбку?

— Я бы хотел отправить ее обратно в Штаты на первом же корабле, — ответил Херст. — С телом, если возможно.

— Я знаком с pere[8] Стилвелла. Судья с большой буквы, должен сказать. Такой стыд. Этот малый — гомик — работал на «Салливан и Кромвелл», я так понимаю?

— Да. И поэтому это чрезвычайно интересно, — сказал Херст равнодушно. — Братьям Даллс.

Братья Даллс.

Джон Фостер и Аллен: один — самый высокооплачиваемый юрист в мире и управляющий партнер в «Салливан и Кромвелл», а другой — новый партнер в той же самой компании. Оба имеют связи на разных континентах и учились в Принстоне.

Буллит окончил Йельский университет. Он презирал братьев Даллс.

— Бог мой! — фыркнул он обиженно. — Ты видел эту нескончаемую дрянь, которую печатает Фостер в «Нью-Йорк Таймс»?

— Да, сэр. Видел.

Газеты посылались дипломатической почтой и обычно приходили через неделю после выхода.

— Даллс назвал Рузвельта предателем своего класса! Он настаивает, что мы недопоняли нацистов — и должны были взамен выбрать его друга Линдберга. Он провозглашает свободный рынок и прощение долгов как основу мирного сосуществования. Мир катится в ад, а все, о чем думает Фостер — как заработать на этом денег. Он всегда был маленьким меркантильным дерьмом, этот Фостер.