— Бог мой, — сказал он удивленно, уставившись на Мемфис: дорожный костюм из вышитого шелка, перчатки из страусиной кожи, туфли из кожи змеи. Она выглядела великолепно, как богиня, спустившаяся с горы в их скромное жилище — убогую обстановку из хромированных трубок и черной кожи. Она улыбнулась, и все его мысли были о той ночи, когда он увидел ее в «Фоли-Бержер»: танцующую с обнаженной грудью и поясом из бананов вокруг талии.

— Добрый вечер, фон Галбан, — произнес стоявший рядом с ней Спатц. — Прости меня за то, что напугал твою прекрасную жену. Ты собираешься уезжать, я вижу? По работе?

— Что-то в этом роде.

— И куда ты едешь?

«Ты проедешь прямо в Марсель по западной дороге через Тур, как только окажешься к югу от Оверна повернешь на восток, а в Марселе немедленно сядешь на миноносец «Фудроянт» под командованием капитана Бедойе. Отдашь свой груз капитану и немедленно возвращайся в Париж…»

Он сжег письмо из министерства, как ему и было приказано.

— Я не могу сказать тебе, Спатц.

— Ах. А вы, ma belle[84]?

Яркая светлая шевелюра и блестящие птичьи глаза теперь были направлены на Анник.

— Вы едете с ним?

— Моя жена уже обещала своим родителям, — сказал фон Галбан жестко.

— Понятно.

Спатц с мгновение рассматривал Ганса, как обычно четко отслеживая подводные течения и то, чего не было сказано.

— Времени мало, дружище, я не буду злоупотреблять твоей добротой и терять его. У меня есть предложение — для тебя и твоей жены, я должен сказать…

Анник громко вдохнула.

— Для меня? Вы и меня хотите завербовать? Ну, это уже слишком!

— Я совсем позабыл о вежливости, — с сожалением сказал немец. — Мадмуазель Мемфис Джонс — Анник фон Галбан. Доктор фон Галбан.

Мемфис элегантно театральным жестом отставила назад ногу, и фон Галбан проговорил быстро:

— Конечно. Очень приятно. Большая честь…

Анник тактично кивнула.

— Мадмуазель Джонс должна уехать из Парижа, — продолжил Спатц. — У нее, как и у вас, мадам фон Галбан, совершенно нет желания развлекать немцев. Необходимо, чтобы она добралась до Марселя как можно скорее. И я подумал о тебе, мой дорогой.

Фон Галбан нахмурился.

— У мадмуазель Джонс есть машина, но нет водителя. Она никогда не училась вождению. Кстати, бензина у нее тоже нет. Конечно, для того, кто путешествует по государственным делам… Ты, как я полагаю, направляешься на юг?

— Как ты узнал?

— Моя кузина рассказала мне, что Жолио перевозит лабораторию, — ответил Спатц равнодушно. — Никому из вас нет смысла ехать на север или на восток…

— Поэтому ты решил, что на юг.

Спатц улыбнулся.

— Когда ты поедешь сегодня вечером, ты не возьмешь с собой мадмуазель Джонс?

Вопрос был настолько неожиданным, что фон Галбан поперхнулся. Открыв рот, он уставился на своего друга.

— Ее компания может оказаться полезной, — мягко сказал Спатц. — Вернее, ее машина. Твой официальный автомобиль — ты ведь едешь один, я прав? — привлечет ненужное внимание. Но если ты поедешь на юг на машине мадмуазель Джонс… в качестве сопровождающего лица знаменитой певицы… никто не будет задавать тебе вопросов. Ты намерен развлечься в подходящей компании, зачем еще ехать в Марсель в это время года?

Анник издала нетерпеливый звук, наполовину отвращения, наполовину ревности.

— Решительно, это слишком! Я никогда не участвовала в твоих гулянках, mon cher[85], в тех местах на Монмартре, где ты бываешь, но если ты собираешься ехать с этой девицей, если ты подкупил этого человека, чтобы обмануть меня в моем собственном доме…

Фон Галбан бросился к ней: взгляд его карих глаз в отчаянии умолял ее, но Спатц опередил его. Со своей природной грацией он сунул руку в карман пиджака и достал пачку таких банкнот, каких фон Галбан никогда не видел, и предложил деньги Анник, как если бы он был паж, а она — королева.

— Я знаю, что такая семья, как ваша, где маленькие дети, а отца отсылают по делам, которые слишком опасны для того, чтобы говорить о них вслух, может оказаться в большом затруднении. Как знать, вдруг все банки закроются? Вдруг окажется слишком поздно покидать Париж? Пожалуйста, мадам фон Галбан. Примите это скромное выражение моего уважения, — у него хватило смелости погладить ее по плечу, — ради ваших девочек.

Фон Галбан видел, как она попыталась посчитать сумму в толстой пачке, понимал, что она прикидывала в уме возможности, которые могут дать ей эти деньги и какие ужасы ждут ее, если их не будет. Потом ее рука, подобно атаке змеи, резко выхватила банкноты из руки Спатца.

— Ради девочек, — сказала она натянуто. И ушла в спальню к детям.

Втроем они стояли в тишине, пока дверь за ней не захлопнулась.

Фон Галбан понял, что вспотел, его сердце учащенно билось. Он ни на что не соглашался, но все уже случилось! Он брал с собой эту незнакомую женщину — этот объект мужских желаний, эту сирену — с собой в Марсель сегодня ночью. Он должен был вести ее машину. Он должен был вступить в тайный сговор и обмануть министра вооруженных сил, Рауля Дотри, и спустить под откос свой официальный автомобиль где-нибудь за пределами Парижа. Ничего не было сказано, но все уже было решено. Он услышал свой собственный голос, как он начал составлять план, почувствовал головокружительную силу обмана, работу системы, которая загонит его в ловушку, вряд ли дав ему шанс.

— Машина… она где? — услышал он свой собственный вопрос.

— На Рю де Труа Фрер, — это была первая фраза, которую произнесла Мемфис Джонс. Ее хриплый голос завораживал, шелест акцента, напоминал о сигаретном дыме и пении.

— Встретимся на вокзале Монпарнас, — сказал он Спатцу. — В полночь. Для меня будет редким удовольствием сопровождать твою подругу на юг.

Медок, где Нелл жила большую часть последнего десятилетия, находился к северу от Бордо. Это песчаный, продуваемый всеми ветрами участок земли, на западе граничащий с лесами Ланд, а на востоке — с рекой Жиронд. Вдали за полосой хвойных лесов и лентами дюн виднелся Атлантический океан. Главная дорога, прямая и узкая, проходила через обедневшие маленькие деревушки и вела к морскому порту Ле-Вердон-сюр-Мер. Это было место, полное тихих пляжей и соленых лагун, одиноких птиц на диком побережье, мест для кэмпинга, которые заполнялись летом и пустовали все остальное время. Ходили слухи о появлявшихся здесь контрабандистах, о пересечениях Ла-Манша при свете луны, о том, как люди выживают, борясь со штормами и занимаясь рыбной ловлей. Самая легендарная земля в истории виноделия Франции лежала на юге Медока, там, где имения Марго, Лафит, Латур и Мутон-Ротшильд производили свое знаменитое вино. Но имение Луденн находилось строго на севере, почти вплотную примыкая к Жиронд, и качество производимых там вин было удостоено лишь базового апелласьона[86] Медок. Эти вина называли cru bourgeois[87] — вина среднего класса — и их качество из-за земли, на которой они производились, никогда не поднималось выше.

Муж Нелл, Бертран, который унаследовал замок с прекрасными стенами розового цвета и сорока восемью гектарами виноградников, не любил Луденн. Он был слишком захудалый, слишком далекий и в нем напрочь отсутствовал всякий шик. По соседству находились поля, нашпигованные оставшимися со времен войны снарядами, когда Ле Вердон использовался для высадки американских десантников и постоянно обстреливался немцами. Речные доки прогнили и провисли. Он пытался продать поместье, пока не приехала Нелл со свежими идеями и энтузиазмом после замужества. Это место напоминало ей о болотистой местности, где она выросла, с заливными пастбищами и чайками. Она сразу же поняла, что Бертран ненавидит его и что это место может стать поводом для ссоры между ними. Нелл была непримирима: она остается со своими разношерстными работниками и виноградниками, кишевшими филлоксерой. Когда Бертран дарил ей драгоценности, она продавала их и вкладывала деньги в виноградник. В теплицах рядом с замком она скрещивала старые французские сорта и выносливые американские саженцы. Она научилась удобрять почву виноградников медным купоросом. Она провела электричество, восстановила полуразрушенные винный склад и бродильню — постройки, где производилось вино. И установила настоящую английскую ванную в доме. Бертран, любивший Париж, джин и «Век Джаза» даже после Великой депрессии не считал подобные вещи неуместными, дарил украшения другим женщинам и все реже приходил домой. Но для Нелл Луденн стал королевством. Он разливал по бутылкам одиночество класса «гран крю»[88].