— Спасибо, месье.

Она произнесла эти слова уверенно, но когда они вышли из маленького кабинета, Херст заметил, что губы ее сжались.

— Вы останетесь здесь? — спросил он, когда они шли к набережной. — Даже если скоро всему здесь придет конец?

— Куда мне еще ехать? Луденн — мой дом.

— Я думал, ваша семья в Англии.

Она пожала плечами.

— Они не в большей безопасности, чем мы здесь. И я никогда не уеду, не узнав ничего о Бертране и Роже.

— Вашем муже и…

— Внуке Анри. Анри присматривает за всем виноградником, но живет он только ради Роже. Я чувствую себя такой виноватой, — ее лицо перекосила гримаса внезапной, острой боли. — Мальчику всего девятнадцать. Он присоединился к армии Бертрана сразу, как только началась война. Бог знает, что могло случиться с ним в руках этих людей. Мы даже не знаем, убит ли он или…

Они дошли до городской набережной, шумной и торговой, с выстроившимися вдоль нее красивыми городскими домами. Река в этом месте была настолько узкой, что казалось, до противоположного берега можно добросить камнем, спокойный водный поток, совершенно не похожий на широкую, стремительную и глубокую реку, каким был Жиронд на севере.

— Я кое-чем обязана Анри, — продолжила она. — Он много лет присматривал за Луденном, даже когда Бертран… он для меня не просто наемный рабочий. Он и Роже моя семья.

Херсту показалось, что ее больше заботит maitre de chai[106], чем муж. Нелл выросла в крупном поместье, где отношения между землевладельцем и наемными рабочими были вечными и крепкими. Она видела себя в центре этой группы людей, которые провели в Луденне всю свою жизнь. Нелл несла ответственность. Она не могла сбежать.

— Для вас все по-другому, — сказала она. — Это не ваша война. Вы должны ехать домой как можно скорее.

— Именно это я и сказал Салли Кинг, — сказал он, глядя на реку. — Но она хотела остаться. Как и я, она знала, что ее дом здесь. Я не должен был…

Он опустил слова «вмешиваться в ее жизнь». Он рассказал Нелл о «Клотильде»: об ударе торпед, об объятой пламенем палубе. Он представлял как Салли тонет в волнах…

— Вы вините себя, — заключила Нелл.

— Конечно, я виню себя!

— У нее была необычная внешность. Я часто видела ее фотографии в журналах.

— Салли была не просто девушкой с хорошеньким личиком.

— Вы были в нее влюблены?

Он нервно засмеялся.

— Я ни разу не позволил себе задать этот вопрос. Не было времени, да и это казалось эгоистичным во время немецкого вторжения.

— Но когда весь мир на краю гибели, — настаивала она, — самое главное — правда. Ответьте на мой вопрос, Джо. Просто для себя. Даже если она умерла.

Он уловил страсть в ее голосе и удивился. Было ли это из-за Бертрана? Или из-за кого-то еще?

— Слышите, — сказала она, вдруг взяв его за руку, — на той рыбацкой лодке. В конце набережной. Они просят о помощи.

— Должно быть, из Данкирка. У них носилки на борту. Но почему они привезли беженцев сюда? Они должны везти их в Англию.

— Может быть, они французы, — сказала Нелл и побежала.

Херст побежал за ней. Он знал, что она подумала о муже или, может быть, о Роже, надеясь, что сообщения лгут, что армия не сдалась и что их отвезли на берег, как и многих других. У него защемило сердце из-за того, как она боролась за надежду, когда та, казалось, уже умерла. И тут он остановился.

Рыбаки несли носилки: на них была худощавая фигура в промокшем платье, глаза закрыты, лицо бледное, как смерть.

— Салли, — прошептал он.

Прежде, чем в переполненном коридоре госпиталя Бордо появился доктор, прошло три часа, но Нелл настояла на том, чтобы ждать вместе с Херстом. Нелл заставила рыбаков все рассказать, как они спускали на берег остальных пострадавших, подобранных в последнем плавании у берегов Бретани: взвод заблудившихся французских солдат, которых немцы загнали далеко на юг Данкирка и троих людей, которых выбросило на берег в разных районах. Одной из них была Салли. В сумерках течение Ла-Манша отнесло ее на юг и выбросило на берег где-то в районе Кот д'Альбатр в Нормандии, где она ударилась о скалы.

Солнечным воскресным утром ее нашел мальчик, который отправился искать солдат на берегу, она, словно мертвая, лежала, уткнувшись лицом в прохладный песок, омываемая холодным весенним прибоем. Херст слушал историю, которую рассказывал рыбак с тяжелым акцентом жителя Медока, и представлял себе девушку в морге, как волосы каскадом рассыпаются по ее тонкой шее и лебединый изгиб лопаток под тонким хлопковым платьем.

Она не умерла. Однако она находилась без сознания с того времени, как ее привезли в деревню Фекамп четыре дня назад. Это все из-за скал, сказал рыболов, из-за известняковых утесов на побережье. Это также объясняет и то, что ее рука сломана.

Ее левая рука, распухшая и покрытая синяками, была неестественно изогнута, словно она пыталась дотянуться и уцепиться или оттолкнуться от скал, и за это они ее сбросили. На ее лице и ногах тоже были раны и кровь. Долгое пребывание в холодной морской воде вызвало воспаление легких, и ее лихорадило, дыхание было хриплым и болезненным. Херст хотел посидеть рядом с ней, но, видя, как под дрожащими от мучающих ее кошмаров веками дико вращаются ее глаза, он вставал и шагал, пропихивая свое длинное худощавое тело через толпу ожидающих раненых.

— Вам нужно найти Ноакса, — быстро сказал ему Нелл. — Он должен связаться с ее семьей. Сообщить им, что она жива. Они, наверное, слышали о «Клотильде». Они будут наводить справки.

Теперь он знал, что ему нужно делать, к тому же это помогло ему занять еще час времени. Когда он вернулся из американского консульства, Салли еще не пришла в себя. И он шагал взад-вперед, борясь с желанием позвать доктора.

То рыболовецкое судно встало на рейде на севере, у берегов Дьеппа, чтобы забрать группу отчаявшихся солдат, экипаж транспортной колонны, который бросил машины и припасы, оставив себе только оружие и ящик вина для моральной поддержки. Их путь на берег лежал через Фекамп, где они узнали, что в больнице находится женщина в критическом положении. Немецкая армия была уже рядом с Дьеппом, так что рыбаки решили забрать и Салли.

— Состояние тяжелое, — сказал им доктор. — Плюс пневмония. Мы зафиксируем руку. Но вряд ли мы сможем сделать что-либо еще.

— Она будет жить? — спросил Херст.

— Послушайте, месье, — сказал доктор резко, — Я перестал брать на себя роль Бога с тех пор, как пришли немцы.

Спатц был зол, шагая по берегу Марселя в поисках Мемфис и фон Галбана, но не подавал вида. Никакого раздражения в гениальной улыбке «воробья», открытый и обаятельный взгляд.

Он считал себя знатоком человеческих характеров, но в последние несколько дней проницательность его сильно подвела. Нелл соблазнила Жолио-Кюри, но отказалась предать его, и когда Спатц напомнил ей, что ему нужна информация, если он собирается продаться англичанам, она сказала, что их старый друг, Сумасшедший Джек, уже все знает о французской бомбе.

Это здорово пошатнуло его положение.

Нелл знала больше, чем говорила, но она была одержима своими евреями и ей наскучила физика. Она утаивала любовь, как скрывают болезнь, думал Спатц. Ему нужно было подумать, как контролировать ее. Предметом шантажа могла стать свобода Жолио или Бертрана.

К этой пятнице, тридцать первого мая, он приехал в Марсель в поисках Мемфис. Сначала он увидел ее машину.

Блестящий седан стоял за охраной, отделявшей марокканский корабль от толпы провожающих и безумствующих людей, желавших взобраться на борт. Фон Галбан стоял, прислонившись к переднему крылу машины, спиной к напиравшей толпе беженцев. Он, наверное, думал о людском море позади него, об оскорбительных выкриках и мольбах на семи разных языках; выражение его лица было горделивым, даже слишком. В машине оставался всего один чемодан, и Спатц понял, что этот чемодан принадлежит фон Галбану, он помогал ему загрузить его той ночью, когда они уезжали из Парижа. Там внутри должен быть уран. Значит, фон Галбану не удалось. Он не доставил его.