Пятидесятница в год воскресения Христа была последней в истории иудаизма и первой в истории христианства. Она стала духовным праздником жатвы, праздником освобождения от греха и днем рождения видимого царства Христова на земле. Она ознаменовала собой начало домостроительства Духа, третьей эпохи в истории откровения триединого Бога. В этот день Святой Дух, Который дотоле проявлял Себя лишь время от времени, мимолетно, навсегда поселился среди человечества как Дух истины и святости и принес с Собой полноту спасительной благодати, чтобы с тех пор изливать эту благодать на верующих, а также открывать и прославлять Христа в их сердцах, так же как Сам Христос открыл и прославил Отца.
Когда апостолы и ученики числом около ста двадцати человек (десять раз по двенадцать), большинство которых, несомненно, составляли галилеяне,[261] собрались вместе перед началом праздничного дня и с молитвой ожидали исполнения обетования, вознесшийся Спаситель со Своего небесного престола излил на них Святого Духа и создал Свою Церковь на земле. Возвещение закона на Синае сопровождалось «громами и молниями, и густое облако [было] над горою, и трубный звук весьма сильный; и вострепетал весь народ, бывший в стане».[262] Рождение церкви нового завета тоже сопровождалось удивительными знамениями, так что очевидцы исполнились изумления и страха. Как замечает Неандер, вполне естественно, что «величайшее чудо в духовной жизни человечества сопровождалось необычайными внешними феноменами, его зримыми признаками». С неба раздался сверхъестественный звук, напоминающий шум несущегося сильного ветра,[263] и заполнил весь дом, в котором собрались ученики; а языки, напоминающие языки пламени, на какое–то время по очереди опускались на каждую голову.[264] Лука не говорит, что чудесные явления на самом деле представляли собой ветер и огонь, он лишь сравнивает увиденное с этими стихиями;[265] аналогично тому как форма, которую Дух Святой принял во время крещения Христа, сравнивается с голубем.[266] Языки пламени светились, но не горели и не обжигали; они появлялись и исчезали, как электрические искры или падающие звезды. Но эти слышимые и видимые знамения послужили прекрасным отражением очищающей, просвещающей и животворящей силы Святого Духа, возвестив начало нового духовного творения. Форма языков напоминала о говорении на языках и дарованном ученикам свыше апостольском красноречии.
«И исполнились все Духа Святого». Это подлинное внутреннее чудо, главный факт, стержневая идея повествования о Пятидесятнице. Для апостолов это событие стало одновременно крещением, конфирмацией и рукоположением — никогда более они не принимали ни того, ни другого, ни третьего.[267] Это событие было для учеников Христа величайшим источником вдохновения, благодаря чему они впоследствии смогли стать влиятельными учителями Евангелия, проповедуя его пером и словом. Я не хочу этим сказать, что дар Пятидесятницы упразднил необходимость дальнейшего роста в познании и особых откровений в конкретных ситуациях (подобных тем видениям, которые Петр получил в Иоппии, а Павел — даже в нескольких случаях); но апостолы обрели такое понимание слов Христа и плана спасения, какого никогда прежде не имели. Все покрытое мраком тайны отныне стало для них понятным и исполнилось смысла. В свете воскресения и вознесения Христа Дух открыл апостолам истину о личности и служении Искупителя и всецело завладел их умами и сердцами. Они как бы оказались на горе Преображения и, купаясь в лучах небесного света, лицом к лицу увидели Моисея и Илию, а над ними — Иисуса. Отныне ими владело только одно желание, только одно стремление — быть свидетелями Христа и орудиями спасения других людей, чтобы и они смогли принять участие в «наследстве нетленном, чистом, неувядаемом, хранящемся на небесах для вас».[268]
Но дар Святого Духа получили не только Двенадцать. Он был дан также братьям Господа, Его Матери, благочестивым женщинам, сопровождавшим Его в служении, и всем братьям числом в сто двадцать душ, которые присутствовали в горнице.[269] Они «все» исполнились Духа, и все говорили на языках;[270] и Петр увидел в этом чуде обещанное излияние Духа «на всякую плоть», на сынов и дочерей, на юношей и старцев, на рабов и рабынь.[271] В ту рассветную пору церкви женщины сидели вместе с мужчинами, и не в особом дворе, как это было в храме, и не за перегородкой, как это до сих пор принято в синагоге и в приходящих в упадок церквях Востока, а в одной с ними комнате, как равные соучастники духовных благословений. Начало было пророческим предвкушением конца, откровением всемирного священства и братства верующих во Христа, в Котором все мы — иудеи и язычники, рабы и свободные, мужчины и женщины — едины.[272]
Эта новая духовная жизнь, просвещенная, руководимая и направляемая Святым Духом, сначала проявилась в обращенном к Богу говорении на языках, а затем в пророческом свидетельстве, обращенном к людям. Первое состояло из восторженных молитв и хвалебных гимнов, а последнее — из трезвых поучений и наставлений. Как когда–то их Учитель, ученики спустились с горы Преображения в долину, чтобы исцелять больных и призывать грешников к покаянию.
Загадочный дар языков, или глоссолалия, появляется здесь впервые, но вскоре становится, наряду с другими сверхъестественными дарами Духа, частым явлением в апостольских церквях, особенно в Коринфе. Этот дар прекрасно описал Павел. Пламенные языки, сойдя на каждого из учеников, вызвали говорение на языках. Новый духовный опыт всегда проявляется в соответствующих словах. Сверхъестественные переживания учеников вырвались за рамки обычной речи и выплеснулись наружу восторженным потоком хвалы и благодарения Богу за великие дела, которые Он совершил среди них.[273] Сам Дух давал людям слова, извлекая из человеческих уст, словно из вновь настроенной арфы, неземные звуки хвалы. В этом случае, как и всегда, глоссолалия выражала поклонение и благоговение, но не преследовала цель обучения и наставления, — этот пробел был вскоре восполнен проповедью Петра. Глоссолалия была первым Те Deum новорожденной Церкви. Ее отличал необычный, поэтический стиль, напоминавший дифирамбы, и особенное музыкальное звучание. Понять ее мог лишь тот, кто испытывал симпатию к говорящему; неверующие же насмехались над учениками и объясняли эти странные звуки помешательством или неумеренным потреблением алкоголя. И все–таки глоссолалия оказалась важным знамением для всех и привлекла внимание зрителей к присутствию сверхъестественной силы.[274]
Насколько можно судить, языки Пятидесятницы ничем не отличались от языков, звучавших в Кесарии после обращения Корнилия (которое можно назвать языческой Пятидесятницей),[275] от языков двенадцати учеников Иоанна Крестителя в Ефесе (где глоссолалии сопутствовало пророчество)[276] и от языков христианского собрания в Коринфе.[277]
Однако в первом случае говорение на языках произвело особенное действие: люди слышали слова апостолов на языках своих родных стран, тогда как в Коринфе языки невозможно было понять без истолкования. Зрители–иностранцы — по крайней мере, некоторые из них — считали, что неграмотные галилеяне вразумительно говорили на родных наречиях людей, присутствовавших при чуде Пятидесятницы.[278] Таким образом, возможны два объяснения: либо сами говорящие получили — по крайней мере, на время — дар говорения на незнакомых иностранных языках ради подтверждения их божественной миссии, либо Дух Святой, давший языки, одновременно истолковывал их, вкладывая слова говорящих в сердца восприимчивых слушателей.
