Войдя в гостиную без вести пропавшей де Фужере, буфетчик даже про дело свое забыл, до того его поразило убранство комнаты.

Сквозь цветные стекла итальянских окон лился мягкий, вечерний, похожий на церковный свет. В старинном громадном камине пылали дрова. Перед камином на тигровой шкуре сидел, щурясь на огонь, черный котище. В стороне стоял стол, покрытый церковной парчой и уставленный бутылками, большею частью пузатыми, заплесневевшими и пыльными. Между бутылок [поблескивало блюдо и по тому], как оно поблескивало, видно было, что оно, пожалуй, чистого золота.

У камина маленький рыжий с ножом за поясом на длинной стальной шпаге жарил куски баранины, и сок капал на огонь, в дымоход уходил дым. Пахло бараниной, какими-то крепчайшими духами и ладаном, отчего у буфетчика мелькнула мысль о том, что уж не служили ли по Берлиозу церковную панихиду, каковую мысль он тут же отогнал как заведомо нелепую.

Неприятнейшим образом пораженный церковным покровом на обеденном столе, религиозный…  [18]и тут услышал тяжелый бас:

— Ну-с, чем я вам могу быть полезен?

И тотчас буфетчик обнаружил хозяина квартиры.

Тот раскинулся на каком-то необъятном диване, низком, с разбросанными подушками. Как показалось буфетчику, на артисте было только черное белье и черные же востроносые туфли.

— Да, так чем же я могу вам быть полезен? — повторил артист.

— Я,— растерянно заговорил буфетчик,— являюсь заведующим буфетом театра «Варьете»…

Артист вытянул вперед руку, на пальцах которой сверкали камни, как бы заграждая уста буфетчику, и заговорил с большим жаром:

— Нет, нет, нет! Ни слова больше! Ни в каком случае и никогда! В рот ничего не возьму в вашем буфете! Я, почтеннейший, проходил мимо вашего буфета и до сих пор забыть не могу ни вашей осетрины, ни брынзы. Драгоценный мой! Брынза не бывает зеленого цвета. Она — белая! Да, а чай? Ведь это же помои! Я своими глазами видел, как какая-то неопрятная девушка подливала из ведра в ваш громадный самовар сырую воду, а чай, между тем, продолжали разливать. Нет, милейший, так невозможно!

— Я извиняюсь,— заговорил буфетчик, ошеломленный этим внезапным нападением,— я не по этому делу, и осетрина здесь ни при чем…

— То есть как ни при чем, если она испорченная!

— Осетрину прислали второй свежести,— сообщил буфетчик.

— Голубчик! Это вздор!

— Чего вздор?

— Второй свежести — вот что вздор. Это все равно что безобразная красавица или трусливый храбрец. Свежесть бывает только одна — первая. Она же последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая!

— Я извиняюсь…— попробовал опять начать буфетчик, не зная уж, как и отделаться от придиры гастронома.

— Извинить не могу,— твердо сказал артист.

— Я не по этому делу пришел,— расстраиваясь, сказал буфетчик.

— Не по этому? — удивился иностранный маг.— А какое еще дело могло вас привести ко мне? Если память не изменяет мне, из лиц, близких вам по профессии, я знался только с одною маркитанткою, да и то давно-давно. Впрочем, я рад. Азазелло! Табурет господину заведующему буфетом!

Тот, жаривший баранину, повернулся, причем ужаснул буфетчика своими клыками, и ловко подал буфетчику один из темных дубовых низеньких табуретов. Других сидений в комнате не было. Буфетчик вымолвил:

— Покорнейше благодарю…— и опустился на скамеечку. Задняя ножка скамеечки тотчас подломилась, и буфетчик, охнув, пребольно треснулся задом об пол.

Падая, он поддал ногой скамеечку, стоявшую перед ним, и с нее опрокинул себе на брюки полную чашу красного вина.

Артист воскликнул:

— Ах! Не ушиблись ли вы?

Азазелло помог буфетчику подняться, подал другую скамеечку. Буфетчик кислым голосом отказался от предложения хозяина снять штаны и просушить их перед огнем и, чувствуя себя невыносимо неудобно в мокром белье и платье, огорченно считая убыток от испорченных брюк, на другую скамеечку сел с опаской.

— Я люблю сидеть низко,— заговорил артист,— с низкого не так опасно падать. Да, итак, мы остановились на осетрине? Голубчик мой! Свежесть, свежесть и свежесть! Прошу это запомнить! Да вот не угодно ли попробовать…— Тут в багровом свете от камина перед буфетчиком блеснула шпага, и Азазелло выложил на золотую тарелочку шипящий кусок мяса и тут же полил его лимонным соком и подал золотую вилку.

— Прошу, без церемоний…

— Покорнейше… я…

— Нет, нет, отведайте!..

Буфетчик из вежливости положил кусок в рот и понял, что жует что-то действительно ослепительно вкусное…

— Прошу обратить внимание, каков продукт, а? — сказал гостеприимный артист.

Но здесь буфетчик едва не подавился и не упал вторично. Из соседней комнаты в эту комнату шарахнулась большая темная птица, задев крыльями лысину буфетчика. Она села на каминную полку и оказалась совой  ^{230} .

«Господи боже мой! — подумал нервный, как все буфетчики, Андрей Фокич.— Вот квартирка!»

— Чашу вина,— предлагал маг,— белое, красное? Вино какой страны вы предпочитаете в это время дня?

— Покорнейше… я не пью…

— Э, вот это напрасно,— неодобрительно заметил хозяин,— мужчина, не пьющий вина… В этом есть что-то неприятное… Так не прикажете ли партию в кости? Или вы любите другие игры? Пикет?

— Не играю,— утомленный уже, отозвался буфетчик.

— Совсем худо! — заключил хозяин.— Что-то недоброе таится в людях, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы с приятелем. Такие люди или тяжко больны, или втайне ненавидят окружающих… Правда, не исключена возможность… И среди лиц, сидящих со мною за пиршественным столом, попадались иногда удивительные подлецы… Не знаю, чем вас и занять…

— Я, изволите ли видеть,— уже с отчаянием заговорил буфетчик, чувствуя озноб от мокрых брюк,— по другому делу…

— Я — воплощение внимания,— поощрил его вежливый артист.

— Вчера вы изволили фокусы делать…

Маг изумленно откинулся на своем ложе.

— Я? — воскликнул он.— Помилуйте! Мне это не к лицу!

Буфетчик совершенно опешил.

— Виноват,— просипел он,— да ведь сеанс черной магии…

— Ах, ну да,— вскричал артист,— ну да… Дорогой мой! Я должен открыть вам тайну… Дело в том, что я ведь отнюдь не артист… Просто мне хотелось повидать где-нибудь москвичей в массе, так сказать. Удобнее всего это сделать в театре. Ну, вот моя компания,— он кивнул в сторону кота,— и устроила этот сеанс. Я же лишь сидел и смотрел.

Буфетчик изменился в лице.

— Но это не меняет дела,— продолжал Воланд,— что же в связи с этим сеансом привело вас ко мне?

— Изволите ли видеть,— запинаясь, говорил буфетчик,— в числе фокусов показано было, как бумажки слетели с потолка… Ну, все их и нахватали… И вот в вашем отделении заходит ко мне в буфет молодой человек, спрашивает два бутерброда с чайной… Дает червонец… Я разменял, сдачи восемь с полтиной… Потом другой…

— Тоже молодой человек?

— Нет, этот пожилой… Третий, четвертый… Я все даю сдачи. А сегодня стал проверять кассу, глядь, а вместо червонцев резаная газета! На сто девять рублей наказали буфет…

— Ай-яй-яй! — воскликнул хозяин.— Да неужели же они думали, что это настоящие бумажки? Ведь это же фокус! Я не допускаю мысли, чтобы они это сделали сознательно!..

Буфетчик как-то криво улыбнулся, но ничего не сказал.

— Неужели мошенники? — вперяя в буфетчика свой сверкающий глаз, тревожно допытывался хозяин у гостя.— Скажите, среди москвичей есть мошенники? Это мне чрезвычайно интересно!

В ответ буфетчик так горько улыбнулся, что отпали всякие сомнения: да, среди москвичей есть мошенники!

— Это низко! — возмутился Воланд.— Я все понимаю. Вы человек бедный… ведь вы человек бедный?

Буфетчик втянул голову в плечи и поглядел в сторону.

— У вас сколько имеется сбережений?

Вопрос был задан участливым тоном, но все-таки это вопрос неделикатный, и буфетчик замялся.