Второй был неимоверных размеров черный кот, который как вошел в уборную, так и сел непринужденно на диван, щурясь на оголенные гримировальные лампионы.

В уборную то и дело заглядывали или толклись у дверей. Был тут помощник режиссера, побывала дрессировщица под тем предлогом, что забыла взять пудру.

Близнецов с большим принуждением пожал руку магу, а длинный развязный в пенсне и сам отрекомендовался как «ихний помощник». Близнецов опять-таки принужденно осведомился у артиста, где его аппаратура, на что артист ничего не ответил, и вместо него ввязался в разговор все тот же длинный.

— Наша аппаратура, товарищ драгоценный директор,— дребезжащим голосом заговорил он,— всегда при нас! Вот она! Эйн, цвей, дрей! — И тут, повертев перед глазами отшатнувшегося Близнецова узловатыми пальцами, внезапно вытащил из-за уха кота собственные Близнецова золотые часы, которые до этого были в жилетном кармане у владельца под застегнутым пиджаком и с продетой в петлю цепочкой.

Присутствовавшие ахнули, а заглядывавший в дверь гример одобрительно крякнул.

— Ваши часики? Прошу получить,— развязно сказал длинный помощник и подал на ладони Близнецову часы. И опять почему-то финдиректор содрогнулся. Но кот отмочил штуку, которая оказалась почище номера с чужими часами. Он неожиданно встал с дивана, на задних лапах подошел к подзеркальному столу, лапой снял пробку с графина, налил воды в стакан, выпил ее, водрузил пробку на место и гримировальной тряпкой вытер усы. Тут даже никто и не ахнул, а только рты раскрыли и в дверях кто-то шепнул:

— Ай, класс!

Тут повсюду затрещали сигналы к началу последнего отделения, и все пошли из уборной вон.

Через минуту в зрительном зале погасли шары, загорелись зеленые надписи «Запасной выход» и в освещенной щели голубой завесы предстал полный, веселый, как дитя, человек в помятом фраке и несвежем белье. Публика тотчас узнала в нем конферансье Жоржа Бенгальского.

— Итак, граждане,— заговорил Бенгальский, улыбаясь младенческой улыбкой,— сейчас перед вами выступит знаменитый иностранный маг герр Фаланд. Ну, мы-то с вами понимаем,— хитро подмигнув публике, продолжал Бенгальский,— что никакой черной магии в природе не существует. Просто мосье Фаланд в высокой степени владеет техникой фокуса. Ну, а раз так, то двух мнений быть не может. Мы все, начиная от любого уважаемого посетителя… Виноват! — сам себя перебил Бенгальский и обратился к какому-то опоздавшему, который, согнувшись в три погибели, пробирался под шиканье к своему месту.— Вы, кажется, опоздать изволили? Вы извините нас, не правда ли, что мы начали без вас? — ядовито спрашивал Бенгальский, и опоздавший от конфуза не знал, куда деваться.— Итак… мы все, от любого посетителя галерки и вплоть до почтеннейшего Аркадия Аполлоновича,— тут Бенгальский послал привет рукой в ложу, где сидел с двумя дамами заведующий акустикой московских капитальных театров Аркадий Аполлонович Семплеяров,— все, как один, за овладение техникой и против всякой магии. Итак, попросим мистера Фаланда!

Произнеся всю эту ахинею, Бенгальский отступил на шаг, сцепил обе ладони и стал махать ими в прорез занавеса, который и разошелся в разные стороны.

Выход мага с его длинным помощником и котом, выступившим из кулис на задних лапах, понравился публике. Прокатился аплодисмент. Коровьев и кот подошли к рампе и раскланялись. Это уже вызвало большой аплодисмент, и сотни лиц заулыбались, глядя на кота.

— Кресло мне,— приказал Фаланд, и в ту же секунду, неизвестно как и каким образом, на сцене появилось большое кресло, в которое и сел замаскированный артист. Развалившись на полинявшей подушке, маг не спешил ничего показывать публике, пораженной появлением кресла из воздуха. Он огладывал публику, а та не сводила глаз с кота.

Наконец послышались слова Фаланда:

— Скажи мне, Фагот,— осведомился маг у клетчатого гаера, который, очевидно, носил и другое название, кроме «Коровьев»,— так это и есть московское народонаселение?

— Точно так,— почтительно ответил Фагот-Коровьев.

— Так, так, так,— отозвался Фаланд,— я, как ты знаешь, давненько не видел москвичей… Признаться, некогда было… Надо сказать, что внешне они сильно изменились, как и сам город, впрочем… Не говорю уже о костюмах… Но появились эти трамваи, автомобили…

— Троллейбусы! — подсказал Фагот.

— Да… да…

Публика внимательно слушала, полагая, что это словесная прелюдия к магическим фокусам.

Кулисы были полны артистов, между их лицами виднелось бледное лицо Близнецова.

На физиономии Бенгальского, приютившегося сбоку возле портала, замелькало выражение некоторого недоумения, и он чуть-чуть приподнял бровь. Воспользовавшись паузой, он вступил со словами:

— Иностранный артист выражает свое восхищение Москвой, которая так изумительно выросла в техническом отношении, а равно также и москвичами.

Бенгальский приятно улыбнулся и потер руки.

Фаланд, клетчатый и кот повернули головы в сторону конферансье.

— Разве я выразил восхищение? — спросил маг у Коровьева-Фагота.

— Никак нет, мэтр, вы никакого восхищения не выражали,— почтительно изгибаясь, доложил клетчатый гаер.

— Так… что же он говорит?

— А он просто соврал,— звучно, на весь зал сообщил клетчатый и, повернувшись к Бенгальскому, прибавил:

— Поздравляю вас, гражданин соврамши!

На галерее рассмеялись, а Бенгальский вздрогнул и выпучил глаза.

— Ну, меня, конечно, не столько интересуют эти автобусы, телефоны и прочая…

— Аппаратура,— угодливо подсказал клетчатый.

— Совершенно верно, благодарю,— отозвался артист,— сколько более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренно?

— Важнейший вопрос, сударь,— озабоченно подтвердил Фагот.

Тут в кулисах стали переглядываться и пожимать плечами, Бенгальский стоял красный, как рак, но, как бы отгадав тревогу за кулисами, маг сказал снисходительно:

— Но мы, однако, заболтались, дорогой мой, а публика начинает скучать. Покажи ей что-нибудь… простенькое.

Тут зал облегченно шевельнулся. Пять тысяч глаз сосредоточились на Коровьеве. Тот немедленно выступил к одному концу рампы, кот перебрался к другому. Клетчатый щелкнул пальцами, залихватски крикнул:

— Три, четыре!

Тотчас поймал из воздуха атласную колоду карт, стасовал ее и лентой пустил по воздуху, кот немедленно ее поймал, в свою очередь стасовал, выпустил обратно клетчатому. Атласная лента фыркнула, клетчатый раскрыл рот, как птенец, и всю ее, карта за картой, заглотал. А кот раскланялся с партнером, шаркнув задней лапой. Аплодисмент ударил, как залп.

— Класс! — воскликнули за кулисами, потрясенные ловкостью кота. А Фагот тыкнул пальцем в партер и объявил:

— Колода эта таперича, уважаемые граждане, в седьмом ряду, место 17-е, в боковом кармане, в бумажнике у гражданина Порчевского, между трехрублевкой и повесткой, коей Порчевского вызывают в суд по делу об уплате алиментов гражданке Скобелевой.

В партере зашевелились, стали привставать, и наконец гражданин, которого точно звали Порчевским, весь пунцовый от изумления, извлек из бумажника колоду и стал тыкать ею в воздух, не зная, что с нею делать.

— Пусть она останется у вас на память! — козлиным голосом прокричал Фагот.— Вы не зря говорили вчера, что ваша жизнь в Москве без покера была бы совершенно несносна!

— Стара штука! — раздался голос на галерке.— Это из той же компании!

— Вы полагаете? — заорал Фагот, щурясь на галерку сквозь разбитое стеклышко.— В таком случае, она у вас в кармане!

На галерке произошло движение, послышался радостный голос:

— Тут! Тут! Только… стой! Это червонцы!

Головы повернулись к галерке, туда, где кричали. Там смятенный гражданин обнаружил у себя в кармане пачку, перевязанную банковским способом и с надписью: «Одна тысяча рублей». Соседи навалились на него, а он начал ковырять обложку пальцем, стараясь дознаться, настоящие ли это червонцы или какие-нибудь волшебные.

— Настоящие! Ей-богу, червонцы! — кричали с галерки.