Мужское население деревни было представлено веснушчатым пастухом слегка дебильного вида. Он брел в грязной рубахе, длиной по колено, засунув за пояс кнут. Завидев неожиданных гостей, забыл о своих обязанностях и застыл, сунув в ноздрю мощный палец. Комолая пятнистая корова обрадовалась безвластию и принялась выщипывать солому с ближайшей крыши. Затем к пастуху присоединился мальчик лет семи. Ребенка уродовала непропорционально длинная, скособоченная голова, отчего казалось, будто он на все глядит исподлобья.

«Неужели здесь живут волхвы, подчинившие Трехбородого беса?.. — подумал Ромашка. — Больше похоже на деревню для слабоумных…»

Дальше он думать в заданном направлении не рискнул.

— А чем они тут заняты? — простодушно осведомился лекарь, выкарабкиваясь из очередной лужи. Почему-то провожатые шли ровно, никуда не проваливаясь, не наступая на хрустящие ветки, и даже не замочили ног.

— Аспидов разводят.

— Что-о? Кого?! Но… аспиды — это же змеи.

— Конечно же, змеи. Только не кричи так громко, не то тебе отрежут язык.

«Мальчишка неисправим, — устало подумала Женщина-гроза. — Рахмани проиграет пари, надо было ставить сотню к одному. Из этого тюфяка не получится даже погонщик верблюда, не то что воин… Жаль, что его убьют. Он добрый и честный человек».

— Смотри. — Марта показала в глубь деревни. Там под высоким навесом пряталось деревянное чудовище. — Это их покровитель.

— Здорово… — выдохнул Толик. — Это кому же памятник?

— Ясеневый Велес, покровитель здешних мест. Глаза опалами отделаны, ногти и зубы из обсидиана, такая у него масть. Сам из ясеня, но вокруг должна быть сосна, старая сосна со мхом и лишаем…

— Там висит что-то… вроде обрывков бумаг.

— Кажется, они постоянно украшают своего бога. Саади говорил, что не проходит недели без очередного козлиного или конского черепа. Их Велес постоянно требует крови.

Ромашка осторожно приблизился к навесу.

— Домина, тут сплошные черепа и рога. И сам он с рогами. И шкуры тут гниют, целая гора песцовых шкур… вот обидно!

— Ничего обидного. Хорошо, когда жертвуют шкурки зверей, а не людей. Кажется, их Велес любит медь и пиво, надо спросить у Рахмани. Эй, не подходи близко, они следят за нами!

— Ах, черт! Домина, у него в лапе — человеческий череп. Даже кожа не снята…

— Так положено, — зевнула волчица. — И вообще, что ты заладил — череп, череп… Голова человека — это всегда сила.

Берендей Иванович разрешил обуться. Казалось, кого-то ждали. И точно, скоро дождались. С негромким цокотом в деревянные воротца городища въехала телега, запряженная двумя белыми лошадками. У пристяжной во лбу торчал острый крученый рог.

— Ой, какие хорошенькие… Единороги! — непроизвольно Ромашка потянулся погладить нежную морду. И еле успел отскочить, когда белогривый конек с шипеньем кинулся за ним.

— Индра-зверь, рук не суй, — рассмеялся моложавый дедок, с изуродованным шрамами лицом. — Это те що, кобыляка, га?

Дед на телеге смотрелся гоголем. Сам в парадной белой рубахе, в меховой безрукавке, носил он узкий кожаный пояс с железными бляшками, широкие узорчатые штаны, на голенях заправленные в онучи, и модные лапти с кожаными тесемками.

— Чего встали? Залазьте уж, будет вам глаза-то мозолить!

Единороги лихо взяли с места. Берендей втиснулся третьим, не считая замерзшей Кеа. Ромашка решил молчать и ничего не спрашивать.

В какой-то момент телега выскочила на берег реки. Берендей Иванович соскочил, не спрашивая, схватил узел с остатками еды и полез по наклонным мосткам, торчавшим над водой. Толик с грустью наблюдал, как погибают вяленая оленина, копченая скумбрия, огурцы, лепешки и инжир. Из свертка на колени Толику выпал одинокий урюк. С горя лекарь засунул его в рот.

— Домина, он забрал нашу оленину…

— Молчи! — прошипела Марта.

— Вил пошел кормить… вона кружат, — добродушно разъяснил возница, указывая куда-то под мостки. Толик внимательно поглядел в нужном направлении и… перестал жевать.

— Ру… русалки?!

— Вилы. Какие те русалки? Русалки, елки-палки, они летние, да бестолковые, что твоя хавронья! А то вилы, нешто не ведаешь?

Берендей вернулся, подмигнул, отряхнул руки.

— Чего расселся, добрый молодец? Да вон она, волчица твоя, дожидается…

Волох еще не успел договорить, а они уже мчались навстречу друг другу, как дети, что не виделись долгую-долгую зиму.

— Я тебе должна сказать что-то важное…

— Нет, это я тебе должен сказать…

— Я с ума сходила, боялась, что с тобой…

— А что со мной? Это ты — слабый пол, а не я…

— Это я-то — «слабый пол»? Да ты еще не знаешь…

Женщина-гроза проследила, как смешные дети с четвертой тверди кусают друг друга губами, засмеялась неслышно.

— Ну что, девку подкормить, и ничо, лепкая станет, — задумчиво произнес Берендей Иванович. — Как мыслишь, волчица, прокормит лекарь свою женку-то?

Женщина-гроза воззрилась на него в немом изумлении. И вдруг она ощутила, как разом сливается в черную пропасть, уходит с души напряжение, державшее ее все дни после гибели мужа. Она уже не спрашивала, откуда этот русс, лесной дикарь, знает о том, что она волчица, и о том, что Ромашка — лекарь, и уж тем более о том, что Толик и Юля когда-нибудь поженятся…

Просто он должен был все знать.

Такая масть.

— Непременно прокормит, — твердо заявила Женщина-гроза. — Он у нас настоящий мужик!

…Ночная битва в стране Бамбука длилась недолго.

Рахмани спустился к русским волхвам и пробыл с ними все то время, когда они рисковали жизнями, подгоняя беса. Волхвы окропляли своих хмурых усатых истуканов кровью птиц и кроликов, бились о дубовый пол лбами, закатывали глаза, а после хлестали уставшего беса боевыми проклятиями.

Трехбородый выгибался, как натянутый лук, дерево трещало, серебряные гвозди гнулись, но драккар послушно полз вверх. Иногда Саади слышал, как днище царапает о кроны сосен. Волхвы валились замертво, тогда Саади окатывал их водой. Кровь петухов лилась по усам Велеса и Сварга, колоды потели янтарной смолой. Из смолы, крови и ненависти сплетались новые кнуты, бородатые старцы скакали нагишом вокруг распятого демона, угощая его градом ударов.

А наверху, уткнув лбы в палубу, собравшись плечом к плечу, молились викинги. Следуя строгому приказу Рахмани, никто не выглядывал за борт, никто не разжигал огня, не пел песен, не пил вина, не ходил в обуви. В напряженном безмолвии огромное тело корабля скользило над вишневыми садами, рисовыми плантациями, спящими деревнями и стоянками пастухов. Когда крен стал таким, что по столам поехали кружки, варяги легли и продолжили молиться молча. В плотном тумане драккар перевалил горный кряж и, набирая скорость, обрушился в долину. Ветер пронзительно засвистел, пытаясь разорвать снасти.

Только теперь Рахмани покинул трюм. Рыцари Плаща следом за капитаном принесли на мостик нюхача. Широкая долина, залитая лиловым светом Смеющейся подруги, распахнула им объятия. Слева и справа, словно отражая звездную россыпь, пылали огни городов, подмигивали фонарики, укрепленные на дугах повозок, на медленно дрейфующих плотах. Журчали ручьи в искусственных акведуках, и белыми пушинками на фоне вспаханных черных полей бродили сонные овцы.

Дремотная тишина и ароматы благовоний заставили парса вздрогнуть. Он не верил в предчувствия, ведь предчувствия — удел нюхачей и колдуний, однако не мог унять дрожь.

Слишком легко дался первый шаг.

— Туда, — указал нюхач в сторону темного холма, на котором колебались отсветы слабых бумажных фонариков.

Пришло время Гневливой подруге сменить Смеющуюся сестру. Когда они ненадолго обнялись, под килем корабля, один за другим, пронеслись три земляных вала и три частокола. На башнях ударили в гонги часовые, запылали сигнальные костры, но…

Было уже поздно.

Последний частокол, состоящий из бревен в два обхвата, разметала бронзовая дева, украшавшая нос корабля. С бортов скинули трапы. Запылали факелы. Дружина, с ревом потрясая топорами, набросилась на священный холм. Каждый пятый нес пучок факелов, смоченных в масле, каждый десятый нес жесткую лестницу, чтобы легче было взбираться на верхние этажи зданий. Над ухоженными рощами бонзая, над садами обласканных валунов, разнеслась зычная брань конунга Волчий Хвост.