Вечером позвонила дочь. Она видела теленовости и хотела выразить соболезнование.

– Ты поедешь? Похоже, все будет очень пафосно.

Пфефферкорн ответил, что понятия не имеет, насколько пафосно все будет.

– Ну, папа. Ты же понял.

В трубке Пфефферкорн расслышал мужской голос.

– Ты не одна?

– Да это Пол.

– Какой Пол?

– Ну, пап. Ты его сто раз видел.

– Разве?

– Да.

– Наверное, старею.

– Перестань.

– Не успею запомнить имя твоего кавалера – глядь, уж новый.

– Папа. Прекрати.

– А что я?

– Неужели так трудно запомнить его имя?

– Что-то важное я запоминаю.

– Это важное. Мы женимся.

Пфефферкорн покачнулся, ухватился за стул, засопел.

– Было бы неплохо услышать «поздравляю».

– Милая… – сказал Пфефферкорн.

– Или хотя бы «люблю тебя».

– Просто меня огорошило, что моя единственная дочь выходит за человека, которого я в глаза не видел…

– Вы не раз встречались.

– …и чье имя с трудом вспоминаю.

– Папа, хватит. Терпеть не могу, когда ты такой.

– Какой?

– Прикидываешься маразматиком. Ничего смешного, это важно.

Пфефферкорн прокашлялся.

– Ладно, милая, извини.

– Теперь можешь за меня порадоваться?

– Конечно, я рад, милая. Мазел тов[1].

– Ну то-то же. – Дочь шмыгнула носом. – Хорошо бы нам вместе поужинать. Чтоб ты получше узнал Пола.

– Ладно. Завтра?

– Не пойдет. Пол допоздна работает.

– А чем… – Пфефферкорн замялся. – Напомни, чем он занимается?

– Он бухгалтер. Пятница сгодится?

Вечера Пфефферкорн отдавал чтению и ничему другому.

– Вполне.

– Я закажу столик. Еще позвоню.

– Хорошо. Э-э… милая? Поздравляю.

– Спасибо. До пятницы.

Положив трубку, Пфефферкорн взглянул на фотографию дочери, стоявшую на письменном столе. Поразительное сходство с бывшей женой. Многие это отмечали, что всегда вызывало досаду. Мысль, что дочь принадлежит не только ему, казалась ядовитой насмешкой. Ведь именно он ее воспитал, после того как жена бросила их, а позже умерла. Теперь он осознал, что был чрезмерно ревнив и вдобавок глуп. Дочь была ничьей, она принадлежала только себе и предпочла отдаться бухгалтеру.

Пол скомкал свой монолог о достоинствах ежегодной ренты и, извинившись, отбыл в туалет.

– Я так рада нашей встрече, – сказала дочь.

– Я тоже, – ответил Пфефферкорн.

В ресторанах он не обедал и впредь не собирался. Начать с того, что здесь похабно высокие цены, несоизмеримые с величиной порций. Пфефферкорн долго изучал меню, тщетно выискивая блюдо без загадочных ингредиентов. Потом смутил дочь тем, что устроил официанту допрос об особенностях какой-то рыбы. С объяснениями влез Пол: мол, с недавних пор эта рыба весьма популярна благодаря своей жизнестойкости. Пфефферкорн заказал стейк из вырезки. Подали нечто в форме ленты Мёбиуса.

– Что хороню в здешних десертах, – сказала дочь, – они не сладкие.

– Разве сладкому не полагается быть сладким?

– Уф, папа. Ты же понял.

– Ей-богу, нет.

– Не чрезмерно сладкие.

– А-а…

Дочь отложила десертное меню.

– Как ты?

– Превосходно.

– Переживаешь?

– В смысле, из-за Билла? Нет, ничего.

Дочь взяла его за руку:

– Искренне сочувствую.

Пфефферкорн пожал плечами:

– В моем возрасте все иначе.

– Ты вовсе не старый.

– Да нет, я к тому, что в какой-то момент осознаешь – большая часть жизни позади.

– Давай не будем об этом.

– Давай не будем.

– Это угнетает, – сказала она. – А мы вроде как празднуем мою помолвку.

Так ведь сама ж начала, разве нет?

– Ты права. Извини.

Дочь откинулась на стуле и скрестила руки.

– Милая. Пожалуйста, не плачь.

– Я не плачу. – Она отерла глаза.

– Я не хотел.

– Знаю. – Дочь опять взяла его руку. – Значит, Пол тебе нравится.

– Я покорен, – солгал Пфефферкорн.

Дочь улыбнулась.

– Не знаю, что вы решили насчет свадьбы, – сказал он, – но я бы хотел внести свою лепту.

– Ой, пап. Очень мило, но это лишнее. Уже обо всем позаботились.

– Прошу тебя. Ты моя дочь. Могу я поучаствовать?

– Родные Пола уже сказали, что помогут.

– Я тоже хочу помочь.

Дочь поморщилась:

– Но… все уже сделано, правда.

Отказывает из жалости, понял Пфефферкорн.

Оба знали, что у него нет денег на свадьбу. Интересно, что подразумевало его желание «поучаствовать»? Что он может? Парковать машины гостей? Отказ дочери и собственная беспомощность были унизительны. Пфефферкорн вперил взгляд в сцепленные пальцы. Повисло молчание.

Дочь оказалась права: десерт даже отдаленно не был сладок. Текстурой и вкусом пончики, заказанные Пфефферкорном, напоминали спрессованный песок. Пфефферкорн попытался оплатить трапезу, но Пол на пути из туалета уже дал официанту свою кредитку.

В аэропорту повсюду – на стеллажах и витринах книжных киосков – красовались романы Уильяма де Валле. Через каждые десять ярдов маячили картонные постаменты, увенчанные большой фотографией Билла с суперобложки: знаменитый писатель в плаще позировал на фоне темных облетевших деревьев. Приехав за час до рейса, Пфефферкорн разглядывал портрет. «Воистину Уильям де Валле», – подумал он.

– Позвольте, – сказали у него за спиной.

Пфефферкорн посторонился, пропуская человека к книжному прилавку.

Все тридцать лет Билл неизменно присылал ему подписанные экземпляры своих романов. Поначалу Пфефферкорн был рад за друга и горд тем, что его выделяют среди прочих, дабы отпраздновать успех. Но потом успех этот все прирастал, а Пфефферкорн все очевиднее пребывал в застое, и подобные дары стали казаться издевкой. Пфефферкорн уже давно не читал книг Билла – триллеры он не любил, – а в последние годы нераспечатанные бандероли отправлял прямиком на помойку. Постепенно он избавился и от прежних подношений. Выпущенные маленькими тиражами, первые издания ранних произведений Уильяма де Валле, который еще не успел стать признанным автором, нынче стоили хороших денег. Пфефферкорн не желал барышничать и подаренные книги отдавал в местную библиотеку или тайком запихивал в сумки пассажиров автобуса.

Разглядывая кричащую витрину, он решил, что слегка задолжал старому другу. Пфефферкорн купил роман в твердом переплете, добрался до зоны вылета и уселся читать.

Тридцать третья книга из цикла о спецагенте Ричарде (Дике) Стэппе представляла блестящего неуязвимого героя, некогда работавшего на загадочно безымянную правительственную структуру, единственное назначение которой было, судя по всему, в том, чтобы поставлять сюжеты для триллеров. Пфефферкорн легко вычислил схему. Стэпп, вроде бы удалившийся от дел, оказывается втянут в коварный заговор, умышляющий отдельно либо разом политическое убийство, теракт, похищение ребенка или кражу чрезвычайно секретных документов, обнародование коих способно привести к полномасштабной ядерной стычке. Как обычно, герой влезает в историю, сам того не желая. Я по горло сыт этой дрянью, охотно декларирует он. «Разве в реальной жизни кто-нибудь декларирует? – думал Пфефферкорн. – И потом, кто заявляет, восклицает, вставляет, воркует, подхватывает, замечает, взвизгивает или скрежещет? Люди просто говорят, вот и все.

Кто тяжело вздыхает? Или страстно Кто борется с неудержимыми?» В раздражении Пфефферкорн пару раз захлопнул книгу. Угодив (погрузившись, впутавшись, влипнув) в водоворот (омут, сеть, паутину) обмана (предательства, лжи, интриг), Стэпп понимает, что тайна, которую он должен разгадать, – лишь верхушка айсберга. Под водной толщей закипает еще большая интрига, окутанная призраками неблаговидного прошлого героя, что повлияет на его личную жизнь. То и дело кошмар: его обвиняют в преступлении, которого он не совершал. Беспрестанно грозит опасность его сыну-наркоману, с которым нет понимания, ибо Стэппу, скверному отцу, было недосуг погонять с парнем мяч или сходить на школьный спектакль – он вечно спасал свободный мир. Затянутые диалоги, в основном состряпанные из наводящих вопросов, создают запутанную предысторию. Поезда и самолеты не выбиваются из расписания и всегда точно прибывают в пункт назначения, что позволяет герою в невероятно короткий срок покрывать громадные расстояния. Сутками без сна и пищи, он, однако же, в полной боевой готовности, когда знойная красотка раскрывает ему объятия. Попав в ловушку, он вынужден полагаться лишь на собственную изворотливость. Друг оказывается заклятым врагом, и наоборот. Поначалу вроде бы мелкое событие или незначительная деталь вдруг приобретает решающую роль. Наконец, герой должен сделать почти невозможный выбор, зачастую связанный с красоткой. И он его делает – ценой величайшей жертвы. Тело героя несокрушимо, но душа вся в шрамах. Либо женщина его предает, либо он ее бросает, дабы не подвергать опасности. Ты словно мотылек, – прошепчет он. – Летишь на огонь, который тебя погубит. Затем быстро сводятся концы с концами: в полном пренебрежении логикой и процессуальными нормами наступает торжество справедливости. В конце романа оклеветанный Стэпп, чей подвиг навсегда останется безвестен, опять в бегах, за ним гонятся его собственные демоны.