Движение было односторонним, и машины шли быстрее, чем в Лондоне.

— Сейчас мы проезжаем по мосту Куинсборо, — продолжал Пуллинджер. — Если вы здесь первый раз, то вам все равно, какой дорогой мы едем. Вы здесь бывали раньше?

— Однажды, пять лет назад.

— Увидите здесь много нового, — сказал Пуллинджер и свернул на извилистую дорогу; они проехали еще милю или две и снова повернули на разделенную на три части дорогу — по двум полосам шли машины, а третья, между ними, служила разделительной полосой. Вскоре они оказались в ярко освещенном районе. Рекламные щиты, намного превосходившие размером лондонские, мерцали, сверкали, меняли цвет, сообщая о совершенно восхитительных новинках.

— Это Куинс, — сказал Пуллинджер. — Подождите, когда мы въедем на мост. Что, Марино все еще пользуется своей коляской?

Роджер в недоумении повернулся:

— Что вы сказали?

— А вы разве не знали? — Пуллинджер тоже удивился, даже смутился. — Он очень чувствителен в этом отношении, поэтому вы и не знаете. Он потерял обе ноги во время войны. Ему сделали специальную коляску. Когда он работал здесь, он обычно сидел за своим письменным столом и никуда не двигался. Вы бы никогда и не догадались, увидев его.

— А я никак не мог понять, почему он никогда не встает, — сказал Роджер с чувством сожаления.

Пуллинджер рассмеялся:

— Это бы очень понравилось Марино. Замечательный парень, Тони Марино. Напомните мне показать вам письмо, которое я от него получил.

Теперь они очень быстро двигались мимо сплошной цепи зеленых огней на каждом перекрестке. Огни виднелись и далеко впереди.

— Теперь уже недалеко, — заметил Пуллинджер.

Делая различные повороты, они въехали на мост Куинсборо. Шины странно шуршали по металлической поверхности. Впереди на фоне черного, как сажа, неба сверкали огни небоскребов. Сверху с самолета это было похоже на сверкание бриллиантов, отсюда — на какое-то нереальное сияние.

Пуллинджер продолжал комментарии:

— Вот то здание, с красной вертикальной линией наверху, — «Эмпайр стейтс билдинг». Его верхняя часть используется для телевидения. А там — здание компании «Крайслер».

— Сто́ящий город, — сказал Пуллинджер, — лучший в мире. — Он посмотрел на Роджера, ожидая возражений.

— Я с вами поспорю, когда увижу что-нибудь лучше, — ответил Роджер. — А сейчас я хочу все запомнить.

Он поймал себя на мысли о том, что думает о Марино. Вот, оказывается, почему он сидит все время на одном месте и не двигается. Он совсем не похож на калеку.

— Пятьдесят седьмая улица, — прокомментировал Пуллинджер. — Это торговый район.

Он называл улицы, которые они пересекали. Огни здесь горели ярче, чем на Куин-стрит; движение было более интенсивным; огромные желтые, красные и голубые такси заполнили дорогу.

— Бродвей, — сказал Пуллинджер, — я довезу вас до Таймс-сквер, а там совсем недалеко ваш отель. Сегодня вам не нужно работать.

Он повернул налево. Вид улицы не менялся, пока они не проехали изгиб и впереди как бы из-под земли засиял свет.

— На этой квадратной миле света больше, чем в каком-либо другом месте в мире, — заметил Пуллинджер.

— Похоже на то, — проговорил Роджер и рассмеялся. — Действительно.

— Еще как действительно. Отель «Мильтон» находится на Сорок четвертой улице, в двух шагах от Таймс-сквер. Тони сказал поместить вас в самом сердце города. Скажите, мистер Вест, вы не хотели бы пообедать со мной? Я уверен, в отеле вполне приличная кухня, но, если вы не очень устали, мы могли бы отправиться в Гринвич-виллидж или еще куда-нибудь, куда вы захотите.

— Отлично! Я приму душ и немного освежусь.

— Я провожу вас в номер и вернусь через час, — сказал Пуллинджер. — У нас есть время выпить аперитив. Вам это просто необходимо.

У него были лоск и искренность Херба, доктора Фишера и других вышколенных посольских сотрудников.

— Это небольшой отель, но вполне приличный.

У отеля «Мильтон» был неожиданно старомодный вид. В фойе малолюдно. Роджер подписал какой-то листок. Носильщик, выглядевший слишком маленьким для двух больших чемоданов, поднял их на девятый этаж, номер девятьсот первый. Пуллинджер сразу же заказал аперитив. Комната была угловая, с двумя окнами, в которых вспыхивал и гас свет от рекламы, расположенной снаружи. Внизу завыла сирена полиции, загудела машина.

— Чуть не забыл про письмо, — воскликнул Пуллинджер, и достал бумажник из крокодиловой кожи. Он подал Роджеру письмо, написанное на посольском бланке. Марино писал:

«Дорогой Роджер!

Эд Пуллинджер, податель сего письма, сделает все, что нужно. Скажите мне, если не сделает. Не напрягайтесь в поисках Гиссинга, у вас будет на что посмотреть».

Прибыло спиртное. Для Роджера — виски с содовой, для Пуллинджера — «Бурбон» со льдом.

— Что вы знаете о Шоунах? — спросил Роджер.

Пуллинджер неопределенно пожал плечами:

— Я отвечаю за безопасность Дэвида, когда он находится в Штатах. Я был поблизости, когда в него стреляли в его коннектикутском доме. Если верить ему, то это я оттолкнул его от автомашины, которая была готова его переехать. Можно сказать, что Шоун создал мне репутацию!

Пуллинджер вытащил пачку сигарет и предложил закурить.

— Спасибо, — ответил Роджер и взял сигарету.

Пуллинджер подошел к двери:

— Я сообщу, когда приеду к вам, но это будет не раньше чем через час. Ну, пока. — Он вышел.

Роджер затянулся сигаретой, подошел к окну и посмотрел вниз на море пляшущих огней, послушал звуки уличного движения — можно было различить даже шаги. Открыв чемодан, он вынул чистую рубашку и бритву. В ванной комнате было все необходимое, включая кран с надписью: «Ледяная вода», — она действительно была ледяная. Он уже наполовину выбрился, когда его одолела зевота.

Во время полета он почти не спал, так же как ив предыдущую ночь. Может быть, лучше было самому побродить по улицам и пораньше лечь спать. Но разочаровывать Пуллинджера он не мог. Эд хочет показать ему Нью-Йорк, который очень любит. А почему бы и нет? Роджер опять зевнул, заканчивая бриться. У него в запасе есть еще полчаса, и если подремать десять минут в удобном кресле, то это никому не повредит. Было так приятно закрыть глаза. Он заснул.

Час спустя он продолжал спать, когда открылась дверь и вошли два человека. Один — плотный, с качающейся походкой, в широкополой шляпе, с дымящейся сигарой и мрачным лицом. Другой — широкоплечий, наоборот, улыбался во весь рот. Он подошел к Роджеру, посмотрел и тихо произнес:

— Когда он проснется, его хватит удар.

— А кто сказал, что он проснется?

— Куда ты намерен его отвезти?

— Кто-то забыл тебя предупредить, чтобы ты не задавал вопросов.

— А кто этот парень? — спросил плотный, но ответа он и не ждал. Он посмотрел на этикетку Британской авиационной компании, прикрепленную к чемодану: — Англичанин, да? Можно сказать, что он иностранец.

Он подошел сзади к креслу Роджера, тот не шевельнулся.

— Боже мой, посмотри на его затылок.

— Я слышал об этом, — сказал другой. — Найди его пальто и надень на него.

Это не заняло много времени.

Налив в стакан виски, он плеснул немного Роджеру в лицо, затем на пальто и рубашку, растрепал ему волосы, сдвинул набок галстук и расстегнул воротничок.

Широкоплечий поставил Роджера на ноги, закинул его руку себе за шею и потащил к двери. Они подошли к лифту, ноги Роджера волочились по ковру, но лифтер не моргнул.

Никто в холле не обратил на них внимания. Только одна женщина посмотрела и отвернулась с отвращением. Когда они вышли из отеля, который по сравнению с большинством магазинов и зданий был слабо освещен, подкатил черный потрепанный «додж», куда затолкали Роджера. Голова у него запрокинулась, и он завалился в угол. Плотный сел рядом с ним. Широкоплечий остался. Шофер, не проронивший ни слова, влился в уличный поток.

Машина повернула направо, еще раз направо, потом поехала прямо по бульвару, вдоль реки Гудзон, выехала на 57‑ю улицу и понесла к Коннектикуту. Роджер все еще спал.