Едва ступив на яхту "Межень", она спросила у Федора, зачем он выбрал в качестве флагманского корабля Волжской флотилии эту роскошную царскую игрушку.

  - Эту яхту, Лара, мы отбили у предателя революции Муравьева, - объяснил ей Раскольников. - Бывший командующий Восточным фронтом - изменник Муравьев - похитил кассу Реввоенсовета и на этой самой яхте отплыл из Казани в Симбирск.

  - Кассу Реввоенсовета? Ты имеешь в виду золотой запас Российской империи?

  - Я имею в виду золотой запас, по праву принадлежащий Советской власти, - назидательно заметил Раскольников. - Красная армия не смогла полностью вернуть украденные предателем Муравьевым ящики с золотом. Но мы отбили у Муравьева эту яхту. А Николашке с семейкой она уже не пригодится. Их списали в расход месяц назад.

  Лариса никогда не испытывала симпатии или уважения к царю и его семье. Она с ранней юности считала, что Николай плохо управляет Россией, что он глуп и слаб и рано или поздно потеряет власть. Но эта яхта, где каждая вещь источала слабый, сладкий запах павшего императорского величия, раздражала и смущала ее. Здесь она чувствовала себя не героиней революции, а самозванкой, почти воровкой. К тому же, царя с семьей расстреляли только месяц назад, и, кто знает, может быть их души еще не покинули этот мир и захотят навестить любимую яхту... "Неужели я становлюсь суеверной?! - подумала. - Я, которая была с братишками на "Авроре"? Я боюсь расстрелянного тирана?".

  Раскольников был горд собой - показывал ей каюты Николая II и императрицы, где каждая вещь стояла на прежнем месте, как доказательство прочности истлевшего самодержавия. Когда они зашли в каюту императора, Раскольников сел за стол Николая, вольготно расположился в его кресле, быстро пролистал и тут же захлопнул лежавшую на столе французскую книгу, а потом спросил у Ларисы:

  - Ну как тебе здесь, Лара? Или хуже, чем в салон-вагоне у Льва Давидовича? Обслуги нет, одни вестовые?

  Он спросил это так угрожающе, что Лариса поняла: знает, доложили. И про ее короткую связь с Главкомом, и про подаренный на прощанье алмаз, и про роскошь, в которой она прожила последний месяц - будь все это трижды проклято!

  А Раскольников продолжал, все так же издевательски и едко:

  - Я слыхал, ты любишь алмазы? На яхте остались драгоценности императрицы. Пойдем - примеришь!

  - Я не могу, Федор, - отшатнулась она. - Это все чужое. Оставь мертвецам их вещи! По этой яхте так и разгуливают привидения! Зайдешь в каюту, а там Александра Федоровна с фрейлиной Вырубовой, или сам император! Давай найдем другой флагманский корабль!

  - Нет, Лара, - отрезал Раскольников. - У власти есть атрибуты: они переходят по наследству. Нам - революционерам-большевикам - принадлежит власть в стране, и это все теперь наше! Что-то я не слыхал от тебя таких слов, когда мы жили в Адмиралтействе, в комнатах адмирала Григоровича! Тогда тебе все нравилось, кроме безобразных лепных потолков. А здесь удобно, не хуже, чем в Адмиралтействе, только вот фотографии эти прикажу снять со стен - повесим портрет товарища Ленина. Или ты предпочитаешь фотографию главкома?!

  Он ткнул пальцем в фотопортрет царской семьи, висевший на стене: император, императрица, наследник, четыре великих княжны... "Какие у них грустные и бледные лица! - подумала Лариса, вглядевшись в фотографию. - Как будто они все знали заранее!". Эта мысль показалась ей неправильной, контрреволюционной, и Лариса поспешно добавила про себя: "Знали, что их уничтожит гнев трудового народа!".

  - Фотографии, пожалуй, лучше снять, - согласилась Лариса, намеренно не обратив внимание на издевательское упоминание про товарища Троцкого. - Матросы могут неправильно истолковать присутствие на корабле царских реликвий. А лучше вообще сдать эту яхту в музей, как исторический памятник!

  - Какие уж тут музеи, Лара! Идет война! Нам нужно очистить Волгу от белой флотилии Старка! Для этого товарищ Ленин и приказал сформировать нашу, краснознаменную Волжскую флотилию. - Раскольников прошелся по императорской каюте, по-хозяйски, заботливо ощупал каждую вещь, присел на диван, позвал жену к себе.

  - Иди сюда, Ларисонька! Что стоишь, как чужая!

  Издевательски переспросил: "Или у главкома было лучше?!".

  Лариса не стала оправдываться, не к чему, все равно - Федору уже все доложили. Присела рядом, устало ответила: "У главкома было хуже, Федор. Но я не могла иначе. Он приказал бы сместить тебя с должности командующего флотилией. Я защищала тебя, как могла...".

  - Ты думаешь, что мне нужна такая защита? - в голосе Раскольникова прозвучало недоверие и оскорбленная мужская гордость. - Мне? Герою революции?!

  - Ты многого не знаешь, Федор, - попыталась объяснить Лариса, но объяснения выглядели жалкими, скомканными, лживыми. А, может быть, главная причина, по которой она уступила домогательствам Главкома, - вовсе не желание спасти себя и Федора, а тайная надежда приобщиться к магии власти?! Может быть, ей действительно нужны были лавры Инессы Арманд, только не хватило сил довести до конца задуманное? Помешала старая, оставшаяся от прошлой жизни брезгливость?! Тогда Федор прав, и она заслужила этот едкий, презрительный тон. Но Лариса все же продолжила:

  - Лев Давидович беспощаден к командирам и комиссарам. В одном из полков он велел расстрелять каждого десятого! Расстреливают шестнадцатилетних мальчишек - за то, что они кричали: "Да здравствует Учредительное собрание!". Ты думаешь, что ты - из неприкасаемых, но как бы не так! Ничего не стоит найти в твоих действиях провинность и расстрелять тебя перед строем! Я сделала это ради тебя, Фед-Фед!

  Ласковое, домашнее "Фед-Фед" смягчило гнев Раскольникова. Лариса редко называла его так. Он обнял ее и сказал тихо и ласково - как будто простил или попытался простить:

  - Тебе надо отдохнуть, Лара. Здесь будет жарко - если боишься, я переправлю тебя в Петроград, к родителям. Если не боишься, оставайся со мной!

  - Где отдохнуть, Федор? - с резким, нервным смешком переспросила Лариса. - В каюте императрицы? Среди чужих вещей и платьев? Или, может быть, мне примерить одно из них? Походить в обносках?

  - Хороши обноски! - удивление, прозвучавшее в голосе Раскольникова, было искренним и непритворным. Он совершенно не понимал, что так беспокоит жену. - Платья по последней парижской моде, ты всегда любила такие!

  - Но они чужие, Федор, - попыталась объяснить ему Лариса. - Они пахнут чужим запахом. Их носила женщина, которой уже нет... Я не смогу!

  - Ты сможешь, - резко ответил Раскольников, - Ты должна. Ты - жена и флаг-секретарь командира Волжской краснознаменной флотилии! Тебе не следует ронять мой авторитет. Можешь не трогать царские тряпки, если тебе так легче, но с яхты мы не уйдем - это дело престижа! У товарища Троцкого - царский поезд, у нас - царская яхта. Новая власть заняла место старой. Все правильно. Так нужно.

  Они прошли в "жилой" отсек яхты, где располагалась каюта Александры Федоровны. Попавшийся по пути морячок отсалютовал Раскольникову и проводил удивленным взглядом красивую дамочку в кожанке - матросы только что сформированной Волжской краснознаменной флотилии не привыкли к присутствию на флоте женщин. Когда Лариса замешкалась на пороге, Раскольников подтолкнул ее: "Ну же, Лара, тебе понравится...".

  Лариса обернулась к нему и, чтобы скрыть замешательство и невольную брезгливость, сказала:

  - Мы строим новое государство. Мы нужны людям. Наверное, было бы лицемерием отказывать себе в том, что всегда достается людям, стоящим у власти...

  Раскольников обнял жену, теперь он снова гордился ею. Умница! Она всегда умела находить правильные и нужные слова! И, в конце концов, он должен был доказать, что сумеет окружить ее роскошью - не хуже, чем в салон-вагоне у товарища Троцкого. Лариса будет его царицей, ей подойдет весь этот блеск, она рождена для власти! "Революционной власти...", - тут же поправился он.