- Аэроплан везли и не довезли ваши люди, Laure, а отнюдь не мои, - сухо ответил эмир и велел подавать автомобиль.

   Аршак не знал, куда спрятать глаза. Дьявол с ней, со Страной Советов, и даже гнев Раскольникова не страшен. Он заставил Ее оправдываться за то, в чем был виноват сам. В тот же вечер они страшно напились с военлетом Радченко, и Аршак сам не помнил: то ли рассказывал ему про Эмине из своей юности, то ли расспрашивал, кто такая "Авионика". На следующий день Радченко бежал в Индию к англичанам, где, как рассказывали потом, все аэропланы у него благополучно взлетали и даже находили дорогу над горами.

  После истории с самолетом Аршак попал у Раскольникова под двойное подозрение: не только как очередной воздыхатель его жены, но и как "пособник саботажника и изменника социалистического отечества, в прошлом белогада и офицера Радченко". Бывшему абрагу и ветерану классовых боев в Туркестане с такой характеристикой стало в Кабуле несколько неуютно. Аршак начал припоминать, что усатый летун вроде бы звал его с собой, и серьезно подумывал, не махнуть ли и ему к "джентльменам" - от стенки подальше. Раскольников - бешеный, он Аршака и здесь шлепнет, никакие связи в Наркоминделе не спасут.

  На почве этих невеселых раздумий Аршак лишился аппетита и сна, стал худеть и таять на глазах, а еще покупал на базаре англо-индийские газеты и тайком от всех с помощью словаря начал учить новый язык. Но все равно волновала его красавица Ширин, или Эмине, или Лариса, - даже когда случайно слышал ее голос. А слышал часто: Раскольников и его прелестная супруга почти каждый вечер устраивали для персонала полпредства "бесплатные представления с балаганом". Так разговоры полпреда с женой "на повышенных тонах" метко назвал Семен Лепетенко.

  Аршак не слушал гневных слов, которыми обменивались полпред с полпредшей. Он слушал лишь звук ее голоса - мелодичный, нежный, как серебряный колокольчик. Аршак думал, что Лариса похожа на пери из тех сказок, что рассказывала ему покойница-мать, когда он был еще совсем маленьким. И тело, видно, у нее белое-белое, как снег на горных вершинах. Но смотреть нельзя: полпред злопамятен.

  Лариса нашла Баратова сама, когда он дремал в саду на скамейке. Услышав ее шаги, Аршак встрепенулся, и от смущения даже забыл спрятать лежавшую на коленях английскую газету. Но Лариса взглянула не на запрещенное буржуйское чтиво, а прямо ему в глаза - нежно и грустно, совсем как Эмине тогда в саду... "Если сейчас выскочит Раскольников с наганом - пристрелю как шакала!" - отрешенно подумал дипкурьер и, не отводя взгляда от очей красавицы, расстегнул кобуру.

  - Здравствуй, товарищ Аршак, - нежно сказала красавица. - Мне помощь твоя нужна.

  - Какая? - с готовностью спросил Баратов. - Я... Я буду счастлив... Я все сделаю! Только скажите, товарищ... Лариса!

  - Помоги мне до Кушки доехать. А дальше я сама. Мне бы только Гиндукуш преодолеть.

  - А товарищ полпред про это знает? - поинтересовался Аршак.

  Тут красавица поступила странно. Потрепала его по щеке, и заглянула в глаза так проникновенно, что товарищ Раскольников с его наганом вдруг перестал существовать для Аршака.

  - Он все знает, Аршак. - сказала она. - Он меня отпустил. Помоги мне, а после можешь назад возвращаться, он тебя не накажет.

  - Ну уж нет!!! - Аршак рухнул с высот любви на грешную землю. - Я сам только и думаю, как поскорее убраться из Кабула вашего! Я помогу. Только скорее собирайтесь!

  Аршаку очень захотелось оказаться рядом с красавицей, скакать бок о бок с ней по горным дорогам, заночевать в каком-нибудь придорожном рабате, а там... Прикоснуться рукой к белой, как снег на вершинах Гиндукуша, коже - и будь что будет...

  Устал Аршак от службы, от стрельбы - пора и остепениться, начать новую жизнь. Золотых часов и портсигаров, зашитых в седло, на это вполне хватит, а найдутся еще и персидские сережки, красивые браслеты с бирюзой, да десяток-другой царских червонцев с абрагской юности завалялся. Немалых денег эти вещицы стоят. Продать все это здесь, в Кабуле, за британские фунты - и в путь! На родине сейчас НЭП. Слава ленинской партии, деловому человеку всегда применение найдется, особенно с валютой в одном кармане и с револьвером - в другом!

  Пока Аршак продавал трофейное добро и торговался с жадными афганскими валютчиками, Лариса облачилась в привычный дорожный костюм - кожанка, галифе и кавалерийские сапоги. Для безопасности заменила краснозвездный суконный шлем на элегантный дорожный кепи, взглянула в зеркало и понравилась самой себе. Она не стала связываться с дорожными саквояжами, собрала только самое необходимое - свои рукописи и пачку писем Гафиза, с которой никогда не расставалась, персидский браслет с бирюзой и немного денег. Они выехали следующей ночью, почти не таясь. Раскольников, как обычно, напился и тяжело спал на кожаном диване в своем кабинете, а Колбасьев, Лепетенко и другие обитатели посольства давно были готовы к такому обороту событий и не стали мешать. Прощаться ни с кем из них Лариса не стала. Аршак услышал, что, когда они выехали за ворота, она сказала то ли ему, то ли самой себе странные слова, значения которых бывший абраг не понял: о какой-то лодке, которую надо привести к утесам, о лебедях и о каких-то светлых духах... Слова эти были похожи на молитву или, скорее, на стихотворение...

   Потом Лариса и Аршак долго молчали, пока не скрылся из виду Кабул, с его глинобитными домиками и сияющими в призрачном свете луны куполами минаретов. Дорога ждала долгая - поговорить всегда можно будет. Аршак, которому вдруг стало удивительно легко и даже радостно, решил не тревожить красавицу - пока, до ближайшего рабата.

  Наутро начальник караула, лейтенант эмирской гвардии, не скрывая беспокойства за свою карьеру, доложил Раскольникову, что "ее превосходительство" ночью зачем-то выехала на прогулку в сопровождении одного лишь человека, бездельники-сарбозы не догадались их остановить, а "ее превосходительство" до сих пор не вернулась, и неизвестно, где она. Раскольников вяло поблагодарил изумленного офицера и жестом велел ему уходить. Он понял: то, что должно было случиться, - случилось. Он даже почти обрадовался, узнав, что вместе с женой бежал не опасный Колбасьев, а неотесанный разбойник Баратов. Но, по большому счету, Раскольникову было уже все равно. Она не вернется. И пусть. Душа выгорела дотла - вместе с любовью.

  - О чем ты все время думаешь, товарищ Лариса? Почему молчишь? За хорошим разговором дорога вдвое короче, как говорят у нас в Карабахе!

  Ехавший рядом, так, что их стремена едва не касались друг друга, Аршак Баратов преследовал Ларису своей дорожной словоохотливостью от самого Кабула. Сначала она отмалчивалась, но отмахиваться от спутника, словно от надоедливой мухи, было невежливо - путь впереди был неблизкий. И Лариса спросила в ответ:

  - Товарищ Баратов, ты ведь из Армении? Значит, ты крещеный, верно? В церковь ходил в детстве, верно?

  Баратов немного оторопел от этого странного и неуместного для "испытанного революционного товарища" вопроса. Впрочем, отнес это на счет превратностей женского настроения, задумался ненадолго, а потом все же ответил:

  - Конечно, ходил. Мать водила. Мать Богородице молилась, красиво так, и я тоже молился - маленький совсем был, понимаешь, не знал, что Богородицы никакой нет. А поп у нас хороший был, отец Петрос. Это он меня читать-писать научил, книжки разные давал. Порол, бывало, если ленился, или по уху! Что с ним сейчас, не знаю. Может, наши убили... А, может, сам умер... Старый уже был!

  - А про Иуду Искариота поп тебе рассказывал?