"Белоказаки" в Свияжске, правда, так и не появились. Рота стрелков Чехословацкого корпуса высадилась с наспех вооруженного прогулочного пароходика "Губернатор" и "на всякий случай" прочесала городок и опустевшие монастырские строения. Усталые молчаливые солдаты бесстрастно взирали на грязные следы "диктатуры пролетариата": видеть такое им было не впервой. Кого-то, уличенного в "большевизме", они так же меланхолично, словно нехотя, скрутили, отвели к берегу и пристрелили. Однако багровый и скрюченный памятник на холме вызвал среди белочехов заметное оживление.

  - Позвольте узнать, любезный, это, собственно, кто? - обратился поручик в изрядно поношенном мундире австрийского пехотинца к сопровождавшему чехов монастырскому сторожу, пересидевшему "антихристово царство" в подвале у кума.

  - Тьфу ты, башка латинская, сам не видишь? - в сердцах плюнул "служка", - Христопродавец это! Иуда, проще говоря!

  - Это что, большевицкая аллегория, или же Искариот собственной персоной? - переспросил чех, соображавший долго, но на удивление основательно.

  - Сам он, сам и есть, - раздраженно пояснил сторож и с огорчением отхлебнул самогона. - Ты б, австрияк, что ли приказал своим воякам - пусть сковырнут к такой-то матери эту гадость!

  - Я, пан, добрый чех, и с австрийскими Габсбургами больше дела не имею, - с достоинством ответил офицер, но "сковырнуть" Иуду распорядился.

  На гипсовую шею Искариота в очередной раз набросили петлю, десяток солдат враскачку сдернули его с пьедестала, и истукан уныло покатился по склону, разваливаясь на куски. Так самый знаменитый предатель в истории, ненадолго вознесенный мутной волной российской революции, снова вернулся в небытие...

  Аршаку Баратову досталась странная и беспокойная спутница. Она могла то молчать часами и отрешенно глядеть по сторонам, словно не совсем понимая, где она, и с ней ли все это происходит. А то вдруг, в ответ на его участливые вопросы, начинала говорить так непонятно и страшно, и при этом как будто не с ним, а с самой собой. Лучше бы и не спрашивал, лучше бы молчала! Вот и сейчас, под утро, когда они наконец-то добрались до караван-сарая и рыхлый, как тесто, льстиво улыбающийся хозяин предложил "луноликой госпоже" и ее груму помещение для отдыха, Лариса совершенно внезапно спросила, знает ли Аршак, что такое децимация.

  Такого диковинного слова Аршак еще не знал, и, как и все красивые слова, оно было ему интересно. Он вспомнил еще более непонятное слово "Авионика", которое слышал от военлета Радченко. Впрочем, революция породила столько новых слов, что в них, пожалуй, могли разобраться только уважаемые красные профессора. Аршаку самому до смерти хотелось стать красным профессором: ходить в костюме, с галстуком, носить важные бумаги в кожаном портфеле, читать умные и правильные книжки на разных языках, наравне общаться с наркомовскими товарищами и получать особый паек... А, может, действительно, когда они вернутся в Советскую Россию, попробовать стать профессором? Языков он теперь много знает, да и товарищ Лариса поможет, она ведь сама - профессорская дочка, следовательно - может обратиться за помощью к отцу.

  Между тем Лариса как ни в чем не бывала по-английски поблагодарила хозяина и, царственно улыбаясь, попросила слугу в бараньей шапке, архалуке и ватных штанах внести их дорожную кладь в отведенное им помещение. Аршаку слуга не понравился: за поясом у этого малого он заметил два старых капсульных пистолета, не очень тщательно спрятанных под халатом, и тут же подумал: "Интересно, это у него против грабителей или для того, чтобы нас ограбить?".

  Слуга внес их нехитрую дорожную кладь в чуланчик для "грума", указал на соседнюю просторную комнату - для госпожи. Когда слуга ушел, Лариса сдержанным жестом пригласила Аршака к себе - подкрепиться чуреками и бараниной. В качестве десерта путешествующей "луноликой госпоже" подали кофе, виноградный мед, очищенные фисташки и овечий сыр. Хозяин обращался с Ларисой почтительно, с Аршаком - небрежно, и заслуженный красный командир и бывший курьер афганской дипмиссии снова почувствовал себя тяжело и неловко, как в былые времена - в артели дяди Вазгена или в Ереване, когда его изгнали из гимназии. Отвык он от роли слуги, и привыкать снова - даже ради прекрасных глаз - не собирался. А Лариса, напротив, вела себя легко и естественно. Аршак не уставал удивляться, как мало в Ларисе осталось прежнего, комиссарского. Даже называть ее "товарищем Ларисой" теперь не хотелось... Но и госпожой называть ее он не хотел - и так чувствовал, что власть этой женщины над ним зашла слишком далеко!

  Он присел на деревянную скамью, вяло пожевал чурек, заранее чувствуя, что вызван не для еды, а для того, чтобы Ларисе не приходилось делить мучительные излияния с самой собой. Уже не испытывая прежней радости и надежд от их внезапного бегства, Аршак, тем не менее, искренне жалел ее и пытался помочь. Лариса спросила:

  - Неужели, товарищ Аршак, когда ты в Красной армии воевал, у вас децимация не применялась? И заградотрядов не было?

  Наверное, товарищу Раскольникову было с ней тяжело! И Аршак даже понял бешеный нрав полпреда и его постоянные опасные игры с наганом. Такие покаянные беседы кого угодно доведут!

  - Заградотряды были, - ответил Баратов. - Но я и без них воевал достойно, как подобает мужчине. А что такое децимация - не знаю... Столько непонятных слов развелось сейчас...Вот скажи мне, товарищ Лариса, кто такая, например, Авионика?

  Лариса рассмеялась: вспомнила так и не взлетевший в Кабуле самолет, злобу Раскольникова и колкие замечания эмира Амманулы.

  - Это, товарищ Баратов, совокупность технических средств, обеспечивающих полет аппарата тяжелее воздуха. Этот твой приятель Радченко ссылался на проблемы с авионикой, когда самолет не взлетел.

  - Никакой он мне не приятель, - предусмотрительно заметил Аршак. В такие времена лучше никому не признаваться, что дипкурьер Баратов состоял в друзьях с "врагом революции", бывшим "белоофицером" Радченко. - Так, знакомы были, по приказу. А самолет не взлетел, потому что люди эмира саботаж подпустили, когда его части на слонов грузили - то ли обронили что-то, а скорее - уперли. Децимации я никакой не видел и знать не знаю, хотя догадываюсь: наказание какое-то. Только я здесь не при чем!

  - А мне децимацию видеть пришлось. Когда красноармейцы отступили под Казанью, товарищ Троцкий приказал в одном из полков расстрелять каждого десятого. Это и есть децимация, она применялась еще в Древнем Риме. Так поступали с отступившими легионерами.

  Аршак не знал, что такое Древний Рим и кто такие эти легионеры, но догадался - солдаты. Что тут скажешь - в армии всегда одни порядки! И в старину, и нынче солдатская жизнь - собачья. Никто солдат не жалеет - разве что матери и, если повезет, жены. У него, Аршака, жены нет. Стало быть, и пожалеть его некому, кроме матери. И не надо ему жалости. "Эх, армия красная, жизнь распрекрасная!", - как говорил длинноволосый комиссар Андрейка, земля ему пухом! Домой пора, к матери, узнать, жива ли еще. Помолиться с нею вместе или на ее заросшей могиле Богородице - а есть ли Богородица или нет, не нам судить...

  - В полпредстве говорили что ты, товарищ Лариса, при товарище Троцком состояла, бывала в его штабном поезде... Слыхал, роскошь там была, словно во дворце на колесах? - поинтересовался Аршак, чтобы поддержать разговор, но тут же осекся: так тяжело и грустно посмотрела на него красавица.

  - Да, я служила при товарище Троцком - печально призналась Лариса. - Только в качестве кого, сама не знаю. Об этом, Аршак, лучше не вспоминать. А знаешь, мне больше запомнилось другое: как Лев Давидович приказал себя на кинопленку снимать - для потомков. Когда речи перед войсками произносил, когда в штабном поезде воззвания диктовал... Может, и нам это кино покажут. Ты подожди... Обязательно увидишь. Только расстрелы на пленку никто не снимал: неэстетично! А мне децимация с тех пор ночами снится... Столько их было! Ведь это не беляки, контрреволюционеры, а свои, красные! За что?! За то, что враг сильнее оказался? Только тогда я даже думать об этом себе запретила: знала, я - солдат революции, и не должна сомневаться. Я даже написала потом, так кажется: "Худшую, малосознательную, склонную к дезертирству часть солдат этот залп заставил подтянуться, стать вровень с теми, кто сознательно и без всяких понуканий шел в бой".