Кажется, это написал Пушкин?
Через день, когда остатки отряда Персармии, слегка передохнув в Рудессере и наполнив фляги и животы водой, стали грузиться на плоскодонки из пустыни появился Гуль-мулла, все так же с мешком рукописей за плечами и неизменным клеенчатым футляром от печатной машинки на голове.
- Виктор Владимирович, вы хоть отдавали себе отчет, чем рисковали, вот так по-ребячески отстав? - хрипло спросил черный от солнца Абих, скрывая радость встречи и пережитую тревогу. - Вам что, хотелось, чтоб я развернул людей и поперся назад отбивать вас от белоказаков... Вот тут бы нас и положили, и вас бы не пожалели, вы уж мне поверьте...
- Да полно вам, Рудольф Петрович, - простодушно отвечал товарищ лектор Летучего отряда Персармии. - Не такие они и страшные, казаки эти, стихи послушали, все уговаривали с вороной весточку на станицу передать... А офицер вообще, уверяю вас, пришелся бы нам в компанию.
Абих затравленно зыркнул по сторонам. Бойцы были полностью поглощены погрузкой на лодки реквизированных у "персидских трудящихся" запасов провизии и ковров. Рудольф Петрович облегченно вздохнул и перешел на свистящий шепот:
- Какая там ворона, какой офицер... Вообще, вы мне этого не говорили, а я не слышал! Вы что, действительно не отдаете себе отчета в том, в какое время мы живем...
- Отчего же...
- Умоляю, не сейчас!!! - почти зарыдал Абих, - Если ваш душка-офицер сейчас нагрянет сюда с казачками, вот только ворона ваша наши кости и унесет! Садитесь в лодку и помалкивайте, договорились?
- Если вам так угодно, Рудольф Петрович... Но мне кажется в этих песках, по которым мы свершали свой анабазис, мне открылись человеческие души и характеры сродни античным по величию дум и страданий...
- Марш в лодку!!!!
- Иду, иду...
На их счастье посланный из Энзели пароход "Опыт" встретил утлые плоскодонки, принял на борт штабных работников вместе с Гуль-муллой, пулеметы "максим", запасы провизии и прочей реквизированной "персидской рухляди", и благополучно доставил в Энзели. Красноармейцам же было предоставлено собственными силами выгребать по соленым волнам Каспия куда им заблагорассудится.
Так Велимир Хлебников ненадолго вернулся в прежнее общество, собиравшееся вечерами за помятым самоваром. Однако его сравнение Гилянской авантюры большевиков с анабазисом Ксенофонта было несколько поспешным. Командиры и комиссары красной Персармии после катастрофы под Тегераном напоминали греческих лохофагов только одним: желанием уволочь восвояси побольше награбленного у персов добра. Груженые тюками с дорогими тканями, рулонами ковров, ящиками с бирюзой и "разными побрякушками" миноносцы и канонерки, пароходы и пароходики, рыбацкие лодки самых разных размеров и даже гребные суда зачастили в Баку и Астрахань. Зато пресловутый рис теперь могли вволю лопать обычные красноармейцы, на последних рубежах сдерживавшие перешедшие в наступление шахские войска и белогвардейцев. Реввоенсовет, штаб Персармии, Политотдел, Особый отдел и тому подобные учреждения, которые густо наплодила недолговечная Гилянская республика, таяли в это время на глазах. Подхваченный ветром бегства, словно сухой листок, Бог знает когда оторвавшийся от ветки родимой, "Гуль-мулла" ушел так же легко и необъяснимо, как и пришел. С попутным судном он добрался до Баку, а оттуда отправился к родным в Астрахань.
Вечерние разговоры за чаем после этого сошли на нет как-то сами собой, словно из них ушла душа, остались только тоска и тревога. Теперь Рудольф Петрович Абих после службы пил чай в одиночестве, разбавлял спиртом, что по нынешним временам было праздником, и почитывал на досуге забытые Хлебниковым в Энзели стихи - те, что не поместились в заплечный мешок урус-дервиша. Совсем скоро пришла пора расставаться и с супругой товарища Раскольникова. Потерпевший фиаско в честолюбивых планах подарить Ларисе "свою" революцию, Федор Федорович мог утешиться тем, что партия не забыла его заслуг при взятии Энзели и Решта: он получил назначение командовать любимым Балтийским флотом. Лариса следовала за мужем, изрядно разочарованная и уставшая от персидской жары. На прощание Абих тайком подарил ей добытый под Тегераном серебряный браслет с той самой персидской "больной" бирюзой, о которой так проникновенно писал Гумилев. Он знал, что в волшебный лес Лариса с ним идти бы не захотела: она до сих пор мысленно блуждала по этому лесу в другой, более приятной компании - нежно опираясь на руку петроградского Гафиза. И с этим Рудольф Петрович, впрочем, как и Раскольников, решительно ничего не мог сделать! Сам он покидал Энзели среди последних, все на той же канонерке "Опыт". Стоял на палубе, среди потных и обожженных солнцем красноармейцев, с матерщиной перевязывавших раны, и думал, как в студенческой юности, о древних царствах и утонувших в песках городах...
Так бесславно завершилась попытка завоевания Ирана, которая, к счастью, не стала новой Конкистой. Кортес-Раскольников был зол и обескуражен, а его Марина - Лариса - почувствовала тайное облегчение. Они пролили столько крови, что запятнаны были не только руки, но и души - не отмоешься... Великая Персия должна была остаться неприступной - чтобы красноармейцы не разорили сказочно прекрасные сады и не вытоптали розы над могилами поэтов! Лариса прекрасно знала, на что способен босоногий сброд из Персармии, и невольно жалела чудесный сад Хафизийа. Но для Раскольникова случившееся было мучительным и непривычным поражением, о котором он долго не мог забыть...
С уходом советских войск Мирза Кучек-хан через силу продержался в Гиляне еще несколько месяцев, осаждаемый восстаниями и изменой во всех уголках своей скороспелой республики. Затем бросил все на милость подступавших шахских авангардов и бежал в хорошо знакомые и казавшиеся такими надежными горы. Однажды холодной зимней ночью он, измученный переходом, заснул под скалой, не разведя огня. На другой день преследовавшие его шахские жандармы нашли окоченевший труп, все еще крепко сжимавший в посиневших пальцах винтовку с затейливой резьбой по прикладу. Жандармы отрубили его красивую голову и с триумфом пронесли ее на пике до самого Тегерана, восклицая: "Смотрите, правоверные, вот жалкий конец красного Мирзы!".
Глава седьмая. Товарищ Колбасьев
- Нам пока не удалось водрузить красное знамя пролетарской революции в Персии, но зато мы сделали другом страны Советов эмира Амманулу, - назидательно говорил Раскольников сотрудникам советского полпредства в Афганистане на очередной политинформации, которыми Федор Федорович надеялся развеять сонную рутину; обычно по средам. Но Ларису он обмануть не мог: она прекрасно знала, что неудачная персидская авантюра стала для мужа позорным пятном на репутации. Вместе с "сочувствием к кронштдатским мятежникам" это могло стоить Раскольникову жизни. Когда они оставались наедине, Раскольников непритворно жалел, что так и не смог "взять для товарища Троцкого Тегеран".
- Вот тогда-то все и понеслось к черту. И доверие товарищей, и авторитет у партии, и жизнь сама, будь она неладна! Без поэтишек твоих любимых, кстати, не обошлось, - говорил Федор Федорович Ларисе, когда не перед кем было лукавить. - Нет, ты погоди смеяться! С таким лектором, как этот чокнутый Велимир - или как там его... Виктор - наши бойцы свихнулись еще в дороге. Что он им плёл там по пути в Тегеран? Или стишки свои читал про этот "Дыр-быр -убещур...". Похоже, в особом отделе правильно раскусили их вредоносную сущность. Твой Абих недаром говорил: бойцы под Тегераном утратили боеспособность еще до того, как до боя дошли!... Массовое помутнение в мозгу - и пиши пропало!
