В балтийской матросской вольнице Раскольников-Ильин был своим, а Лариса - чужой, прихотью командира, "персидской княжной", которую новоявленный Стенька Разин для забавы нарядил в комиссарскую кожаную куртку и галифе. Матросов удивляла небывалая, почти собачья преданность, которую Раскольников испытывал к Ларисе, к ее редкой, властной красоте и невольной, старорежимной одухотворенности. "Персидская княжна" стала командиршей, отдавала приказы, ловко стреляла, во время высадок на берег носилась на коне перед строем - словом, усердно и искусно играла свою роль. Но в редкие минуты затишья маска комиссарши падала с ее уставшего лица: в такие мгновения она смотрела вокруг непонимающим взглядом и бормотала стихи, при звуке которых Раскольников хватался за маузер, бросался к жене, а потом, испуганный и завороженный ее властным спокойствием, опускал оружие и отходил в сторону. Чьи стихи читала она? Конечно, Гумилева.
Лариса ехала в Афганистан, некогда входивший в огромную Персидскую империю, чтобы собственными глазами увидеть чудесный сад средневекового персидского поэта Гафиза, именем которого подписывал свои письма к ней Гумилев. В этих письмах Гумилев был Гафизом, поэтом, которого современники называли "языком чудес", а она - Лери. Ее новое имя рифмовалось с Пери, она была райской девой, попавшей в чудесный сад Гафиза и оставшейся там навсегда. "О Сердце Веры, князь Гафиз, ты видишь пери пред собою, Она сошла из рая вниз, стать лучшего из нас женою...", - как заклинание, шептала Лариса. Гумилев подарил ей прекрасную Персию - страну поэтов, блистательнейшим из которых был Гафиз, и комиссарша ожидала увидеть хоть отблеск этой волшебной страны, луч, упавший прямо из рая на сады земного Ирана.
...Еще раньше, в триумфальном апреле 1920-го, Лариса и Раскольников пытались взять неодолимо манящую Персию приступом. Неукротимая завоевательная энергия Советской власти, мощные амбиции и изобретательная мстительность Федора Раскольникова вкупе с хитросплетеними подковерных баталий в партии большевиков сдвинули вал красного наступления - вперед, через Каспий, в край благоуханных роз и вдохновенных поэтов, безжизненных песков и раскаленных камней. Тогда революция представлялась Ларисе ковром-самолетом, поднятым в воздух очищающим и уничтожающим пламенем революции... "Нигде не жить постоянно - лучше всего на ковре самолете!", - так ответила она весной 1918 года на вопрос анкеты: "Где бы вы предпочли жить постоянно?", составленной братом Федора, Александром Ильиным-Женевским, революционером и подающим надежды шахматистом.
Она не знала тогда, что этот ответ окажется пророческим, и вскоре ее ковром-самолетом станут зыбкие мостики боевых кораблей Волжско-Каспийской флотилии. Той самой, которую будет вести под огонь ее муж. Лариса вспомнила этот ответ потом, когда стояла рядом с Федором в боевой рубке эскадренного миноносца "Карл Либкнехт", флагманского корабля десантного соединения Волжско-Каспийской флотилии и Красного флота Азербайджанской Советской республики. Тогда они вышли с бакинского рейда и взяли курс на персидский портовый город Энзели.
В центре походного ордера, окруженный краснознаменными боевыми кораблями (два самых крупных из которых гордо именовались "вспомогательными крейсерами", но на деле были лишь вооруженными каботажными судами), шел впечатлявший размерами и грязью нефтеналивной пароход. На палубе парохода было черным-черно от матросских бушлатов, хрипло надрывалась гармонь, и густой смрад махорочного дыма смешивался с самогонным перегаром. Пароход перевозил две тысячи "братишек" десантного отряда. Это был главный опасный сюрприз, который приготовил Раскольников британцам и белогвардейцам, засевшим в Энзели..
Командующий флотом заметно нервничал, выходил на мостик, осматривал в бинокль мутное марево над горизонтом, ежечасно проверял порядок и ход своих немногочисленных вымпелов. Сигнальщики флажками передавали приказы командующего ускорить движение флота, и кочегары эскадры, обливаясь потом и исходя матом у огнедышащих топок, щедро кормили их скверным, мелким каменным углем. "Скорее, скорее! - цедил сквозь прокуренные зубы Раскольников. - Тащатся, как беременные крысы с камбуза... Внезапность, только внезапность - тогда победа! Иначе...".
Лариса подходила к Федору, нежно касалась его плеча, спокойно и ободряюще улыбалась. Ах, как чертовски приятно было чувствовать поглаживающие прикосновения ее мягкой ладони, ее поддержку - по-женски ласковую и по-мужски твердую! Лариса была его красным вдохновением, его счастьем, но в остальном Раскольников рассчитывал только на себя.
Реввоенсовет республики и даже правительство Советского Азербайджана официально не поддержали Энзелийскую экспедицию и предложили Раскольникову действовать на свой страх и риск. Впрочем, этому правительству - без году неделя, и сформировалось оно только благодаря смелым действиям его, Раскольникова, на Каспии! Иначе в Баку сидели бы теперь деникинцы и мусаватисты.
Накануне, в тенистом саду бакинской резиденции Серго Орджоникидзе они пили зеленый чай с рассыпчатым бакинским курабье. Тогда товарищ Серго, лукаво прищурившись, пояснил: "Товарищ Федор, ты сам понимаешь деликатный характер ситуации. Военным походом на Энзели ты так или иначе нарушишь суверенитет соседней Персии и оживишь боевые действия с англичанами... Партия не считает нужным запрещать тебе, но, в случае неудачи твоего похода, мы представим его перед всеми как пиратский налет, и ответственным окажешься ты. Советская власть не готова рисковать своими достижениями в Закавказье ради возвращения своей законной собственности - кораблей и вооружения, которые увели в Энзели деникинцы!"
- Но этой самой собственности беляки угнали из Баку и Петровска немало! На десятки миллионов червонцев пойдет счет! - огрызнулся Федор. - В Энзели и плавбаза с миноносками, и авиаматка с гидропланами. Если мы вернем все это добро - морская безопасность республики на каспийских рубежах будет надежно защищена на годы вперед!
- Советский Азербайджан не собирается воевать с соседями, - вступил в разговор председатель Совнаркома новоиспеченной республики Нариман Нариман-оглы Наримов, известный жизнелюб и литератор, которого красноармейцы прозвали "тройным Нариманом" не только за имя, но и за редкое дородство. - Твой план, товарищ Раскольников, в случае провала даст в руки империалистам повод для новой интервенции в Советское Закавказье, которое мы отвоевали ценой таких усилий!
- Особенно ты отвоевал, - презрительно сыронизировал Раскольников. Военные заслуги товарища Нариманова были более чем скромными.
Но "тройной Нариман" не обиделся, он лишь с достоинством переместил свои выпуклые и блестящие, как черносливины, глаза на то место, где вырез легкого платья Ларисы оканчивался скромной, но элегантной брошью. Это было неприятно.
- Товарищ Нариманов, кажется, больше боится не провала, а успеха Энзелийской экспедиции красного флота, - мягко и задушевно произнесла Лариса, которая, казалось, лишь рассеянно прислушивалась к разговору мужчин и сосредоточенно размешивала серебряной ложечкой янтарный кусочек сахара на дне своей чашки. Но она все слышала - умница! - и готова была ловко отпарировать "тройному Нариману", - Ведь помимо военного имущества, белогвардейцы увели в Энзели около дюжины большегрузных нефтеналивных пароходов, если я не ошибаюсь, милый Нариман Нариманович?
"Милый Нариман Нариманович" немедленно согласился, и его пухлый тройной подбородок затрясся от негодования:
- Истинно так, Лариса Михайловна, вот грабители трудового народа, вот мерзавцы!
- Следовательно, если пароходы будут возвращены трудовому народу, то азербайджанская нефть пойдет на них по Каспию и дальше - вверх по Волге - в Россию. А если нет - нефть за отсутствием транспорта останется в распоряжении товарища Нариманова и других товарищей, а еще англичан и даже персов, с которыми у вас на редкость добрососедские отношения. Товарищ Троцкий не так давно особо подчеркивал в беседе со мной местнические и гешефтмахерские тенденции, которые начинает проявлять часть здешнего партийного руководства...
